По вине Аполлона - Мириам Рафтери

– А как насчет любви? – спросила я, с трудом подавляя желание протянуть руку к его лицу и разгладить проложенные страданием морщинки у глаз.

– Любви? Для женщины вашей профессии вы чересчур сентиментальны.

Его слова причиняли боль.

– Возможно, – я опустила глаза. – Однако любовь, я уверена, это нечто большее, чем обычно принято считать. Мне встречались в жизни мужчины, которые говорили, что любят меня, но… я совершенно ничего к ним не испытывала.

– Цинизм вам явно не идет, хотя, полагаю, он неотделим от вашей профессии.

Я вспыхнула, сообразив, что он подумал.

– Вы не поняли… Думаю, моя реакция объяснялась тем, что мне пришлось пережить в детстве, – сказала я, мысленно добавив: «…Когда я постоянно испытывала чувство неуверенности, не зная, что это такое – когда тебя любят». – Семья моя была далеко не образцовой, так что у меня есть некоторое представление о том, как вы должны были себя чувствовать.

– Не представляю, какое может быть сходство между вашей семьей и моей.

– Ваша мачеха сбежала, когда вам было, сколько, девятнадцать?

– Семнадцать. И что из этого следует?

– Готова поспорить, – продолжала я, не ответив на его вопрос, – вы до сих пор не можете простить и своей родной матери, что она покинула вас, уйдя в мир иной. – Необходимо было заставить его понять самого себя, прежде чем я могла надеяться, что он увидит, почему его женитьба на Пруденс была бы огромной ошибкой.

– Это неправда, – запротестовал он и отвернулся, но я успела увидеть, как черты его лица исказились от боли.

Я подошла и положила ему руку на плечо. Он мгновенно вздрогнул и весь сразу же напрягся.

– Я хорошо знаю, что это такое – потерять кого-то, кого ты любишь, – сказала я тихо, и на мгновение перед моим мысленным взором возник Алекс. Поспешно упрятав болезненное воспоминание в самый дальний уголок памяти, я продолжала: – Во всяком случае, согласно «Ал-Анон» [6], те, кто выросли в неблагополучных семьях, почти всегда испытывают затруднения в создании длительных связей.

Натаниэль шагнул к модели аэроплана, загородив ее от меня спиной.

– Я ни слова не понял из всей той ерунды, которую вы здесь только что болтали. Какой-то Ал и нефунк… как вы назвали эти семьи. Итак, вам удалось проникнуть в мой глубоко скрываемый от всех черный секрет. А теперь оставьте меня.

Я подошла к нему и внимательно посмотрела на модель.

– Прекрасный аэроплан. Я видела их много, хотя и не совсем таких.

– Вы видели?

– Вы строите где-то настоящий аэроплан? – ответила я вопросом на вопрос.

Молчание.

У меня екнуло сердце от радостного предчувствия.

– Ведь так? Признайтесь! Он летает? Мне бы хотелось на нем полетать до того, как я отсюда уеду.

У него буквально отвисла от изумления челюсть.

– Вы хотите на нем полетать? Вы не считаете все это… глупостью?

– Нет, – ответила я твердо, тронутая до глубины души выражением его лица. Он выглядел таким беззащитным в эту минуту. – Нет, я так не считаю.

К моему несказанному удивлению он вдруг схватил меня за руку и потащил к столу; от его прикосновения вверх по моей руке мгновенно поднялась волна жара. У стола он отпустил мою руку и встал у меня за спиной.

– Это вариант модели, созданной Орвиллом и Уилбуром Райтами в 19О3 году, – произнес он дрожащим от волнения голосом, и я почувствовала на шее его теплое дыхание. – По существу я начал работать над своей моделью задолго до полета их «Китти Хок», который длился меньше минуты. Эта идея завладела всеми моими мыслями с тех пор, как я прочел роман Жюля Верна о летательных аппаратах.

– Не он ли также написал «Машину времени»? – закинула я удочку.

– Ерундовая книга, – он пренебрежительно махнул рукой. – Путешествие во времени… абсурд!

Я вздохнула. Да, убедить его будет явно нелегко.

– Как бы там ни было, – продолжал он, – моя модель отличается от аппарата Райтов по некоторым аэродинамическим показателям. Мощность у нее тридцать пять лошадиных сил, двигатель восьмицилиндровый, и я также сделал ее двухместной. – Взмахом руки он показал на чертежи, задев при этом меня слегка по плечу. – И в довершение, я изменил угол наклона крыльев и форму пропеллера, чтобы увеличить скорость.

– Отлично, – воскликнула я, все более воодушевляясь с каждой минутой, заставив себя не обращать внимания на вызванное его прикосновением жаркое покалывание в плече. – Как я понимаю, вы уже испытали ваш аэроплан в полете.

– Да, я поднял его в воздух, хотя и с трудом, но эта чертова штука продолжает заваливаться, когда я сбавляю скорость.

Я вгляделась в чертежи.

– Похоже, с пропеллером здесь что-то не так. – Я прищурилась, мысленно представив Алекса в биплане, на котором он когда-то постоянно летал. – Угол неверен. Вам нужно его изменить… вот так. – Взяв карандаш, я быстро проиллюстрировала свою мысль. Он посмотрел на меня так, словно я только что сказала ему, что прибыла с Марса.

– Откуда, черт побери, вам столько известно о летательных аппаратах?

– От брата. Он был летчиком, выполнявшим фигуры высшего пилотажа для Голливуда.

– Голливуда? Никогда о таком не слышал. Я даже не подозревал, что кто-то еще, кроме Райтов, добился успеха в создании летательных аппаратов.

– Никто и не добился. Ну, не совсем… – Я поспешно переменила тему разговора. – И с кем вы летаете на вашей машине?

Он мгновенно сник.

– К сожалению, пока я совершаю все свои полеты в одиночестве. Я надеялся, что Пруденс присоединится ко мне, но она не одобряет моей «глупости», как она это называет. Хочет, чтобы я все это бросил, когда мы поженимся. Полагаю, она боится, как бы я не сломал свою дурацкую шею и не оставил бы ее богатой вдовой.

– Вы не можете вот так, просто, отказаться от своей мечты.

На его лицо легла тень.

– Это уж моя забота.

– Но это неверно. К тому же, вы могли бы установить новый рекорд.

Мгновение он смотрел на меня так, будто видел впервые, затем задумчиво улыбнулся.

– Вы совсем непохожи на женщин, которых я когда-либо знал.

Интересно, сколько же было этих женщин?

– Вы тоже непохожи на мужчин, которых я когда-либо знала, – ответила я честно. Чем больше я узнавала о Натаниэле Стюарте, тем сильнее он меня интриговал. Как и его сестра – только намного больше.

Я вспомнила, что миссис О'Хара сказала мне о болезни Виктории, и упомянула об этом.

Он нахмурился.

– Странно. Виктория ничего мне не сказала, хотя и выглядела немного бледной, когда, после вашего ухода, спустилась в гостиную. Она хотела поговорить о чем-то наедине с Пруденс. Похоже, ребенок начинает испытывать теплые чувства по отношению к своей будущей мачехе. Хорошо.