На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Евгения Федорова

— Ставки сделаны, — негромко и очень учтиво сказал крупье. Снова зажужжал в рулетке шарик.

Два дня мы с Юркой ходили наблюдать за «их нравами». Возвращались возбужденные и с упоением рассказывали об увиденных «типах», о разыгравшихся на глазах пусть мелких, но все же трагедиях в духе Стефана Цвейга. Напрасно мы уговаривали Мака пойти хоть раз с нами. Он отказался наотрез.

На третий день мы больше присматривались к самой рулетке, вникали в игру и ее правила. Быстро постигли нехитрые премудрости красного и черного, чета и нечета. Старались подметить закономерности удачи. Казалось, «предсказать» красное или черное не так-то уж сложно.

Наконец ради интереса решили сыграть. Поставили на красное после того, как пять раз подряд выпало черное, и… выиграли! Тогда с нами случилось то же самое, что и со всеми. Никакие «типы» с хриплым дыханием и отсутствующими, блуждающими взглядами нас больше не интересовали. Они просто исчезли из нашего поля зрения. Осталось одно — маленький, черненький, мечущийся в своей чаше шарик. К нему из самого сердца протянулись стальные нити-нервы и натянулись, как струны. Казалось, вся ВОЛЯ собрана в этих стальных нитях. Он твой, этот шарик, ты приказываешь ему: «Стоп!» Нет, мимо!.. «Ну, давай же… Еще немного, еще одно усилие воли»… «Ну, СТОП же!» Но шарик не слушается.

Как и все, мы скоро изобрели свою «теорию». Это была игра на цифру пять. Что бы ни выпадало — чет, нечет, красное, черное, любые цифры и все, что поставили на них игроки, — казино забирало себе все ставки. Кроме тех, что были на цифре пять. Те, кто поставил на пятерку, все равно получали свой десятикратный выигрыш.

— Рулетка — дело выгодное, — рассуждали мы, — иначе ее никто бы не держал. За счет чего же казино получает прибыль? Ведь если каждый раз, при каждом «забеге» шарика кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает, то по теории вероятности получается приблизительный баланс. Казино от этого ни тепло ни холодно. Зато цифра пять — его постоянная и беспроигрышная ставка. Казино не ставит ни на какие другие цифры, ни на красное, ни на черное, как бы давно они ни выпадали. Всегда только цифра пять!

Уподобимся же казино, решили мы. Будем играть так, как играет оно. Спокойно и бесстрастно. Ставя ВСЕГДА на одну и ту же цифру, ну, скажем, на ту же пятерку! Правда, мы ограничены размером нашего весьма скромного «оборотного» капитала: ведь, в отличие от казино, мы же все-таки рискуем, если проклятая цифра не выпадет подряд больше 10–15 раз. Но ведь это случается относительно редко, и такую возможность можно в расчет не принимать.

Мы начали играть на цифру пять. Когда в первый вечер мы выиграли значительную для нас сумму — что-то около ста рублей, то почувствовали себя алхимиками, в чьих тиглях плавилось чистейшее золото! Мы открыли «систему»!

Как бесноватые ворвались мы домой, перепугали всех своих. Смотрели на них, как на сумасшедших, когда они начали смеяться над нами и хохотать. А они, эти ненормальные, слепые люди еще пророчили, что мы спустим в казино «последние штаны»! Мама перестала с нами разговаривать, но на сей раз и это нам было нипочем — мы с Юрой закусили удила и на всех парах неслись к вершинам «несметного богатства», о котором, кстати говоря, всерьез вовсе и не помышляли, но были готовы «вконец» разорить Владимирский клуб!

На наше счастье, рулетку действительно недели через две закрыли. Иначе в ход пошли бы, пожалуй, не только «последние штаны», но и что-нибудь иное. Во всяком случае, в доме не осталось ни одного человека, которому Юрка не задолжал бы разных сумм, от нескольких копеек до рубля — наиболее мягкотелым и легковерным! Все учебники, по которым он готовился в вуз, были «загнаны», а штаны только потому еще держались на нем, что действительно были последние и единственные.

Несмотря ни на что, Юрка оставался твердо убежденным в непогрешимости нашей «теории», считая, что все дело в нервах. У нас они не были достаточно «стальными». Мы не успели их натренировать. Мы срывались. Следили за другими комбинациями и не могли удержаться, чтобы не принять в них участия. Когда 29 раз подряд выпадало черное, мы не могли удержаться, чтобы не поставить на красное. Ставили и… проигрывали! И так за полчаса спускали все, что нам приносила «непогрешимая теория»!..

…Следующая встреча с Юркой, лет через шесть после описанного выше, ознаменовалась его новой «одой» на десятилетие моей супружеской жизни:

…Все испытавши понемногу —Любовь, надежду и нужду,Они уж доживают, слава Богу,Свою десятую весну!..

