Драко Малфой и Невозможное счастье - Джуд

— Нам надо вставать, — прошептал он. Теплое дыхание Гарри касалось его руки.

— Зачем?

— Нам ехать. К морю, ты же хотел… Свадебное путешествие…

— Сейчас встанем. Только полежим… еще чуть-чуть…

И конечно, они уснули. И будил их стук в дверь, и это была Паркер, и она была недовольна… а кто видел довольную Паркер? Возможно, это еще большая редкость, чем довольный Снейп… Они спешно одевались в найденные в комнате вещи Гарри, и Драко хихикал, попадая двумя ногами в одну штанину, Гарри ругался, пытаясь найти носки, а Паркер кипела за дверью.

У крыльца Имения ждали мотоцикл и серые от бессонной ночи, но довольные гости. Под напутствия и поздравления юноши оседлали черное чудовище, Драко завел мотор, и мотоцикл, промчавшись по гравиевой дорожке, взмыл в небо. А за ним — огненно-красный дракон. Вставало солнце, и ящер цвета раскаленного металла приветствовал его древним танцем своих предков.

Черно-белая фотография по-прежнему лежала в столе. Вещи Гарри висели на плечиках в шкафу его комнаты. Бывшей гостевой. Ни один гость больше не будет в ней жить.

Возможно, все это следовало сложить в большие коробки и вынести вон из дома. Раздать бедным. Или сжечь на заднем дворе. Возможно, когда-нибудь Драко именно так и сделает.

Теперь на безымянном пальце левой руки у него два кольца. Дракончики с потухшими глазами — изумрудными и алмазными — лежат, сплетясь, как мертвые осенние листья.

История четвертая. Несколько песен о любви

Так много песен порохом живет во мне -

Ты не вернешься.

А о тебе еще никто не пел -

Ты не вернешься

Гроб зарывали, с гулким грохотом бросая землю на крышку. Гроб был пуст, и потому звук получался именно таким. В гроб было нечего класть — почти нечего. От великого Гарри Поттера осталась кисть руки, и ее сожгли. В гробу лежал пепел, а рядом с могилой стоял тот, кто предпочел бы развеять этот пепел по ветру.

Хорошо бы вместе с ним сжечь и развеять память…

Гермиона Грейнджер думала, что это будет еще одна песня о любви.

Но гроб должен был быть. Иначе что покрыли бы флагом с гербом Школы Чародейства и Волшебства «Хогвартс», и еще одним, Знаменем Авроров; над чем исполнили бы гимн, принятый в волшебном мире, и дали залп из волшебных палочек, и перечислили подвиги Мальчика-Который-В-Этот-Раз-Не-Выжил; куда положили бы его ордена; к чему созвали бы журналистов?

Кому только это нужно?

Удивительно, но Гермиона не чувствовала горя. Собственно, она вообще ничего не чувствовала, кроме холодного мартовского ветра, пробиравшего до костей. Кой черт ее дернул надеть платье? Как будто у нее мало черных брюк…

Она устала. От похорон, от черного цвета, от застывшего малфоевского лица… За весь день он ни разу не изменился в лице — Гермионе начало казаться, что теперь эта маска останется при нем навсегда. Только когда гроб опустили в могилу, он чуть повернулся к стоящей рядом Гермионе и тихо сказал: Слава Богу, скоро это закончится…

И она была с ним согласна. Нет ничего глупее, чем похороны, когда даже нет тела. Как поверить, что человек умер, если ты не видел его мертвым? Гермионе казалось, что она принимает участие в каком-то фарсе, представлении или даже репетиции. Репетиции похорон. В самом деле, если бывают репетиции свадеб, почему бы не быть и репетициям похорон?

Первым к могиле, чтобы бросить ком земли, подошли Драко и она. Потом Сириус, Рем, Волчонок. Потом Снейп. Потом Уизли — первой Молли, последней — Блэйз Уизли, старшая дочь Чарли и Блэйз. Потом Шеймус. Завершали цепочку близких обе Сольвейг — сначала старшая, потом младшая. А за ними потянулись сослуживцы и некоторые из бывших однокурсников. Но Гермиона уже не видела их, потому что смотрела на Сольвейг. Паркер, как сейчас все ее звали — чтобы не путать с дочерью Драко и Гарри.

Кто сказал, что воспоминания утешают? Кого они могут утешить? Вот стоит он, бледный, платиновые волосы утратили блеск — разве воспоминания утешат его? А ведь у него их столько счастливых… гораздо больше, чем у нее. Хватило бы на сотню Патронусов…

Правда, Сольвейг жива… Но что за радость…

Гермионе немедленно захотелось спросить у Драко, а не предпочел бы он, чтобы Гарри был жив, даже если бы он, Гарри, ушел от Драко? Но это было бы жестоко, она понимала…

Эта дилемма стоила того, чтобы стать еще одной песней о любви.

Возможно, если бы все сложилось именно так, как хотелось Гермионе с того момента, когда она осознала, что влюблена в Сольвейг Паркер — возможно, если бы все сложилось именно так, она не стала бы тем, чем стала. Впрочем, если бы ей кто-то предложил выбор, она бы выбрала Сольвейг. Но что об этом говорить?

Воспоминания были, и были они прекрасны… Как прекрасна была и Сольвейг тогда, летом 1998 года, когда они, закончив Хогвартс и сдав вступительные экзамены в Оксфорд на факультет прикладной химии (официально — на самом деле это был колдовской факультет Оксфорда, и делился он на кафедры Зельеделия, Высшей Арифмантики и Колдолингвистики), попросту сбежали из Англии в Египет. Сейчас, глядя на нее, страшно похудевшую, в черном похожую на ворону и — болезненно — на своего отца, Гермиона не могла понять, как же она могла когда-то думать, что Сольвейг красива. Словно это был совсем другой человек. Совсем другой.

Веселая. Улыбающаяся. Солнечная. Красивая.

От нее пахло солнцем и сухой травой.

Ее длинные ноги жаркие южные лучи окрасили в цвет шоколада. Ее волосы выцвели до почти каштанового оттенка. Ее губы были сухими и горячими.

Она носила джинсовые шорты с бахромой, короткий топ, множество деревянных и каменных бус, купленных на рыночных развалах в Каире, сандалии и браслет с колокольчиками на щиколотке. Браслет ей подарила Гермиона… Бандана придавала Сольвейг дурацкий вид, и она сдергивала ее и, смеясь, говорила, что солнце ее любит и не причинит ей вреда.

Гермиона рядом с ней выглядела как настоящая английская леди на отдыхе — светлое легкое платье, изящные открытые туфли, шляпка, сумочка, зонтик… Леди и разбойник… разбойница…

Она выходила из ванной, завернувшись в полотенце, потому что ненавидела вытираться… Она стояла у окна и ждала, пока капельки воды высохнут, временами встряхивая мокрой гривой. И рассеянно улыбалась, когда ловила на себе взгляд Гермионы. Все хорошо, мол. Я здесь.

Хотелось петь.

И Гермиона пела.

Они сидели в маленьких кафешках, Сольвейг смотрела в окно, посасывая через трубочку молочный коктейль или поедая пенку с капуччино, болтала ногами, временами касаясь лодыжки Гермионы… Шарм-Эль-Шейх плавился от жары, и только сумасшедшие иностранцы бродили по городу. Но солнце и правда любило Сольвейг, щадя не только ее, но и ее подругу.