Девушка с пробегом (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему она кажется такой невероятно сексуальной, что даже вон та девушка в дерзком мини — это повод только недовольно скривиться, подумать о вульгарности наряда и неуместности его в прохладном начале марта.
А Надя…
Надя смотрит его паспорт, а Давид ощущает себя лжецом, который играет краплеными картами…
Ведь в паспорте — его развод с Ольгой Разумовской. А Моники… Моники нет в паспорте.
Надя сама по себе какая-то нереальная. И кажется, что внешнее влечение — только внешний слой, кожура, под которой кроется что-то глубокое.
И Давиду страшно хочется докопаться до этого, настолько, что он никак не может оторваться от Нади.
А работа…
Работа, работа, перейди на Федота.
Не особенно беспокоит даже мысль о том, что Давид вообще-то сегодня целый рабочий день продолбал, и это вообще-то нехорошо, были же какие-то встречи. Ну, Ольга вроде должна была разобраться со встречами и перекомпоновать график. Но над дизайн-макетами нужно будет поколдовать хотя бы одну лишнюю ночь.
Не сегодня.
Сегодня Давид дуреет как кот от кошачьей мяты. Сегодня он пьет свою медовую богиню и чувствует себя каким-то неуверенным в себе подростком
И все-то у Нади классное, даже дочь — этакая миниатюрная Соболевская, что внешне, что внутренне. Стержень самоуверенности в Алисе ощущается довольно четко. Она, разумеется, любит, когда ею восхищаются. Как и всякий подросток. Давид и себя помнил в её годы.
Но при этом сложно уронить её самооценку, девочка знает, чего она стоит. Обаятельная дочка сногсшибательной мамы.
И мозгом-то Давид понимает, что, наверное, стоило бы подумать, ведь чужой ребенок — это дополнительная ответсвенность, но как же доставляет, что Надя вот так просто взяла и познакомила их двоих.
Феерическая лажа вышла с этим гримом.
Он — просто нашарил в кармане пальто кочующие туда-сюда из бардачка и обратно наручники, а про грим совсем забыл.
Он-то думал наколоть свою дерзкую богиню, напугать, и сначала вообще отвезти на объект, а после очередного её “малыша”, после того, как ощутил себя идиотом снова — как вчера вечером у галереи — понял, что к черту тот объект…
Домой. Срочно домой. Можно не домой, далеко, но кажется, одна его квартира как раз не критично далеко.
И как же бесят, до озверения, все эти её “малыш”, “мой мальчик” и “я все вчера сказала”.
Хочется разорвать её на части, только потому что она не воспринимает его всерьез.
Нет, дело не в том, что она постоянно смеется, боже, как же Давиду сложно взять себя в руки и перестать кайфовать от этого их непрерывного обмена шуточками.
А глаза от неё вот такой, смеющейся, ехидно сверкающей глазами, отвести не получается, как ты ни старайся, Давид Леонидович.
И едет Давид, и дуреет Давид…
Сосредоточиться на дороге сложно, получается, только придерживая в голове мысль, что угробить богиню из-за собственной озабоченности — как-то совершенно не комильфо.
Но что это, в конце концов, такое?
Вот сейчас, почему он вообще рассказывает Наде о своих друзьях, о Светкиной свадьбе, которая совершенно внезапная и нежданная.
Ведь было же правило: девочкам для траха про жизнь не рассказывать.
А он рассказывает. И слушает, как Надя удивляется его связям…
Может, он пьяный? Нет, серьезно, Давид ни за что бы не сказал, что он сейчас воспринимает реальность трезво. Примерно такой же уровень одурения в крови у него кипел после того, как он перебирал в студенческие годы.
Но не пил же, не пил.
Может, в кофе что было?
Может, провалы в памяти начались?
Невозможно же поверить в то, что он, взрослый, уже повидавший в сексе все, что можно, и все, что нельзя, дяденька, просто ни с того, ни с сего потерял голову, мозги, рассудок — и вообще все, что помогает нормально жить. Вот так ни с чего, с первого взгляда, кажется — с первого вздоха в её сторону.
И вот — дэпээсники в ярко-желтых жилетках на обочине дороги.
Если это не знак судьбы, то что это вообще?
