Операцию «Шторм» начать раньше… - Николай Иванов

«Прости меня, — прочел он в ее взгляде. — И не выдавай, не оставляй одну в этой ситуации».

Борис быстро оглядел ребят — каждый занимался своим делом. Может, и в самом деле он только все осложняет? Палатка-то одна, и кто-то все равно будет спать рядом с Леной. Делов-то…

Бросил фуражку на место, указанное Леной, — занято, И сразу вышел из палатки. Если кто что-нибудь и подумает — плевать, он здесь старший и будет делать то, что посчитает нужным.

Стемнело — без костра и печки — мгновенно. Вершины деревьев, боясь зацепить запутавшиеся в листьях звезды, замерли, притворились неживыми. Но вот где-то далеко прогудел поезд, — значит, жизнь все-таки не замерла, несется, грохочет.

Послышался шорох — из палатки вышел сначала Сергей, потом остальные ребята.

— Первыми они ложатся, — кивнул на палатку курсант.

— Подъем во сколько?

— Как встанем. Утром все равно роса, так что в любом случае ждем солнца. А сегодня Елена Викторовна сказала, чтобы после отбоя не разговаривали: нужно, мол, дать вам отдохнуть с дороги.

— Вот еще, — возмутился Ледогоров. Такая опека становилась уже назойливой. — Дежурство какое-то ночью есть?

— Я хотел вначале предложить, но… — Сергей только махнул рукой. — Так, сам иногда встаю, подтапливаю печь. Спим в спорткостюмах. Вначале вроде жарко, а потом ничего.

— Туалеты оборудовал?

— Так точно. Все по науке.

— Наука… А почему тогда рукомойник прибит прямо к дубу?

— Филиппок прибивал, я просто не стал переделывать, чтобы не обидеть.

— Как ребята? — старший лейтенант оглянулся на присевших около потухшего костра ребят.

— Нормально. Главное, работящие и без заскоков. Это сегодня они притихли, привыкают к вам.

— А Настя? — пролил бальзам на душу курсанту Ледогоров.

— Улы-ыба-а… — расплылся в улыбке Сергей. Было видно, что ему нравится произносить это имя, однако, спохватившись, курсант тут же добавил небрежно: — Ничего. Уши, правда, немного большеватые, как пельмешки.

Тоже, нашел недостаток. Да и всем бы говорить об этом с такой затаенной нежностью и любовью.

— Ну что ж, раз попали в хорошую компанию, будем работать, — не стал больше выяснять понятное и без слов старший лейтенант. — Железа много?

— Много. Пока только отмечаю, никого не подпускаю к этим местам. Копаем там, где чисто.

— Хорошо. Ну что, идем спать? Идем спать, орлы? — переспросил школьников, одновременно приглашая к дружбе и союзу с собой.

— Позовут, — после некоторого молчания по-взрослому пояснил Филиппок.

— Заходите, — тотчас же послышался из палатки голос Лены.

Зашли гуртом: в общем колоброде и Борис вроде перестал комплексовать, разделся, спокойно залез под одеяло. Лена, вначале лежавшая на боку, отвернувшись от него, повернулась на спину, замерла. Борис же на спине никогда в жизни не спал, но теперь, чтобы улечься удобнее, нужно было или отвернуться от Лены, или, наоборот, лечь к ней лицом. И вдруг понял, что ни того ни другого сделать не сможет, что вынужден будет лежать как струна, руки по швам. И с каждой секундой понимал все больше и больше, что в таком положении уснуть не сможет. А спина уже занемела, стала каменной, нестерпимо захотелось поднять хотя бы руку, забросить ее за голову.

Затаив дыхание, тихонько пошевелил ею, пытаясь вытащить из-под одеяла, но заворочался кто-то из ребят, и он мгновенно замер. Какую же глупость сотворила Лена, приказав всем сегодня молчать, дать ему отдохнуть. Дали, спасибо за заботу! К утру на этом месте найдут мумию или истукана.

Заворочался, повернулся рядом Юра, и Борис, ловя момент, тоже повернулся к Лене. Она тихо, но все равно на всю палатку, спросила:

— Непривычно на новом месте?

— Привыкнем, — прошептал он в ответ и теперь уже вполне официально пообустраивался еще, отыскивая удобное положение.

Лена, понаблюдав искоса за ним, отвернулась, лишь только он глянул в ответ.

— Спокойной ночи, — сказала она всем и быстро повернулась к Насте.

«Спокойной ночи», — поджал губы Борис. И уже не стесняясь шума, тоже отвернулся от Лены: могла бы полежать и так, как лежала. А не желает — и не надо, он тоже гордый и тоже имеет характер.