Мы жили уже в Москве, в маленьком домике на Скаковой, где под бабушкиным крылом подрастали двое наших мальчишек. Я, разочаровавшись в газетной работе (хотя впоследствии и убедилась, что если бы из меня и вышел какой-нибудь толк, то именно как из очеркистки), занялась детской литературой. А Юрка, построив стекольной завод в Вологодской области и автогигант в Горьком, заработал трудовой стаж и приехал продолжать свое неоконченное образование. Он наконец поступил в вуз и учился на первом курсе МИИТа.

Поселился Юра у своей тетушки по отцовской линии, старой бессемейной актрисы. Она испокон веку жила в Большом Афанасьевском на Арбате. Жила со своей подругой, тоже бывшей актрисой, тоже одинокой, но еще более старой и дряхлой. Эта подруга — Анна Ильинична — последние годы уже не вставала с кровати, и за ней преданно и трогательно ухаживала Юрина тетушка. Обе старушки отличались ясным умом, острыми язычками и прекрасной памятью. Их приправленные перцем юмора рассказы о театральной жизни более чем полувековой давности были неподражаемы.

Ютились они в малюсенькой двухкомнатной квартирке в мезонинчике под крышей, а маленькую каморочку отдали Юрке. Жили они в большом согласии и дружбе. Юрка нежно любил обеих старушек, старался им помочь, чем мог, — притащить дров, сбегать в магазин, вынести мусор. Жили они не только дружно, но и весело, много хохотали, потому что тетушка в остроумии не уступала Юрке, да и прикованная к кровати Анна Ильинична тоже умела побалагурить.

И вот про эту самую Анну Ильиничну, которая «заедает век» Марии Петровны (так звали Юрину тетушку), а ему, Юрке, не освобождает вожделенную жилплощадь, он в шутку и сказал: «Ну что стоит старушенцию придушить?» Но ведь надо же знать Юру, чтобы хоть на один миг серьезно заподозрить его в намерении «убить старушку»! На его сентенции можно было рассмеяться (для чего они и произносились) или сказать, как моя мама: «Уж будет чепуху-то молоть, вот язык без костей!»

К счастью, сведения о том, как мы собирались «придушить» Анну Ильиничну, в протокол допроса занесены не были, и к этому вопросу больше не возвращались. Но ведь подумать только! И это — знали! И уж, наверное, включили в нашу характеристику как прямое указание на то, что мы — «потенциальные преступники».

Юре приходилось много заниматься, чтобы не остаться за бортом, и поэтому слишком часто бывать ему у нас не удавалось. Однако малейшую возможность забежать хоть на часок он не упускал. Врывался Юрка к нам с шумом и гамом, подбрасывал до потолка обожавших его ребят, мимоходом заглядывал под крышки кастрюль на кухне, отправляя в рот все, что можно было туда отправить, одновременно выпуская «1000 слов в минуту», как утверждала моя мама, за полчаса успевал рассказать все институтские новости, живописать невообразимые страдания по поводу последней «вечной» любви и выложить запас свежих анекдотов, которые держались в его памяти как в самой исправной кибернетической машине.

И в самом деле, по быстроте реакции и изумительной памяти он вполне мог потягаться с такой машиной.

Юра был страстным любителем шахмат — игроком первой категории, и когда нам однажды в Крыму случилось попасть в затруднительное финансовое положение, он, недолго думая, дал в нескольких санаториях сеансы одновременной игры на 28, а затем и 30 досках. Из них сделал «ничьи» в пяти или шести партиях и не сдал ни одной.

Еще больший фурор Юра произвел, играя с восемью партнерами вслепую, сидя спиной к соперникам и держа все восемь партий в уме! И здесь он тоже не получил ни одного мата. Мы с ним долго и всесторонне обсуждали вопрос: можно ли быть шахматистом-профессионалом — и только? Шахматы были его любимым занятием, «призванием», как утверждал Юра. Но все же ему казалось, что посвятить жизнь игре (ну что такое шахматы? Игра?.. Спорт?..) или даже спорту — ниже человеческого достоинства, особенно мужского. В то время нам еще многое виделось в идеалистическом свете нового времени и… молодости.

Вот почему, отложив в сторону шахматы, Юра скрепя сердце принимался зубрить сопромат и диамат, хотя душа его неизменно принадлежала шахматам, и только шахматам… Как я уже упоминала, несмотря на учебу, он все же бывал довольно частым гостем у нас на Скаковой. Иногда мы проводили целые вчера втроем — я, Макаша и Юрка. Мы залезали с ногами на наш старый семейный диван и пускались в путешествие по стране Макжеюрии. Название это состояло из начальных слогов наших имен — Мак, Же (ня), Юр (а).