Давид резко вдавливает педаль тормоза в пол, съезжая из полосы движения. Надя замолкает на половине фразы, глядя на Давида уливленными глазами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— Эй, юноша, мы вас не останавливали, — инспектор смотрит на Огудалова, то ли пытается понять, что ему надо, то ли ему просто не к лицу ржать прямо на посту над идиотами — хотя очень хочется, по лицу видно.
— Я сознательный, — выдыхает Давид, — где тут у вас трубочка, в которую дохнуть надо?
Это абсолютное сумасшествие, но в конце концов — никому оно ничего не стоит. Ну, Давиду — так точно, пока что.
А он…
Он же должен знать, что с ним вообще такое творится?
У дэпээсника глаза по сто рублей. Или больше. Видимо, настолько обкуренные дятлы в его трудовой практике еще не попадались.
У служебного алкотестера точно что-то не то с ноликами, потому что ну не может такого быть.
И все-таки…
Выходит, все с ним нормально, нет никаких провалов в памяти, и это сумасшествие — это что-то личное у самого Давида.
Ага. Вон оно — его сумасшествие. Сидит себе справа от руля, губки покусывает. Сожрал бы всю, да закон не одобряет каннибализм.
Давид возвращается в машину, но не трогается сразу, на несколько секунд роняет лоб на руль и пытается взять себя в руки. Не буквально, а ментально.
Она смотрит.
Она видит, в каком ты раздрае, Огудалов.
Позорище.
— Малыш, все хорошо? — осторожно и ласково спрашивает Надя.
Да. Все. Пока он с ней — все хорошо. Настолько хорошо, что все это кажется одним только непонятным глюком.
И опять малыш… У кого-то точно лишний язык.
Давид не успевает отстегнуться, чтобы покарать эту нахальную леди. Потому что офигевшие от его неадекватности гаишники все-таки решили, что грех упускать такого клиента, и уже постучали пальцем в стекло.
— У вас все в порядке? — подозрительно спрашивает инспектор, разглядывая Давида, будто выискивая все-таки в его лице признаки злоупотребления чем-нибудь.
— Да.
— Я спрашиваю не у вас, — резко перебивает Давида приборзевший инспектор и смотрит на Надю. — Вообще-то применение специальных средств удержания вроде наручников гражданскими лицами недопустимо.
И вот он — адреналин, которого никто не заказывал.
Наручники. Чертовы наручники, которые Давид зачем-то… Непонятно зачем надел на тонкие Надины запястья. Вот только этих проблем ему и не хватало, еще возись теперь с этими объяснениями, теряй лишний час-два-три…
— Това-а-арищ сержант, — Надя это выдыхает настолько эротично, что уже из-за этого сердце сжимается от ревнивой злости. Этот тон должен звучать только для Давида.
— Това-а-арищ сержант. Это милый меня так ограничи-и-ил, чтобы я на него по дороге не набросилась. Я его месяц не видела — он только из командировки вернулся. Так хочу, что чуть в машине на станции его не съела. Вот. Отпустите нас, будьте так любезны. А то меня и наручники не удержат.
Ей вообще не надо было врать, но кажется — ей сейчас забавно. Ну, говорит-то она ужасно убедительно и не кажется даже пьяной. Просто веселая, возбужденная девушка. Красивая, что смотришь на неё и глаза оторвать сложно…
Надя смеется, и откидывает волосы с плеча на спину. И становится уже плевать, на что там смотрит полицейский, сам Давид смотрит на её шею, где багровеет свежий засос, который он сам вчера оставил…
Он ведь помнит её на вкус — эту нежную кожу. И эту женщину — тоже помнит. И сейчас… Сейчас он просто её до одури хочет.
В этом дело.
Ни в чем больше.
— Девушка, вы уверены, что вам помощь не нужна? — какой настойчивый попался сержант… И послать бы его, да “оскорбление сотрудника при исполнении” — статья неприятная. Отмазаться можно, но денег жалко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})— А вы думаете, мой мужчина сам со мной не справится? — лукаво улыбается Надя.
Мой мужчина.
Замечательно звучит из её уст. Вот это ты молодец, богиня, продолжай в том же духе.
