Незнакомка из Уайлдфелл-Холла - Энн Бронте

И действительно, со мной почти тотчас поравнялся священник, возвращавшийся из какого-то дальнего уголка своего прихода. Я тут же отпустил уздечку, и помещик продолжил свой путь, учтиво поклонившись мистеру Миллуорду.

— Э-э, Маркхем, ссоритесь? — воскликнул тот, обернувшись ко мне и укоризненно покачивая головой. — Из-за вдовушки, разумеется. Но разрешите сказать вам, молодой человек (тут он придвинул свое лицо к моему, словно доверительно сообщая важную тайну), она этого не достойна! — И он торжественно кивнул в подтверждение своих слов.

— МИСТЕР МИЛЛУОРД!!! — вскричал я столь грозно, что преподобный джентльмен с недоумением посмотрел вокруг, ошеломленный такой нежданной дерзостью, и бросил на меня взгляд, яснее слов говоривший: «Что? Вы смеете так говорить со мной?!» Но меня душил гнев, и, не подумав извиниться, я повернулся к нему спиной и торопливо зашагал по ухабистой дороге к дому.

Глава XI

ОПЯТЬ МИСТЕР МИЛЛУОРД

Вообрази, что прошли три недели. Миссис Грэхем и я были теперь только друзьями — или братом и сестрой, как мы предпочитали смотреть на себя. Она по моему настоянию называла меня Гилбертом, а я ее — Хелен, обнаружив это имя на титульном листе одной из ее книг. Виделся я с ней не чаще двух раз в неделю, причем по-прежнему старался искать будто бы случайных встреч, полагая, что мне следует соблюдать величайшую осторожность. Короче говоря, я вел себя настолько образцово, что у нее ни разу не нашлось причины в чем-нибудь меня упрекнуть. Тем не менее я замечал, что порой она бывала горько недовольна сама собой или своим положением, и, признаюсь, последнее и у меня вызывало тягостную досаду. Выдерживать небрежный братский тон оказалось очень нелегкой задачей, и я часто ощущал себя последним лицемером. К тому же я видел, а вернее, чувствовал, что вопреки ее усилиям «я ей небезразличен», как скромно выражаются герои романов. И хотя я радовался привилегиям, которых сумел добиться, отказаться от надежд на будущее у меня не хватало сил, хотя, разумеется, свои мечты я тщательно скрывал.

— Куда ты, Гилберт? — как-то вечером спросила Роза, когда я кончил пить чай после хлопотливого дня на ферме.

— Пройдусь немножко, — ответил я.

— А ты всегда так тщательно чистишь шляпу, и причесываешься, и надеваешь новенькие щегольские перчатки, когда хочешь немножко пройтись?

— Не всегда.

— Ты ведь идешь в Уайлдфелл-Холл, верно?

— С чего ты взяла?

— Вид у тебя такой. Но лучше бы ты туда так часто не ходил!

— Чепуха, деточка. Я полтора месяца там не был. О чем ты говоришь?

— Просто на твоем месте я бы держалась от миссис Грэхем подальше.

— Роза, неужели и ты поддалась общему предубеждению?

— Не-ет, — ответила она нерешительно. — Но последнее время я столько про нее наслышалась и у Уилсонов и у Миллуордов, да и мама говорит, будь она порядочной женщиной, так не жила бы здесь одна. И разве ты забыл, Гилберт, как прошлой зимой она объяснила, почему подписывает картины неверно? Что у нее есть близкие… или знакомые, от которых она прячется, и она боится, как бы они ее не выследили? И как потом она вскочила и вышла из комнаты, когда пришел кто-то, и она не хотела, чтобы мы его увидели? А Артур так загадочно сказал, что это мамин друг?

— Да, Роза, я все это помню. И могу извинить твою подозрительность, потому что, не знай я ее, как знаю, так и сам, возможно, сопоставил бы все это и поверил тому, чему веришь ты. Но, благодарение Богу, я ее знаю. И я буду не достоин называться человеком, если поверю о ней чему-нибудь дурному, пока не услышу подтверждение из ее собственных уст. Уж скорее я поверил бы такому о тебе, Роза!

— Гилберт, ну что ты говоришь?

— Значит, по-твоему, что бы там про тебя ни шептали Уилсоны и Миллуорды, я не должен был бы им верить?

— Еще бы!

— А почему? Потому что я знаю тебя. Ну вот и ее я знаю не хуже.

— Вовсе нет! Что ты знаешь о ее прошлой жизни? Год назад ты ведь и представления не имел, что она живет на свете!

— Неважно. Можно посмотреть человеку в глаза, заглянуть ему в сердце и за какой-то час узнать о его душе столько, сколько и за всю жизнь не обнаружишь, если он или она не захотят тебе открыться или у тебя не хватит ума понять то, что тебе откроется.

— А, так ты все-таки идешь к ней!

— Конечно.

— Но, Гилберт, что скажет мама?

— А зачем ей об этом знать?

— Если ты и дальше будешь так продолжать, от нее ведь не скроешь!

— Продолжать? Что продолжать? Мы с миссис Грэхем просто друзья и такими останемся, и никто на свете не может этому помешать или встать между нами!

