Имя мое — память - Энн Брашерс

Сон должен был подкрасться к нему незаметно, если он вообще настигнет его этой ночью. Вот для чего ему нужны были большой телеэкран и кабельное телевидение.

Вооружившись пультом, Дэниел дотащился до дивана. «Озерные моряки» проводили серию финальных игр против «Шпор». В тот вечер игра не была решающей, но посмотреть было интересно. Он включился в очередной эпизод с участием Коуба Брайнта, ощущая расслабление. И принялся размышлять об истории Коуба. Человек он здесь не новый, но молодой. Такие часто становятся лучшими спортсменами. В спорте они достаточно давно и видели великие образцы для подражания, но не так долго, чтобы им это мешало. Разумеется, есть и исключения. Шак — новичок, а Тим Данкан — Дэниел не сомневался — играет уже лет сто.

В конце третьего периода, во время длинной рекламной паузы с легковыми автомобилями и грузовиками, Дэниел начал отключаться. Когда на экране вновь появились игроки, он затуманенным взором уставился в телевизор. Камера на несколько секунд подобострастно остановилась на знаменитостях из окружения команды. Это было в порядке вещей. Так происходило всегда. Веки у Дэниела снова начали слипаться, но вдруг он краем глаза что-то заметил. Он сел, заморгав и подавшись вперед. В конечностях ощущалось неприятное покалывание.

Во втором ряду, за скамьей со знаменитостями, сидел мужчина. Высокий, с аккуратной стрижкой и в кричаще яркой куртке. Его можно было бы назвать красивым, если бы его вид не вызвал у Дэниела позывы рвоты. Мужчина держался прямо, нося свое тело, как дорогой костюм. Теперь, разговаривая с кем-то, он повернулся в профиль. Он взглянул в камеру лишь на миг, но этого оказалось достаточно. Дэниел ощутил такой мощный выброс адреналина в кровь, что ему показалось, будто глаза у него завибрировали.

Никогда прежде Дэниел не видел этого человека, но он его хорошо знал.

Вскоре он успокоился. Возбуждение, вызванное узнаванием, уступило место ощущениям, сходным с морской болезнью, когда он попытался осмыслить увиденное. Его раздражал не только вид Иоакима, напоминающий об их истории, но и сам факт, что тот тоже помнит.

Дэниелу, проведшему сотни пугающе одиноких лет наедине со своей памятью, показалось странным находиться поблизости от другого человека, знавшего о мире то же, что и он, помнившего даже некоторые из ранних жизней Дэниела. Будь здесь любая иная душа, это послужило бы утешением.

Он вспомнил о своей последней мимолетной встрече с Иоакимом на деревенской площади в Венгрии в тысяча триста каком-то году. Он уже выяснил, что у Иоакима тоже есть память, и постоянно был начеку, однако брат не подавал признаков того, что узнал его. Дэниел ждал, что брат явится в образе его дяди, отца, учителя, сына, снова брата — как часто делают значительные люди. Но в отличие от многих вещей, которых он страшился, подобного не случилось. Прежде всего, считал Дэниел, это объяснялось тем, что присущая его бывшему брату мизантропия на долгие периоды времени удерживала того в состоянии смерти. Если существовала когда-либо душа, умирающая на отдалении — на большом отдалении — от тела, то это была душа его брата. Дэниел часто представлял, как Иоаким потерянно блуждает по миру, появляясь то в Джакарте, то в Якутске.

Позднее Дэниел узнал, что Иоаким начал нарушать правила ухода и возвращения. Ужасное открытие. Дэниел не понимал, как брат это делает; он выяснил об этом от одной мистической души, своего старого (по-настоящему старого) друга Бена. А уж откуда Бен узнал об этом, Дэниелу было невдомек. Но он мог легко вообразить, что Иоаким не пожелает терпеливо ждать своей очереди, не захочет начинать новую жизнь беспомощным младенцем. Он не стал бы раз за разом выносить бессилие детского возраста. Нацелившись на мщение, не позволил бы предоставлять поиски своих врагов случаю, хотя, поступи он так, вероятно, отыскал бы их быстрее.

Невыносимо было вновь увидеть Иоакима по прошествии долгих лет. Дэниел твердил себе, что душа Иоакима умерла, но, разумеется, это было не так. В нем накопилось слишком много ненависти, чтобы исчезнуть раз и навсегда. Дэниел понимал, что Иоаким использует свою память с единственной целью — на протяжении столетий вымучивать из себя свои вендетты. Кто знает, сколько их у него было.

