Восточный проект - Фридрих Незнанский

— Сидим вот, — непонятно зачем сказал губернатор. — Все про беду, да про беду нашу… Присоединяйтесь. Скоро ужин. Не возражаете?

— Я б с удовольствием, — пошутил Турецкий, — но пока еще не заработал себе на приличное пропитание. Тем не менее благодарю за приглашение. Готов в следующий раз составить компанию. Так где мы можем с вами уединиться на недолгое время, Василий Игнатьевич? Я уверен, что господа на нас не обидятся.

— А что, разве здесь нельзя? — деланно удивился Прохоров.

— К сожалению. Я был бы не против, если бы над моей головой не висели жесткие процессуальные требования. Да вам и Георгий Александрович подтвердит, что в протоколе нашего разговора, беседы, допроса — название дела не меняет — должно быть обязательно указано, где, когда, при каких условиях, с какого по какое время были заданы свидетелю вопросы, а также получены и зафиксированы ответы на них. Причем без посторонних.

— А разве вы собираетесь привлечь меня к расследованию в качестве свидетеля? — почти фыркнул от такой нелепости губернатор.

— Ну а как же? — Турецкий наивным взглядом уставился на него. — Я должен вас подробно расспросить о том, кто встречал министра вместе с вами, какова была реакция, прочее. От ваших свидетельств, так же как, впрочем, и от свидетельских показаний господ Митрофанова и Смурова, будет зависеть очень многое. И не только от ваших показаний, господа. Уж вам-то должно быть об этом известно, это азы, извините, следственной практики. Кроме того, мне необходимо узнать ваше личное мнение по ряду вопросов, которые я намерен вам задать. Заранее приношу извинения, если некоторые из них могут показаться вам некорректными, так сказать. Но не забывайте, что у вас всегда остается право не отвечать на те или иные вопросы, если вы не знаете либо не хотите задевать ту или другую проблему. Тем не менее, и это тоже закон, я должен буду все сказанное вами самым тщательным образом записать в протоколе, а вы потом прочтете, внесете свои коррективы и — число и подпись. Не мной придумано. Георгий Александрович, — с легкой, приятельской укоризной заметил Турецкий, — уж вы-то могли это запросто объяснить своим товарищам.

Ответом было напряженное молчание. Похоже, у них рушилось строение, возведенное из собственных аргументов. Причем разваливалось от элементарного щелчка, даже и не толчка.

— Я, честно говоря, сейчас обрадовался в какой-то степени. Очень удачно получилось, господа, что вы собрались вместе. И я готов с вами сегодня же, чтобы покончить с этими необходимыми формальностями, поскольку народу в порту, как мне известно, было много, и с каждым придется говорить…

— С каждым? — не поверил Прохоров. — Да как же вы это сделаете, если многие давно разъехались по своим губерниям? Догонять, что ли? Какая нелепость!

— Полностью согласен с вами, Василий Игнатьевич, что иногда подобная работа действительно выглядит вроде бы нелепо, но, уверяю вас, она, как правило, приводит к положительному результату. Это тот случай, когда из многих как бы минусов в конечном счете получается большой и увесистый плюс. К тому же это не мой каприз. Мне, как руководителю следственно-оперативной комплексной бригады, дано указание включать в ее состав по своему усмотрению любых необходимых мне сотрудников государственных спецслужб, даже вопреки их желанию. Георгий Александрович знает о таком порядке. Производить опросы, допросы, следственные действия со всеми, кто может пролить свет на истинную подоплеку события. И все это имеет своей конечной целью найти четкий ответ всего на один, кажущийся совсем простым вопрос: в чем причина катастрофы, приведшей к гибели людей.

— Сказано много, — с пренебрежительной интонацией сказал Прохоров, — но у меня появилось ощущение, что ваше следствие, Александр Борисович, вместо дела намерено заниматься демагогией, отвлекающей от серьезной работы многих ответственных людей.

— Вы готовы сослаться на конкретные примеры? — продолжая доброжелательно улыбаться, возразил Турецкий. — Или это ваше заявление — тоже из области, хм, только что затронутой вами? Хотелось бы поконкретнее. Группа только что, — он посмотрел на часы, — час с небольшим назад приступила к следственным мероприятиям. И ваши советы нам могут в дальнейшем чрезвычайно пригодиться. Слушаю вас.

— Какого дьявола надо громоздить бесконечные вопросы и будоражить общество, когда следствие практически все уже раскрыло и готово объявить о своем решении? Зачем поднимать новую волну, когда проблема выеденного яйца не стоит?! — Губернаторский бас креп от прорвавшегося, наконец, возмущения.

— Не понял, смерть семерых человек не стоит яйца? — удивился Турецкий.