— Если бы ты слушал, что они говорят, то вел бы себя осторожнее — и не только ради себя, но и ради нее. Джейн Уилсон считает, что твои визиты туда просто еще одно доказательство ее безнравственности!..

— Чтобы Джейн Уилсон провалилась в тартарары!

— А Элиза Миллуорд очень из-за тебя огорчается.

— Пусть ее.

— И все-таки на твоем месте я не стала бы.

— Не стала бы — чего? Откуда они знают, что я туда хожу?

— От них ничего не спрячешь. Что угодно сумеют выведать и подсмотреть.

— Об этом я не подумал. И они смеют превращать мою дружбу в новую пищу для сплетен и клеветы против нее? Во всяком случае, вот доказательство их лживости, если тебе требуются доказательства. Опровергай их, Роза, когда только сможешь!

— Но они прямо при мне ничего не говорят. О том, что они думают, я знаю только по намекам и умолчаниям. И еще из чужих разговоров.

— Ну, хорошо, сегодня я не пойду, тем более что время позднее. Но пусть они отсохнут, их проклятые языки! — проворчал я со злостью.

И как раз в эту минуту в комнату вошел священник. Мы так увлеклись нашим разговором, что не услышали его стука. По обыкновению, поздоровавшись с Розой отечески ласково — она была его любимицей, — старик смерил меня строгим взглядом.

— Ну-ну, сэр! — начал он. — Да знакомы ли мы с вами? Ведь уже… дайте-ка подумать… — продолжал он, опуская дородное тело в кресло, которое ему услужливо придвинула Роза. — Ведь, по моему счету, уже шесть недель, как вы не переступали моего порога! — Он отчеканивал каждое слово и постукивал палкой по полу.

— Неужели, сэр? — сказал я.

— То-то и оно! — Он добавил торжественный кивок и продолжал взирать на меня с величавым неудовольствием, положив ладони на набалдашник зажатой между колен толстой трости.

— Я был очень занят, — сказал я, так как от меня, видимо, ждали оправданий.

— Занят! — повторил он с усмешкой.

— Да. Вы ведь знаете, я убирал сено, а теперь начинается жатва.

— Гм-гм!

Но тут вошла матушка и отвлекла от меня внимание, почтительно, радостно и многословно здороваясь с его преподобием. Как жаль, что он не пришел чуточку пораньше, к чаю! Но если он сделает ей честь и выпьет чашечку, она тут же заварит свеженького.

— Не для меня, благодарю вас, — ответил он. — Я тороплюсь домой.

— Право, останьтесь и выкушайте чашечку. Через пять минут все будет готово.

Но он величественным жестом остановил ее и произнес:

— Вот чего бы я выпил, миссис Маркхем, так это стаканчик вашего превосходного эля!

— Да на здоровье! — воскликнула матушка, быстро дернула сонетку и приказала подать любимый пастырский напиток.

— Я просто подумал, загляну-ка к вам на минутку, раз уж иду мимо, и пригублю ваш домашний эль. Я возвращаюсь от миссис Грэхем.

— Да неужто?

Он сурово кивнул и добавил грозным голосом:

— Я почел это своим долгом!

— Право?

— А почему, мистер Миллуорд? — спросил я, но он ответил мне строгим взглядом и, отвернувшись к матушке, повторил, пристукнув палкой:

— Я почел это моим долгом!

Матушка, сидевшая напротив него, замерла от ужаса и восхищения.

— «Миссис Грэхем!» — сказал я, — продолжал священник, укоризненно покачивая головой. — «Миссис Грэхем, что означают ужасные, доходящие до меня слухи?» А она говорит, делая вид, будто не понимает: «Какие слухи, сэр?» Но я прямо ей объявил: «Мой долг, как вашего пастыря, высказать вам прямо, что недопустимого я сам нахожу в вашем поведении, что я подозреваю и что мне о вас рассказывают другие!» Так я ей и сказал!

— Да, сэр? — вскричал я, вскакивая на ноги и ударяя кулаком по столу.

Но он только покосился на меня и произнес, обращаясь к матушке:

— Это был тяжкий долг, миссис Маркхем, но я ей сказал все!

— А как она? — спросила матушка.

— Закоснелая натура, боюсь, весьма закоснелая, — ответил он, скорбно покачивая головой. — Пребывающая в грешном заблуждении и не умеющая сдерживать неправедные страсти. Она вся побелела, втянула воздух сквозь зубы, точно в ярости, даже не попыталась возразить или сказать хоть что-нибудь в свое оправдание, но с бесстыдным спокойствием, совсем не подобающим молодой женщине, почти Напрямик объявила мне, что в моих увещеваниях не нуждается и пастырские мои советы пропадут втуне… Более того: самое мое присутствие она не желает терпеть, если я буду продолжать. В конце концов я удалился, убедившись, к большому моему прискорбию, что помочь ей нельзя, и всем сердцем сожалея, что нашел ее такой нераскаянной. Но я твердо решил, миссис Маркхем, что мои дочери прекратят с ней всякое знакомство. А что до ваших сыновей, — что до вас, молодой человек… — продолжал он, вперяя в меня грозный взгляд.