Давай заново (СИ) - Чепурнова Тата

Омерзение к самой себе клокочет в горле, пузырится неистово, словно желая прорваться наружу истошным криком. Но тот застревает в связках, трусливо дурачится в прятки. Играя на нервах, но прикармливая мучителя могуществом.

Парализовано застываю, принимая грубые поцелуи, слыша хриплое дыхание, но не останавливая Вадима, и даже не запрещая переходить грань. Всё бесполезно, он не отступит, а я приму эту угрюмую тень, дам ей себя поглотить, пережевать и выплюнуть с той самой попёртой гордостью.

— Докажи, как ты любишь только меня, — выдыхает на ухо, сильнее прижимаясь ко мне. — И не трешься своим причинным местом об рычаг власти своего выпускающего редактора. Ну-у…

Воет как бешеный, но и этим леденящим душу возгласом не перебивает лязг бляшки ремня. Соскакивает с места, словно сорвавшийся зверь с цепи, а всего-то ширинку расстегнул. Что же меня ждёт дальше?

Отталкивает к столу и я теряя равновесие, цепко хватаюсь за его край, до ноющей боли под ногтями, глотая собирающиеся в комок слёзы.

Становится муторно, с вязким предчувствием чего-то страшного, сидящего под рёбрами. Там будто раздувают огромный шар из позорной боязни и тот увеличиваясь в размерах с каждым шагом Вадима в мою сторону, сжимает лёгкие, выталкивая воздух из них, и отбирая возможность трезво смотреть на ситуацию. Делать что-то: давать отпор, ну или тупо орать взывая к помощи посторонних людей.

— Ты опоздал с проверками на мою девственную чистоту лет так на десять, а то и больше, — огрызаюсь, стараясь не выдать волнения, но оно против воли выползает, проявляясь еле заметным дрожанием и его улавливает Вадим. Берет на нюх мой страх, упиваясь властью.

Жадно сдавливает ладонью щёки, побуждая меня открыть рот, чтобы потом скользнуть в него горячим языком, несдержанным, дерзким, не терпящим возражений. Выпивая поцелуем всю меня без остатка, жёстко вытесняя и без того помутившийся рассудок за рамки.

Свободной рукой зарывается в волосы, тянет и я подчиняясь дерзости, запрокидываю голову. Освобождаю доступ к шее, покрытой капельками испарины, которые он собирает сухими, обветренными губами, царапая нежную кожу. Посасывая и кусая, расписывает её буйным цветом, который к утру превратится в метки подобные тем, что покрывали тело Андрея.

— Я помню, что ты не девочкой мне досталась, но это никогда не мешало мне, скорее нравилось и заводило, — прищуривается, выжидает чего-то, подогревая на медленном огне собственное эго. — Ты кошкой голодной всегда была подо мной. И я не позволю, чтобы кто-то кормил тебя десертом. Ты моя … была… и будешь…

Кривит губы в самодовольной ухмылке, наглеет, опрокидывая меня на стол. Больно ударяюсь лопатками, но сдерживаюсь, монотонно выдыхаю, почти неслышно цежу сквозь стиснутые зубы рваный выдох, лишенный жизненной силы. Отобранный поток воздуха тонет в пропахшей потом и табаком футболке, въедливо заполняя мужским запахом мои лёгкие.

Ещё чуть-чуть и меня не будет, останется безвольная игрушка, которую он любит больше других. К которой возвращается раз за разом после быдлячих загулов, пьянок, игр в покер до утра. А я заталкивая гордость подальше, начхав на уважение к себе, принимаю обратно без особых церемонии. Потому что не знаю другой любви, с годами обрастая привычкой быть с тем, кто разрушает меня, наполняя до краёв злобным пламенем, выжигающим изнутри пустошь, на которой вырастить что-то прекрасное не суждено.

Я испорченная, сломанная жизненными передрягами, но не нашедшая правильного человека для исцеления своей продажной душонки. Я всегда так рвалась заполучить хоть толику настоящих чувств, что незаметно разменялась, схватив первый попавшийся вариант, не разглядев других, достойных людей.

Дашь, на дашь. Вадим припудривает мою жизнь приторным суррогатом привязанности, я же плачу ему телом. Так себе сделка! Но кто я такая чтобы просить большего?!

Вжимается, вдавливая меня в деревянную поверхность, до хруста костей, до судорог в мышцах. Жадно целует, наивно надеясь заполучить мой сладострастный стон.