— Да что вы дурочку-то валяете! — Прохоров в самом деле не играл гнев, а был разгневан. — Я достаточно ясно выразился, и вы, будьте так уж добры, не передергивайте!

— Ваш гнев, Василий Игнатьевич, выглядит праведным, и мне придется объясниться. Я вижу, вы не понимаете смысла случившегося.

— Вот это — новость! — воскликнул губернатор. — Всем ясно, а ему, вишь ты, нет!

Александр Борисович терпеть не мог, когда о нем говорили в третьем лице. Он внимательно оглядел присутствующих: на лицах москвичей был написан откровенный интерес, как Турецкий выйдет из положения, в которое загнал себя сам. Когда губернатор «во гневе», было известно тут всем, с ним лучше не пререкаться, а кивнуть в знак согласия и делать по-своему. А этот полез в спор. Что ж, сам виноват.

— Сообщаю совершенно официально: расследование по уголовному делу о катастрофе авиатранспортного средства и гибели людей, судя по отчетам, представленным в Генеральную прокуратуру следственной бригадой белоярской прокуратуры и УВД, в том числе отделом милиции на воздушном транспорте… Да, Георгий Александрович, это так, с заключением вас познакомят в Москве. Так вот, оно проведено не просто плохо, а отвратительно плохо. К сожалению, у нас в юриспруденции еще не ввели подобных оценок. Я не собираюсь в настоящий момент объяснять вам, почему это выглядит именно так. Не призываю и верить мне на слово. Нами будут собраны доказательства, которые, я теперь уже вижу, и поставят все на свои места. Кстати, я еще не знакомился детально с итогами экспертизы аварийной комиссии, но не исключаю, что оно может быть также дезавуировано. Почему? Извините, на сегодня это тайна следствия.

— Ну, пусть вам не нравятся результаты расследования местной бригады, — «вклинился» Митрофанов. — Скрепя сердце, что называется, готов принять ваши доказательства от противного. Но ведь аварийную комиссию, как вам, возможно, известно, возглавляет известнейший специалист, доктор наук Леонидов! Она не местная, а московская! И в комиссии вовсе не мальчики, а профессионалы, крупнейшие знатоки своего дела! Вам и на это наплевать, если ваши собственные соображения не сходятся с их выводами? Слушайте, а вам не кажется, что вы слишком много на себя берете? Вас ведь не затем сюда послали, чтобы вы лезли во все дыры и мешали людям выполнять ответственное задание. Может, вам следует подумать, прежде чем делать подобные заявления?

— Видите ли, дорогой Георгий Александрович, — нарочито усталым голосом классного учителя сказал Турецкий, — разговор о результатах деятельности комиссии вести пока еще рано. Я сказал: не исключаю, но только в том случае, если они попытаются доказать недоказуемое, вот в чем дело. И такие варианты вполне возможны, могу привести немало примеров из собственной практики. Но это не говорит о том, что я уже заранее напрочь отвергаю любые результаты, несходные с моей точкой зрения. Вот вы меня обвиняете в передергивании фактов, а между тем как прикажете понимать ваше высказывание? Уверяю вас, к самому Станиславу Степановичу я отношусь с должным уважением, можете так ему и передать, как и к членам его комиссии. И в их работу ни я, ни мои коллеги не собираются вмешиваться ни в коем случае. Более того, даже о подсказках речи идти не может. Вот так обстоят дела, уважаемые. Но перед отлетом сюда мне довелось беседовать с начальником Службы безопасности полетов гражданской авиации Валерием Леонидовичем Найденовым. Мы не первый год знаем друг друга, до последнего времени аварийные комиссии обычно он возглавлял сам, и мы с ним работали, как говорится, нюх в нюх, понимаете? Так вот, на все мои предварительные, разумеется, вопросы, касавшиеся первых результатов расследования этой катастрофы, он мне ответил одной фразой: «Александр Борисович, вам оттуда будет виднее, чем мне отсюда, посмотрите сами и, если что, позвоните — от добрых советов мы не отказываемся». Значит, он может так говорить, а вы категорически исключаете любые ошибки только по той причине, что в комиссии работают не мальчики? Я правильно вас понял? Очень странная позиция… Но еще более странным показалось мне то обстоятельство, что акт экспертизы в окончательном его виде еще не существует, однако все, с кем мне сегодня приходилось разговаривать, а также многие ответственные товарищи в Москве фактически в один голос утверждали, что причиной гибели явилась ошибка экипажа, и это уже полностью доказано именно государственной аварийной комиссией, которая опиралась в своем заключении также и на результаты расследования, проведенного белоярской прокуратурой и УВД. Ничего себе? Ну и как прикажете это понимать? Может быть, как определенную тенденцию? Кто заинтересован в этой лжи, господа?