Глава 8

Из Афганистана Николай Нестерович Симоненко, заведующий сектором ЦК по Среднему Востоку, вернулся удрученным. Командировка была краткой, всего несколько дней, но ему, занимавшемуся Афганистаном не один десяток лет, не составляло особого труда соединить в логическую цепь разрозненные вроде бы факты, по интонациям бесед понять общее настроение и в руководстве страны, и в республике в целом.

Самое страшное и неприятное — особое беспокойство вызывал сам Нур Мухаммед Тараки. Как ни прискорбно, но он предстал соловьем, который слышит только собственную песню. Что-то можно было, конечно, списать на эйфорию от победы революции, но Николай Нестерович слишком хорошо знал нынешнего председателя Революционного совета еще по прежним временам.

В декабре теперь уже далекого 1956 года ему поручили встретиться с Генеральным секретарем ЦК тогда только что созданной НДПА. Правда, высказали пожелание:

— Неофициально и не в кабинетах на Старой площади.

Тогда они с Ульяновским и увидели первый раз Нур Мухаммеда Тараки. Афганец, как оказалось, прибыл в СССР, направляясь на лечение в ФРГ. Транзит был через Москву, и Генеральный секретарь просто не пришел на регистрацию, чтобы не лететь дальше.

— Наша партия — достаточная сила, чтобы совершить революцию и установить режим народной демократии, — увлеченно, с гордостью доказывал Тараки на этих встречах. В открытую, правда, ничего не просил — ни помощи, ни поддержки, а может, был просто уверен в этом и не считал нужным напоминать. Ему важнее было другое — утвердиться в глазах самой влиятельной компартии мира. — Наша революция станет победоносной, — заключал он в конце каждой беседы.

А их было несколько — в ФРГ Тараки так и не выехал, дожидался обратного рейса в Москве. За это время Николай Нестерович попытался выяснить уровень теоретической подготовки лидера НДПА, и здесь вновь его ждало разочарование. Из Ленина Нур Мухаммед уяснил для себя, кажется, только одно — надо захватить власть и удержать ее первое время. Далее, уже по Тараки, все должно стабилизироваться само собой. Словом, ввяжемся в бой, а там посмотрим. Каша из Ленина, Наполеона и Тараки.

— Он же не учитывает, а есть ли объективные и субъективные предпосылки для революции, — горячился Симоненко перед более сдержанным Ульяновским, когда они оставались одни. — Он совсем не берет в расчет международную ситуацию.

— Ему можно посоветовать только одно: укреплять партию, — соглашался Ростислав Александрович. — Она рыхла, а о ее связи с народом конечно же речь вообще вести пока рано.

— И все-таки мы победим! — уехал с галилеевской уверенностью на устах Тараки. Уехал, надо думать, обиженный, почувствовав недоверие.

И сделал ход, которого от него не ожидал никто, тем более в ЦК КПСС. Буквально через неделю после московских встреч Тараки сам пришел к королю Захир Шаху и… покаялся в грехах. Трудно сказать, был ли это тактический ход — снять с себя и партии лишние подозрения, показать свою якобы лояльность к существующему режиму, то ли сработало обыкновенное чувство самосохранения. Но, как бы то ни было, король простил его. Простил, потому что, в отличие от Генерального секретаря, не воспринимал его партию серьезно. Более того. Когда в начале семидесятых в Советском Союзе издали книгу Тараки «Новая жизнь» и переправили тираж в Кабул, король дал указание определить, где печаталась эта книга без обозначения типографии. И вновь лишь усмехнулся, когда назвали одну из основных версий — Советский Союз: нашли на кого ставить, кому помогать.

И вот сейчас Тараки кажется, что все-таки он был прав — революция-то победила. Но и здесь Симоненко увидел смещение акцентов: победила не из-за революционной ситуации и силы партии, а в первую очередь из-за слабости режима Дауда. Николай Нестерович чувствовал, что не будет мира на этой земле, пока у власти будут находиться Тараки или Амин. Потому что вся история Афганистана — это непримиримая борьба между двумя пуштунскими племенами — дуррани и гильзаями. Закрыть на это глаза, не брать в расчет — это уподобиться страусу, ибо последние двести лет страной управляли представители дуррани. А к несчастью революции и партии, Тараки и Амин относятся как раз к противоположному лагерю — племени гильзаями и уже за одно это обречены на сильнейшую оппозицию, противостояние. Сейчас противник пока в шоке, не очень организован, но ведь придет время, когда дуррани начнут предъявлять свой счет. Это историческая неизбежность, которую Тараки тоже не хочет замечать и придавать ей серьезного значения. У него сейчас все хорошо, у него нет проблем, а что там, за порогом, он просто не желает знать и видеть. Он победитель, победитель, победитель! Даже принимая делегацию КПСС, с определенной долей высокомерия посмотрел на старых знакомых: когда-то я вынужден был просить у вас встреч, вы кое-как снисходили ко мне, но теперь я — председатель Революционного совета, глава правительства, Генеральный секретарь победившей партии. Не верили?