Дэниелу претило видеть брата в теле, которое тот не заслуживал. От одной мысли, как он это сделал и что случилось с человеком, действительно достойным этого тела, становилось тошно. Дэниел никак не мог бы узнать о том, что же затевает Иоаким. Но у него возникало смутное ощущение, что это опасно для него и для Софии, если он все-таки найдет ее.

На рубеже девятого и десятого столетий я служил гребцом на одном из судов венецианского флота, плавающего под знаменами дожа. В той жизни я был родом из сельской местности на восток от Равенны и, подобно многим мальчикам из той части света, мечтал о море. Венецианцы были лучшими моряками на свете, или так нам казалось, и у нас для этого имелись веские основания. Я поступил в свою первую команду в пятнадцать лет и двадцать один год плавал на военных и торговых кораблях, пока не утонул во время шторма у Гибралтара.

Мы, моряки, ожидали и даже надеялись умереть на море, так что это было лишь вопросом времени. У меня была прекрасная долгая жизнь и не такая уж плохая смерть, если сравнивать со многими другими. Я тонул всего дважды, и, по правде сказать, во второй раз, когда уже не пугала новизна, не возражал.

Наши маршруты пролегали в основном в Грецию, Малую Азию, на Сицилию и на Крит и от случая к случаю в Испанию и к северному побережью Африки. В те времена это были восхитительные места, в особенности когда подходишь к ним с моря. Как я уже говорил, я стараюсь не поддаваться ностальгии, но по прошествии столетий жестокость той жизни стирается из памяти, и остается видение кораблей, в сумерках входящих в Большой канал.

Я хочу рассказать вам об одном вполне рядовом путешествии в критский порт Ираклион (или Кандиа, как его называли мы, венецианцы). Это было в начале моей карьеры. Я был еще молод и занимал низкое положение в морской иерархии, претерпевая долгие вахты на веслах и избыточную долю ночных дежурств.

От путешествия к путешествию я видел одни и те же лица, но каждый раз появлялся кто-то новый. В том случае это был моряк даже моложе меня, лет пятнадцати, а мне было уже восемнадцать. Я приметил его не потому, что он что-то сказал или сделал, а из-за отсутствия того и другого. Держа рот на замке и старательно выполняя работу, он внимательно наблюдал за происходящим и прислушивался ко всему, о чем говорилось. В отличие от обыкновенных моряков он не скучал, не насмешничал, не грубил и не бахвалился. У него были большие умные глаза, которые странно было видеть на его наивном детском лице. Его звали Бенедетто, но мужчины окликали его по имени Бен или Бенно, когда выкрикивали приказания или насмехались над ним, и только в этих случаях, как правило, к нему и обращались.

Во время первых нескольких вахт мы не сказали друг другу ни слова. Но, разговаривая с другими гребцами, я чувствовал на себе его пристальный взгляд. Помню, как внимательно Бен слушал. Примерно к четвертой или пятой вахте он оказался моим единственным компаньоном на передней палубе, а я тогда боролся со сном, поэтому начал беседу.

— Ты ведь итальянец? — спросил я его на просторечном диалекте итальянского, на котором мы разговаривали на корабле.

Он посмотрел на меня и ответил:

— Да, я родился к югу от Неаполя.

— Прекрасный винный край, — заметил я.

Мне плохо удавались разговоры о пустяках, и я никогда не бывал в Неаполе, а он, казалось, лишился дара речи от смущения. Как же мало я знал!

— А ты тоже итальянец, — вымолвил он после долгого молчания.

— Равенна, — с гордостью заявил я.

— А до этого?

— Что?

— Откуда ты был родом до этого?

Вопрос был странным, и я подумал, что, вероятно, он догадывается, что я не совсем из Равенны. Полагаю, в те годы я придавал большое значение своему общественному положению.

— Я родился в трех лигах к востоку от города, — словно оправдываясь, ответил я.

Бен кивнул. В его манере говорить не ощущалось ни настойчивости, ни требовательности.

— Но до своего рождения в трех лигах к востоку от Равенны откуда ты был родом?

Я онемел от изумления. До сих пор помню, как у меня в голове закружился водоворот мыслей. К тому моменту я уже много раз успел побывать среди живых. Я понимал, каким странным и даже нелепым подчас казался. Поскольку основная часть моей потаенной жизни протекала в дальних уголках сознания, мне никогда не приходило в голову, что к ним может подобраться посторонний человек. Возможно ли, чтобы Бен был таким же, как я? Неужели он помнит многие вещи? Я настолько привык скрывать все, что не мог выговорить ни слова.