Карл Бэр. Его жизнь и научная деятельность - Н. Холодковский

Особенно занимался Бэр тою частью физической антропологии, которая носит название краниологии, то есть учения о человеческом черепе. Заведуя анатомическим музеем академии, он обратил особое внимание на черепа различных племен Российской империи, распределил коллекции их в географическом порядке и опубликовал целый ряд краниологических работ. Весьма интересовал его вопрос о чистом типе славянского черепа. Среди великорусских и малорусских черепов тип этот, по его мнению, не может быть найден, так как ни то, ни другое племя не может считаться чистым: первое сильно смешалось с финскими, второе – с тюркскими племенами. Он надеялся найти чистый славянский тип в черепах, считаемых за черепа вендов, – но и тут старания его остались безуспешны, так как исследованные им черепа, по всем признакам, оказались не славянского, а кельтского происхождения. В то же время Бэр не вполне соглашался и с мнением Ретциуса и Ван дер Гувена, по которому славянский череп характеризуется короткостью, относительною шириною и высотою. Исследуя черепа различнейших племен, Бэр естественно искал какого-нибудь принципа для ориентировки среди представлявшегося ему разнообразия. Поэтому он явился решительным сторонником классификации черепов, предложенной Ретциусом (долихокефалы, или длинноголовые, и брахикефалы, или короткоголовые), предсказал, что эта классификация будет иметь величайшее значение в антропологии, и дальнейшее развитие науки вполне оправдало это предсказание. В связи с методом Ретциуса он предложил систему измерения черепов, которая могла бы внести единство в терминологию краниологов.

Именно Бэр предлагает измерять в английских дюймах длину черепа, наибольшую его ширину, вышину, горизонтальный объем и теменную выпуклость в срединной плоскости и, кроме того, обозначать относительное положение большого затылочного отверстия и большее или меньшее развитие затылка. Каждый череп должен быть рассматриваем в пяти направлениях, или так называемых нормах: сзади (затылочная норма), сверху (теменная норма), спереди (лобная норма), сбоку и с основания; в лицевой части черепа должно обращать внимание на выдающееся или глубокое положение носовой спинки, ширину и форму носового отверстия, а также на развитие верхней челюсти и скуловой дуги. Эту систему краниологических измерений и наблюдений он изложил в отчете о съезде антропологов в Геттингене в 1861 году, – съезде, который был созван преимущественно стараниями Бэра. Система эта подвергалась многим изменениям, но, во всяком случае, послужила основою новейшим системам Велькера, Эби и других. «За эту заслугу, – говорит Розенберг, – Бэр мог бы быть назван Линнеем краниологии. Слава Линнея основывается на том, что он научил обозначать общепонятно, с помощью двойной номенклатуры и кратких диагнозов, любой вид животных или растений; таким образом он уничтожил путаницу в определении отдельных форм. Бэр устранил подобную же путаницу, введя свою систему, которая также есть род номенклатуры».

Своими обширными краниологическими знаниями Бэр воспользовался, чтобы иллюстрировать роскошной таблицей черепов большое сочинение Паули «Description ethnographique des peuples de la Russie», вышедшее в свет в Петербурге в 1862 году. На этой таблице изображены типичные черепа малоросса, шведа, татарина, калмыка и эскимоса, каждый в трех положениях: спереди, сбоку и сверху.

Краниология, конечно, не могла удовлетворить Бэра в его изучении антропологии: его еще более интересовали другие стороны этой обширной отрасли знания. В конце вышеупомянутого отчета о Геттингенском съезде он пишет: «Могло бы показаться, что естествоиспытатели, собравшиеся в Геттингене, в том числе и нижеподписавшийся, придают слишком большое значение кропотливому изучению черепов. Что касается меня лично, то я могу уверить, что этот взгляд вовсе не основателен. При многих случаях я выражал мнение, что величайшие сокровища, какие наука может извлечь из сравнительной антропологии, лежат в точном и осмотрительном познании социального и психического состояния различных человеческих племен до их соприкосновения с нашею цивилизациею, которая нередко приносит им более вреда, чем пользы… Когда цивилизация уничтожит или вберет в себя эти естественные племена, то, без сомнения, все немногое, что еще удалось найти относительно их социальных условий и внутренней душевной жизни, – все это будет считаться за драгоценнейшие жемчужины науки. Тогда с трудом будут понимать, как в наше время люди науки и правительства потратили громадные суммы на исследование растений и животных в далеких странах, на измерение гор и на магнитные наблюдения – и так мало потрудились над изучением и сохранением для потомства данных о жизни народов». Из этих слов ясно, что любимою отраслью антропологии была для Бэра этнография. Он как нельзя лучше понимал также, что эта отрасль особенно важна для обширной и многоплеменной России, что он и выразил в речи, прочитанной в одном из заседаний Географического общества.

«Если бы, – говорит он в этой речи, – богатый человек, желая удовлетворить свое честолюбие, возымел мысль оставить память по себе в науке и в России и спросил бы меня, что ему сделать для этого, то я ответил бы ему: организуйте многолетние исследования, которые могли бы дать возможно полную картину нынешнего состояния населения Российской империи, и дайте средства на осуществление этой картины. Тогда вы оставите в память о себе такое создание, которое никогда в будущем не может быть сделано ни полнее, ни лучше, к которому отдаленное потомство будет обращаться так же, как мы обращаемся и будем обращаться к сочинениям Геродота и к первым письменам всех народов». Имея в виду эти цели, Бэр стал хлопотать об устройстве при Географическом обществе этнографического музея, в котором были бы собраны фотографии, бюсты и вообще изображения различных народов, образцы одежды, украшений, утвари, оружия, древностей, письмен и т. д. Музей этот был основан и впоследствии достиг значительного развития. Из собственных этнографических работ Бэра, кроме его диссертации, можно указать, прежде всего, на статью «О папуасах и алфурах» – новоголландских племенах. Статья эта в особенности интересна по присоединенным к ней общим рассуждениям о задачах антропологии и этнографии. Среди прочего, здесь обсуждается вопрос о единстве человеческого рода. Принимая в общем, что на Земле прежде существовало меньше видов, нежели теперь, и что по нескольку видов развилось из одной основной формы, Бэр все-таки не отваживается предположить, что человек произошел от какого-либо животного. Он допускает, что в происхождении человека участвовали не совсем те же причины, как в происхождении животных. С чисто зоологической точки зрения общность человека с животными не подлежит сомнению, но, если принять во внимание членораздельную речь человека и его потребность в религии, тогда, говорит Бэр, дело совсем изменяется. «Для растений и животных я вижу развитие из одного источника. В одном лишь человеке развивается предо мною духовное единство, так как он один носит в себе стремление к своему первоисточнику. Этим стремлением направляется его развитие. Если конечная цель всякого бытия и возникновения есть возвращение к духовному единству, то я очень склонен верить, что отдельные люди получили свое начало в различных странах, имея различные задатки. В таком случае разнообразие племен есть исходный пункт, а единство человеческого рода – конечная цель, тогда как у бессловесных животных конечною целью является разнообразие». Не вдаваясь в критику этих взглядов, укажем лишь на сходство их с соответственными воззрениями Уоллеса, который, будучи трансформистом и даже дарвинистом, не решается приложить к человеку те законы, которые, по его мнению, управляют всеми остальными живыми существами, и, подобно Бэру, требует отделения человека «в особенный порядок, класс или даже отдельное подцарство».