Пять дней - Дуглас Кеннеди

После того как сообщение ушло, у меня осталось еще два важных дела. Во-первых, нужно было позвонить Дэну. Я набрала его номер и услышала автоответчик. Значит, возможно, он в спортзале или на пляже. В понедельник в четыре утра ему на работу. Я была уверена, что он уже со страхом думает о своем новом месте работы, но надеялась, что он все-таки найдет способ расслабиться в эти последние три дня, перед тем как снова влиться в рабочий режим. Я также надеялась, что он окажется дальновидным и будет рассматривать свое возвращение в компанию, которая полтора года назад избавилась от него, будто от старой обуви, как ступеньку на пути к успеху.

А ты ведь и вправду во всем стараешься видеть светлую сторону, да?

И что в этом плохого? Что еще нам остается, как не надеяться на лучшее?

— Привет, милый, — начала наговаривать я сообщение после того, как прозвучал сигнал. — Я в Бостоне. Отель мог бы быть лучше. Жаль, что тебя здесь нет. Надеюсь, завтра удастся выбраться в город. В общем, я просто хотела сказать «привет». Надеюсь, ты чудесно проводишь время. Скучаю…

Повесив трубку, я вдруг подумала, что не сказала ему «люблю». А люблю ли я еще Дэна? А он меня?

Нет. Не сейчас. Не в эти выходные.

Ну, сколько можно себя одергивать?

Я встала. Посмотрела, который час. Глянула на программу конференции, лежащую на кровати. Увидела, что семинар по теме «Обследование методом компьютерной томографии и неоперабельный рак легких третьей степени» начинается через десять минут. Это все-таки лучше, чем торчать здесь, терзаясь тяжелыми мыслями. Подумать только, идти на семинар, как многие из нас ходят в кино, заранее зная, что фильм не очень хороший! Эскапизм в чистом виде. И все же — что угодно, лишь бы не сидеть в этом номере.

Я схватила свой беджик на красной ленточке, повесила его на шею, быстро оглядела себя в зеркало, думая: время всегда идет вперед, и физические результаты этого неумолимого поступательного движения никогда не радуют. Потом направилась вниз, прокручивая в голове тот странный разговор, что состоялся у меня с мужчиной из Бата. Как же мне нравилась и сама эта шутливая беседа, и безобидный флирт, пока он не повел себя как упертый республиканец.

Нет, ты к нему несправедлива. Он образован (кто еще в наши дни читает Готорна?), однозначно эрудирован и, подобно тебе, нервничал, обмениваясь с тобой репликами, хоть это и доставляло ему удовольствие. И ты слишком остро отреагировала на его слова, которые сама просто неправильно поняла.

Я слишком остро отреагировала, потому что флиртовала с ним? Мое раздражение было вызвано недовольством самой собой, ведь я делала то, чего мне не следовало делать… чего я ни разу не делала за все годы замужества?

О, ради бога. Это был просто шутливый обмен мнениями. Мужик этот смущался, как и ты сама, — значит, ему тоже не слишком часто приходилось заигрывать с противоположным полом. Однако интеллект у него гораздо выше, чем у любого из страховых агентов, которых тебе доводилось видеть… правда, не так уж много ты встречала людей, страхующих от всяких ужасов.

И все равно зря я так вспылила.

Я вошла в лифт и стала спускаться в вестибюль. Вместе со мной ехали две женщины. Одна среднего роста — примерно метр шестьдесят три, на вид хрупкая, почти миниатюрная, с поразительно живыми глазами, в простом светло-коричневом брючном костюме, седая, с обыкновенной стрижкой. Ничем не примечательная, она принадлежала к тому типу женщин, мимо которых пройдешь на улице и не заметишь. Если не увидишь ее улыбку. Улыбку, выдававшую в ней одну из тех редких натур, которые с оптимизмом смотрят на мир. Я глянула на ее нагрудную визитку. «Эллен Уилкинсон//Региональная больница//Манси, Индиана». Рядом с ней стояла (спиной ко мне) высокая, худая женщина. Ей я тоже дала лет пятьдесят пять. Едва двери лифта закрылись за мной, я услышала, как Эллен Уилкинсон говорит своей рослой спутнице:

— …что тут скажешь? Целый день смотрю на ужасы в рентген-кабинете, а потом прихожу домой и вижу Дональда. Мы вместе уже тридцать восемь лет, а я смотрю на него и думаю: какая я счастливая. И он всегда мне так улыбается, даже если у него тоже был тяжелый день… Я знаю, он думает то же самое: как мы счастливы.

Мои глаза вдруг наполнились слезами, и я поспешила опустить голову. Отвернулась, не желая, чтобы женщины видели мою душевную боль. Боль, заставшую меня врасплох. Но Эллен Уилкинсон из Манси (штат Индиана) заметила, что я расстроена. Она положила руку мне на плечо и спросила:

— Что с вами, дорогая?

— Вам действительно повезло, — только и сумела ответить я.

