Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— Небольшая смазка может помочь кое-кому примириться со своей совестью. Проследите за этим. Если будут какие-то сложности, мы вернемся к этому еще раз. — Он сделал паузу. — Что с тем, другим вопросом?

Наступило короткое молчание.

— Все прошло, как мы планировали.

— Тогда Жака можно посылать во Францию. Мы не можем больше тянуть. Девчонка поедет с ним.

Молчаливый кивок подтвердил согласие.

— Мальчишка?

— Все под контролем. Я не предвижу никаких трудностей, по крайней мере пока.

— Вы здесь именно для того, чтобы предвидеть. Постарайтесь справиться. Вспомните, что поставлено на карту.

Прозвучал третий голос. Глубже, медленнее, чем остальные.

— Все. На карту поставлено все.

Перегруженный пакетбот страдал от килевой качки. Каждый раз, когда его нос зарывался в мелкую зыбь, цыплята в ящиках, составленных штабелем в передней части судна, принимались верещать от ужаса, а пассажиры на палубе хватались за леера, чтобы удержаться на ногах. Похоже, его снова начинает тошнить. Он сидел на своем дорожном сундуке, расставив ноги для опоры, и глядел назад, на Джерси, все еще ясно видимый за кормой. Небо было свинцовым; и море казалось тусклым и мрачным. Оно кажется холодным, подумал он, хотя знал, что море бывает самым теплым именно в начале осени. Ему говорил об этом отец.

С тех пор прошло две недели. Он почти ни с кем не разговаривал. Он не плакал. Джейк Стоукс нашел его. Он отправился навстречу Шарлю, но наткнулся на его сына, потерянно бродившего по полям к северу от Бланш-Пьер. Лил страшный дождь. Он вымок насквозь, так ему потом сказали. Он не помнил. Его пальцы все еще ныли, ногти отрастали медленно. Когда они привезли тело в Сент-Хелиер, он опознал его.

— Это мой отец, — сказал он, хотя лицо было изуродовано до неузнаваемости.

Он опознал отца по одежде, точнее, по ее обрывкам, поправился он. От Джейка Стоукса он узнал, что, по словам коронера, смерть наступила быстро. От раны на горле. Кастерлей сам привел людей туда, где лежало тело, а затем перестрелял всех собак.

Ламприера действительно вырвало, он едва успел перегнуться через борт. Густая желтая слизь поплыла прочь от судна. Мать плакала в конторе у д'Обиссона.

— Полный текст завещания хранится в Лондоне, — сказал д'Обиссон. — Эти документы — лишь отсылка к нему.

Нотариус любил слова такого рода: «отсылка к завещанию», «второй душеприказчик», «кодицил»… Д'Обиссон говорил долго, но вся его речь сводилась к одному: Джон должен ехать в Лондон. Ламприер не возражал, но Марианна заплакала.

Впереди он разглядел Гернси, в получасе пути, не больше. «Это я, значит, это был я, я читал об этом, я стал свидетелем этого…» Но размышления снова и снова приводили его к мысли, которую он не мог вынести, к убеждению, которое преследовало его, словно тайный, невидимый враг. Он посмотрел вниз, за борт судна. Там, под обычной поверхностью волн, что скрывается там?

Мелкие волны бились о борт. Наверху кружили чайки. Судно, крохотная точка на огромном однообразном фоне, изъян на глади. Чайки, поднимаясь все выше, ловили теплый восходящий поток и двигались вместе с ним, пока им не становились видны оба острова, Джерси и Гернси, а вдали — побережье Франции. Но они летели еще выше, и наконец показывалась Англия, серое пятно на горизонте.

Далеко внизу пакетбот входил в гавань Сент-Питер-Порта. Молодой человек поднял сундук на плечо и понес его вниз по сходням. Дойдя до конца причала, он остановился и оглянулся, всего один раз, прежде чем зашагать вперед.

Прощай, Цезарея.

Лондон

Чайки хрипло кричат и кружатся так низко, что их голоса слышны в карете, которая, подпрыгивая и переваливаясь, тащится по грязи и навозным кучам. Косо посаженные колеса оставляют глубокие колеи на дороге к Лондону. От Саутгемптона до Гилфорда и Холмсдельской долины карета претерпела слякоть, дождь, лед, поломку дышла и невыносимое зловоние, которое висит в ноябре над Норт-Даунс. А сейчас небо чистое. Лошади с силой налегают на оглобли и всхрапывают, когда кучер щелкает над их спинами кнутом. Они тяжело дышат на холодном воздухе. Сквозь съежившиеся деревушки и пустые поля, мимо заброшенных ферм, мимо сверкающих, как старое серебро, потоков, мимо курящихся паром стогов сена, мимо церквей, выглядывающих из зарослей бузины, они держат путь к столице. Дорога перерезает долины, низкие холмы, болота и топи. Теперь она бежит через Джордж-филдз.

