Размышления о виселице - Артур Кёстлер

Доклад Королевской комиссии беспрерывно подчеркивает бесчеловечность закона о смертной казни. Он настаивает на неприемлемости того факта, что единственная надежда, которую может питать лицо, относительно которого доказано, что оно подвержено эпилепсии, слабоумию, галлюцинациям, а также любому иному умственному расстройству, основывается не на законе, а на доброй воле министра внутренних дел:

«Таково обычное следствие закона, чей основополагающий недостаток — то, что он позволяет вынести только один приговор за преступление, в совершении которого кроется такой же спектр различных нюансов, как и в вызываемой им ответственности… Жесткость закона, лишающая суд всякой возможности выбора при вынесении приговора, может быть исправлена только исполнительной властью, т. е. министром внутренних дел».

И еще:

Исключительный недостаток закона о предумышленном убийстве — то, что он предусматривает лишь одну кару за преступление, где ответственность может варьироваться в значительных пределах.

Члены комиссии предусмотрели различные реформы, к которым можно было бы прибегнуть, чтобы сделать закон о предумышленном убийстве более гибким, и которые позволили бы судам действовать исходя из здравого смысла и простой человечности, как они действуют, судя другие преступления. Но они показали и свое понимание того факта, что частные реформы не могут затронуть суть проблемы и что «теперь мы пришли уже к тому, что нет смысла вводить новые ограничения, не ставя проблему отмены смертной казни как таковой». На самом деле они предложили лишь одну меру, принятие которой привело бы не к реформе закона, а к его отрицанию: они предложили, чтобы именно присяжные окончательно решали, будет ли или не будет применена к лицу, признанному виновным, предусмотренная законом мера наказания.

Мы пришли к выводу, что если должно сохранить смертную казнь и если, в то же время, нужно исправить недостатки ныне действующего закона, то для достижения этой двойной цели не обретается иного средства… Мы признаем, что неудобства системы, сосредоточивающей такие полномочия в руках присяжных, могут быть сочтены более значительными, нежели ее преимущества. Если этому последнему мнению суждено одержать верх, отсюда следовало бы заключить, что мы подошли к тому пределу, когда остается только ограничить случаи применения смертной казни, понимая, что настоящая проблема заключается в том, сохранять ли эту меру наказания или упразднить ее.

Основание, в силу которого невозможно изменить предусматривающий смертную казнь закон, — весьма простое. Его нельзя изменить, кроме как ценой полного отрицания ответственности преступника. То есть пришлось бы принять такие понятия, как «неодолимое побуждение» или «ограниченная ответственность». То есть пришлось бы легализовать детерминизм. С такой необходимостью не сталкивались в связи с другими преступлениями в силу достаточной гибкости законодательства. Однако, даже подрывая основополагающую концепцию закона, с единственной целью сделать закон о смертной казни не столь варварским, нисколько не затрагивали заключенные в нем противоречия. Поскольку границы между «ответственностью» и «безответственностью» текучи, проблематичны и размыты метафизическими соображениями, было бы весьма неосторожно доверять в проведении этих границ юридическим дефинициям. И поскольку невозможно утверждать с полной определенностью, в какой момент человек действовал свободно и поэтому должен умереть, а в какой — под принуждением и может сохранить жизнь, единственное решение заключается в том, чтобы низвести закон о смертной казни до уровня прочих, устраняя предусмотренную им кару, поскольку только здесь она предопределена заранее, не допускает никакой градации и оставляет выбор лишь между всем и ничем.

Но именно эта жесткость и придает смертной казни ценность в глазах всех реакционеров юридического мира, и именно из-за этого недостатка они и желают ее сохранить. Ведь смертная казнь — символ и оплот древней концепции правосудия: рухни она — за ней последует все остальное. Лорд Правосудия четко выразил это в тех доводах, которые он привел против любого смягчения закона о смертной казни, — смягчения, которое и привело бы к использованию таких понятий, как «ограниченная ответственность» или «неодолимого побуждения». Этим реакционерам прекрасно известно, что понятия такого порядка сыграли бы роль Троянского коня — раз угнездившись в бастионах законодательства, они не оставили бы от него камня на камне. Вот почему лорд Годдард объявил членам Королевской комиссии:

Коль скоро вы примете доктрину непреодолимого импульса, то, что касается меня, я не вижу, где вы могли бы остановиться. Я полагаю — тот факт, что, приняв оправдание непреодолимого импульса, вы не сумеете ограничить его употребление убийством и вам придется допустить его и во всех других случаях, — не привлекает к себе достаточного внимания… Будете ли вы действительно утверждать, что доктрина неодолимого побуждения должна быть добровольно принята в уголовное законодательство? Мне вспоминается старая история о судье, которому обвиняемый заявил, что он страдает болезнью, называемой клептоманией. «Мое ремесло как раз и заключается в том, чтобы лечить эту болезнь», — ответил судья.