Сначала сбрасывает вещи с себя, потом рывком задирает юбку. Гладит кромку кружевной резинки на чулках, пробираясь к внутренней поверхности бёдер, разводя их в сторону, ломая последнюю волю к сопротивлению.

Задыхаюсь от неожиданности, зажмуриваясь с такой силой чтобы насильно выдавить из себя образ Вадима, закрыться, исчезнуть, лишь бы поскорее избавиться от тяжести тела, от ласк превратившихся в пытку. Заглушить презрение ко всей ситуации в целом, такой скользкой, назойливо склеившей ресницы, что и во век их не разлепить.

— Глаза открой, и смотри на меня. Я хочу чтобы ты всегда смотрела только на меня. Ясно?!

Подчиняюсь, с трудом раскрыв зажмуренные веки, встречаюсь с плотоядным оскалом предупреждающим меня, что сейчас не время чудить. Поэтому решаюсь расслабиться, поплыть по течению, перетерпеть, ведь Вадим не груб, но при этом далеко не нежен. Он берёт своё, пользуются на правах хищника своей добычей.

Я должна быть хорошей девочкой, чтобы всем было приятно.

С большим трудом сдерживаюсь, давлю в душе вой, попирая сволочную натуру Штриха. Не смею смотреть в захмелевшие глаза, наполненные истомой, спускаю взгляд к груди, на которой цветут чернильные розы, вытатуированные несколько лет назад. Бутоны словно колышутся в такт толчкам совершаемым Вадимом и для меня эти неживые цветы последние проводники к разуму, еле маячившему на горизонте.

Я цепляюсь за их красоту, наслаждаюсь работой мастера и абстрагируясь от ненужного секса. Вадим ускоряется, чтобы спустя секунду дернуться и обмякнуть. Грузно наваливаясь сверху и сбивчиво пыхтя куда-то в шею, прислоняется мокрым лбом к моей щеке.

— Не хочешь проблем, тогда ищи новую работу.

Бросает холодную фразу, как собаке кость и ждёт, когда та завиляет от радости или в порыве благодарности к хозяину. Но мне не хочется даже скулить, внутри всё мучительно жжёт. Нет… не там, куда он вколачивался, судорожно растягивая меня, сатанея от моего молчания, стремясь то ли наказать, то ли доказать что лучше его нет никого. Болит в груди, зудит под кожей между истертых от немых криков рёбер, в том месте где должно быть сердце, а не раздавленная жестокостью мышца, хлюпающая густой кровью. Плюющая ею, словно ядом, отравляющим весь организм брезгливостью: к себе, к слабоволию, к собственному поведению «тряпки», которой утёрлись для поднятия собственной самооценки.

Я соскальзываю со стола, вляпываясь ладонью в липкий сгусток семенной жидкости, размазанной по деревянной столешнице между моих ног. Вадим, как животное пометил «своё» обозначив триумф на чужой территории, а именно на рабочем столе Андрея, доказывая в первую очередь превосходство, право обладать мной безраздельно, непримиримость делиться. Ну и во вторую, что я должна понимать всю серьезность, и запомнить на будущее чья я женщина. Меченная сильным самцом, с внушительной зарубкой не только на теле, но и на душе.

Мерзко от самой себя, грязной, запятнанной чьим-то семенем. Я словно заполучила клеймо, знак качества, принадлежать тому, кто хочет меня лишь физически, не заморачиваясь на чувствах и желаниях.

Вытираюсь салфеткой отрытой из шкафчика стола, поправляю одежду, дрожащими руками приводя себя в порядок. Внешне естественно, ведь внутри всё разгромлено, истоптано и измазано грязью.

— Проси что хочешь, но с работы я не уволюсь, — наконец-то осмелела, вырывая из его лап последнюю радость.

— Ладно. Я пошутил, работай, мне не жалко. Я хороший игрок, и у меня на руках хорошие карты и ты знаешь о чём речь. Молчание всегда можно купить, — глухим шепотом хрипит на ухо. — Тебе известна эта непреложная истина. Однажды за молчание ты уже башляла, а мне много не надо, мне хватит твоего тела и покорности. Одевайся, я жду тебя в машине, — бросает уже через плечо, выходя из кабинета.

Глава 14

Последующий месяц я нахожусь под бдительным присмотром Вадима, хоть это и безумно раздражает. Он как помешанный везде таскается за мной, отвозит и забирает с работы, не даёт и шага ступить без разрешения. Его воля — облачил бы в паранджу, приставив церберов обученных на нюх брать гормон прелюбодеяния, которым по его мнению я занимаюсь в свободное от работы время, а скорее всего и вместо неё.