Потом двери лифта отворились, и я вошла прямо в конференц-зал, где проходил семинар на тему «Внематочная беременность и ультразвуковое сканирование».

Глава 3

В какой-то момент во время третьего семинара, который проходил ближе к вечеру — нет, пожалуй, вечер уже наступил, — меня вдруг поразила мысль: а я ведь ни слова не усвоила. Жаркие споры по поводу новых методов МРТ для выявления атеросклероза сосудов головного мозга. Длинный, изложенный корявым языком, но важный (должно быть) доклад о проблемах получения изображений заслонки венечного синуса, который читал сотрудник Университета имени Рокфеллера. Двое рентген-лаборантов из Сент-Луиса разработали передовую методику выявления на ранней стадии внематочной беременности путем ультразвукового исследования (вместе со всеми я с воодушевлением аплодировала своим коллегам, совершившим прорыв в области рентгеновских технологий; такие открытия обычно делают ученые-исследователи, а эти ребята добились успеха лишь благодаря своему опыту и накопленным за многие годы знаниям). Был еще доклад о достижениях в области применения внутривенных контрастных веществ и повышения их эффективности.

Да, я слушала все, о чем говорилось на этих заседаниях. Время от времени даже проявляла интерес к обсуждениям. Но большую часть тех трех часов, что я провела в большом жарком конференц-зале, мои мысли были заняты другим. А все из-за того разговора, свидетелем которого я стала в лифте. Впервые я слышала, чтобы кто-то так прямо, просто и трогательно говорил о своей неугасающей многолетней любви к супругу. И причиной моего расстройства, вне сомнения, была зависть. Как бы мне хотелось, чтобы я, глядя на человека, с которым мы вместе живем, думала: «Какие мы счастливые». Но, увы, это не наш случай. И оттого я расплакалась. На людях. И это выбило меня из колеи. Слезы навернулись внезапно, и я растерялась, утратила самообладание. То самое железное самообладание, которое позволяло мне на протяжении многих лет скрывать ото всех (кроме Люси), что изо дня в день вечером я возвращаюсь в дом, где несчастна. Но ведь мне с детства внушили, что сетовать на судьбу — недостойное занятие. Мама не выносила тех, кто жаловался, как трудно им живется. «Жалуйся сколько угодно, когда помрешь, ибо тогда уже ничего не изменить. Но пока ты жива и брыкаешься, просто продолжай работать. Жаловаться — это браниться на то, над чем ты в принципе не властна… например, на мелочность других людей».

Мама говорила все это мне четыре года назад, в субботу, когда я приехала навестить ее. Ей только что закончили делать последний курс химиотерапии, и она была худой, как щепка, а волосы ее сильно поредели.

— Мой лечащий врач воображает себя генералом Паттоном от онкологии, ведущим смертельный бой с взбесившимися Т-клетками, из-за которых у меня вся эта дрянь. Но я не питаю надежды.

— Онкологи редко говорят что-нибудь обнадеживающее, пока не убедятся, что лечение дало хороший результат.

— А этот и человеку, обглоданному акулой, скажет: «Держись, еще не все потеряно». Но я-то знаю свой организм, как никто другой. И мой организм говорит мне: эту битву мы проиграем. Я с этим смирилась. Как смирилась и с тем, что так мало сделала в своей жизни…

— Мама, ты сделала очень много…

— Чепуха. Я прожила мелкую, суетливую жизнь. Кроме тебя, твоего отца и нескольких человек друзей, никто и не заметит, что я умерла. Я не драматизирую — говорю как есть. Вся моя жизнь прошла в одном уголке Мэна. Работала в библиотеке. Сорок четыре года прожила в браке с одним и тем же чудаком, воспитала дочь — она большая умница, но себя недооценивает. Вот, в общем-то, и все… не считая того, что я плохо распорядилась отведенным мне временем на этой земле.

После смерти мамы эта ее последняя фраза часто не давала мне покоя. Вспомнилась и сейчас, ранним вечером, пока я сидела на последнем заседании, слушая рентгенолога из Университета имени Рокфеллера, читавшего длинный, жутко заумный доклад о возможностях получения в будущем изображений раковой опухоли на ранней стадии. Сможет ли следующее поколение приборов МРТ замедлить активность злокачественных клеток? Будь они в наличии три года назад, помогли бы они диагностировать рак поджелудочной железы на ранней стадии, что дало бы возможность спасти жизнь моей матери? Но ведь рак поджелудочной железы в целом развивается бессимптомно — «онкологический троянский конь», как, по словам матери, выражался ее лечащий врач, — и почти всегда означает смертный приговор. Проблема со смертельными заболеваниями состоит в том, что невозможно полностью контролировать их течение. Такую болезнь можно подавить, укротить, попытаться придать ей другую направленность. Но даже когда болезнь, казалось бы, побеждена или временно повержена, зачастую бывает, что она просто собирается с силами для нового сокрушительного натиска. В этом смысле течение заболевания столь же мало поддается контролю, как и действия человека, чье поведение вы хотите изменить… или, что еще хуже, которого вы хотите заставить вас полюбить.