Аналогичным образом лорд Годдард отверг предложение, в соответствии с которым интенсивность провокации должна была определяться в соответствии с характером и темпераментом индивидуума, подвергшегося ей, а не в соответствии с критерием «нормального человека»:

«Если вы позволите рассматривать вопрос, каким образом было спровоцировано то или иное лицо, ну что ж! вы можете быть уверены, что каждый сможет доказать — и найти друзей, которые ему в этом помогут, — что он исключительно возбудим, и таким образом вы ввяжетесь в разбирательства, неприменимые ни к какому другому закону».

Это и на самом деле так. Но другие законы не обязывают вешать людей, и это, действительно, следует принять во внимание. Представьте затруднения, созданные тем фактом, что будут допущены свидетели, заявляющие, будто лицо, запертое в клетке, отличается возбудимостью и не всегда в состоянии контролировать себя! Аргументы лорда Годдарда можно резюмировать следующим образом: если мы прекратим вешать убийц под тем предлогом, что они действовали под влиянием внутренней необходимости, это побудит судей применять идентичные критерии и к виновным в других проступках, действовавшим под влиянием аналогичных факторов. Если на палача уже не смотрят как на естественного врача по умственным отклонениям, тогда «прежний судья» не может выполнять функцию естественного целителя клептомании. Увы, есть и сегодня судьи, юристы и присяжные, которые, пренебрегая уроками Кока и М'Найтена, устанавливая тяжесть проступка, считаются с социальным фактором и с психической несостоятельностью. К счастью, вопрос не стоит так, когда речь идет о лицах, совершивших подлежащее смертной казни преступление: присяжные не в силах укоротить веревку, равным образом как нельзя задушить под честное слово или условно разбить затылок.

Сделаем вывод. Недостатки закона о смертной казни неисправимы, поскольку смертная казнь основывается на философской концепции ответственности, не допускающей компромисса с детерминистской точкой зрения, принятой в судах по другим вопросам. В том, что касается других правонарушений и преступлений, применение закона отличается гибкостью; смертная же казнь в силу самой своей природы исключает любую возможность отмерить наказание пропорционально ответственности. Эта жесткость и лежащее в ее основе намерение, составляющие сущность высшей меры наказания, являются одновременно источником ее привлекательности и символической ценности для всех противодействующих социальному прогрессу общественных сил.

Примечания

1

Прозвище палача («Кипятильник»), которое, по мнению Маколея, восходит к обычаю публично варить в кипящей воде внутренности предателя, вырванные из еще живого тела.

2

Lord Chief Justice (Лорд Правосудия) — одновременно самое высокое должностное лицо Англии и министр юстиции, — эту функцию он разделяет с лордом-канцлером и, в некоторых аспектах своих должностных обязанностей, с министром внутренних дел. Мы сохраняем английское название его должности, поскольку невозможно подобрать французский эквивалент (прим. французского переводчика).

3

Кроме как «в крайних обстоятельствах исключительного характера». Недавние случаи, когда простые слова или жесты были признаны достаточной провокацией, не приводятся.

4

Я попытался изложить позицию детерминистов и приверженцев свободы воли настолько объективно, насколько возможно. Но когда писатель отваживается вступать в такие области, для него было бы нечестно скрывать собственные убеждения. У меня есть желание изложить их со всей возможной краткостью в этом примечании, поскольку я не стремлюсь никого переубедить и они не оказывают никакого влияния на спор. Я полагаю, что идея свободы воли — фантастическое понятие, но что и сам по себе человек — создание фантастическое. Я верю в недоказуемое существование «X»: в реальность поверх порядка причинности, такую, о которой можно делать только отрицательные констатации; и в этом смысле — что настоящее в своей области не предопределено прошедшим. И в самом деле, если бы предопределение здесь было того же типа, что и в окружающем мире, мы впали бы в концепцию вселенной-механизма. Но настоящее, не предопределенное будущим, есть необходимое и достаточное условие для опыта относительной свободы, не для свободы анархии и произвола, но для порядка, основанного на концепции, отрицающей время, — то есть концепции непрерывного творения. Это последнее — концепция теологической природы — постулирует, что мир не был создан раз и навсегда действием, подобным заводу часов, что он творится беспрерывно, как в соответствии с одной из теорий современной физики материя постоянно создается в межзвездном пространстве. Если это так, опыт свободы, возможности сделать выбор, без сомнения, находящийся под влиянием наследственности и среды, но не строго предопределенный ими, были бы субъективным отражением объективного процесса, отрицающего время и помещающего, в какой-то мере, моральную ответственность под сень аморального здания природы.