Лужайки и деревенские домишки сменяются более солидными заборами, скрывающими окруженные террасами коттеджи, крыши которых выложены красной желобчатой черепицей, а из труб густыми неровными клубами валит дым. Кучер поглубже натягивает шапку и снова нахлестывает усталых лошадей. Они прибавляют шагу, и карета через Саутворк въезжает в предместье Лондона, и дома по мере приближения к центру приобретают сперва один верхний этаж, затем другой, становятся выше и стройнее, и так до самого Лондонского моста, где запруженный народом город внезапно обрывается, уступая место реке.

— … плоть и кровь моей торговли, импорт-экспорт. Как-нибудь да заработаешь пенни, — втолковывает мистер Кливер своим попутчикам, пока они проезжают над медлительной водой. Его никто не слушает. Женщина с маленькой девочкой вежливо кивает, молодой человек спит, уронив голову на плечо. Кливер не обращает на него внимания.

— Никто не скажет, что Нед Кливер не любит реку! — заявляет он. Молодой человек просыпается от очередного толчка как раз вовремя, чтобы услышать последнее слово. Женщина согласно кивает.

— Реку? Где река? — спрашивает молодой человек, просыпаясь. Его голос звучит хрипло.

Но они уже миновали реку, и теперь колеса кареты грохочут по булыжной мостовой Ломбард-стрит.

— Вон там, сзади. — Кливер тычет большим пальцем через плечо. Карета замедляет ход, потому что толпа все прибывает и становится все более шумной, по мере того как они продвигаются по Чипсайду и огибают собор Святого Павла со скоростью улитки. Кливер чихает, не потрудившись прикрыть нос рукой.

— Нет, вы только посмотрите! — продолжает призывать он своих спутников. — Где вы еще найдете такой город! — Кучер натягивает вожжи. Лошади останавливаются.

— Приехали! — кричит кучер вниз. Кливер выкарабкивается наружу, стаскивает с крыши свой сундук и исчезает, не озаботившись даже словом на прощание. Женщина с девочкой выбираются следом за ним, а затем из кареты выходит и молодой человек, все еще нетвердо держась на ногах и не вполне проснувшись. Женщина перекладывает саквояж в другую руку и протягивает ему ладонь на прощание.

— Благодарю вас, миссис Джеммер.

— Всего доброго, мистер… — Она пытается припомнить его имя, которое слышала всего один раз, когда три дня назад они садились в карету. — Примите мои соболезнования, сэр, — говорит она наконец и уходит.

— Ваше? — спрашивает кучер, снимая сверху дорожный сундук. Молодой человек берет его и начинает рыться в карманах. Рука его наталкивается на медальон с портретом матери, который та вложила в его ладонь, когда он поднимался на борт пакетбота, чтобы покинуть Джерси. Со всех сторон его толкают прохожие. Он снова шарит в кармане и вытаскивает листок бумаги с планом, тщательно нарисованным рукой матери, на котором показано, в какую сторону ему следует идти от любого места на реке. Он должен только найти Темзу, и он не заблудится.

— Поберегись! — Он отскакивает в сторону, и мимо него по мостовой грохочет ручная тележка. Он вскидывает на плечо сундук.

— Ой! — Его относит вперед, когда дородный господин за его спиной требует освободить дорогу. Широкая улица, на которую он попал, запружена торговцами-разносчиками и покупателями, не уместившимися в пределах рынка Флит-маркет и выплеснувшимися на соседние улицы. Владельцы прилавков выкрикивают достоинства своих товаров в скопище народа, которое кипит вокруг. Возчики прокладывают себе путь среди тычков и проклятий, вслед за ними в толпу врезаются носильщики. Страшный шум заполняет уши — это домохозяйки выторговывают пенсы и фартинги у продавцов, которые протестуют против их скаредности. Мальчишки шныряют под ногами прохожих, уворачиваясь от пинков. Собаки протискиваются сквозь давку, спеша по своим собачьим делам.

На другой стороне улицы какой-то человек продает апельсины, по пенни за штуку, с висящего у него на боку лотка.

— Простите, сэр? — начинает молодой человек.

— Мы знакомы?

— Нет, я просто…

— Вам нужны апельсины? — Он протягивает один.

— Нет, я…

— Тогда не отнимайте у меня время.

Такой отпор несколько обескураживает молодого человека, но ничего. Тут множество торговцев, они стоят повсюду. Они должны знать, где Темза. Они и впрямь знают, но никто не слушает его. Они предлагают ему фрукты: хурму, яблоки и груши за четыре пенса, пенни и двухпенсовик. Он шагает вперед, держа на плече сундук, погружаясь в глубь рынка, где царит самая густая давка, где со всех сторон покупают и продают, обменивают и торгуются.