Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Питтс

Одновременно Людовик изменил состав своих советов. Отныне в Высокий совет (Conseil d’en haut) входили только военный министр (Летелье), министр иностранных дел (Лионн) и министр финансов (Фуке). Вопреки вековой традиции, канцлер Сегье[318] больше в этом совете не присутствовал. Теперь его сфера ограничивалась правосудием и административными делами (ставить печати и заверять королевские указы). Ближайшие родственники, члены королевской семьи – королева-мать, брат короля Филипп и принц крови Конде, традиционно заседавшие в королевском совете, были отстранены от него и вообще от какого-либо участия в управлении страной. Отстраненные, в том числе королева-мать, громко выражали свое недовольство. Не отставал и Сегье, видимо винивший Фуке в том, что теперь канцлер занят делами мелкими и рутинными [319]. Фуке же, как и многие другие, рассчитывал, что, поскольку большая часть государственной работы теперь ляжет на плечи самого короля, данный эксперимент окажется недолгим и закончится, как только король устанет от своей добровольной ноши.

Фуке фатально ошибался. Позже Людовик скажет в своих «Мемуарах»: «В мои намерения не входило делиться властью» (с министрами) [320]. Он твердо решил стать хозяином и ключевой фигурой в собственном доме. Тех из сподвижников, в частности Кольбера и Летелье (а также его сына Лувуа[321]), кто понял характер молодого короля, почувствовав глубоко загнанную внутрь фрустрацию и уязвленное самолюбие человека, прошедшего через унижение Фрондой и подчинение Мазарини, – ждала долгая и успешная карьера. Но поведение Фуке оставалось вызывающим, как при Мазарини, а образ жизни – экстравагантным. Не исключено, что на заседаниях совета (протоколов которых не сохранилось) он позволял себе открыто сомневаться в компетентности короля в финансовых делах. Тем не менее пока он оставался одним из главных королевских министров. В апреле 1661 года ему поручили основать – или возродить – совет по коммерции, в члены которого должны были войти Кольбер и прежний товарищ Фуке по интендантству, Оливье д’Ормессон[322] [323]. Выполнял он и ответственные дипломатические миссии. Так, по заданию Людовика и в обход французского посла в Лондоне Фуке должен был организовать подкуп Карла II Английского и его министров, чтобы склонить их к альянсу с португальцами, ведущими затяжную борьбу с Испанией[324], и добиться, чтобы Карл ознаменовал этот политический курс браком с Екатериной Брагансской[325].

Кроме того, он работал, хотя и безуспешно, над тем, чтобы выборный польский трон достался сыну принца Конде герцогу д’Аньену[326]. Также занимался он и некоторыми вопросами шведской политики[327] [328].

И все же, несмотря на все достижения, в результате усилий Кольбера суперинтендант продолжал терять репутацию в глазах короля. В первые же месяцы после смерти Мазарини Кольбер смог заронить в душу Людовика подозрения против Фуке. Он вытащил на свет те обвинения в злоупотреблении государственными финансами, которые Мазарини отверг в 1659 году [329]. В мемуарах Людовика середины 1660-х, которые представляют собой наставление наследнику, местами написанных Кольбером, король утверждает, что в момент смерти Мазарини «уже знал о воровстве» суперинтенданта. Ему приходится изворачиваться, чтобы объяснить, почему Фуке тогда сохранил свою должность. Людовик поясняет, что признавал таланты Фуке и полагал, что «если бы тот признался в прошлых грехах и по обещал исправиться, он мог бы сослужить немалую службу». Из предосторожности, продолжает король, он назначил Кольбера министром сравнимого ранга, чтобы присматривать за Фуке [330]. Вместе с новой должностью в марте 1661 года Кольбер получил контроль над реестрами транзакций суперинтенданта – функция, которую раньше выполнял Эрвар. Это позволило ему отслеживать действия Фуке день за днем [331].

В том, что пишет Людовик, возможно, есть доля правды. Позже Фуке признавал, что через несколько дней после смерти кардинала, на приватной аудиенции он открыл королю, что при Мазарини совершались транзакции, по форме и по сути нарушающие эдикт об условиях королевских займов. Он добавил, что эти нарушения были вызваны нуждами военных кампаний предыдущего десятилетия и совершались по указанию кардинала и с его согласия. Людовик, судя по всему, ответил, что все нарушения, допущенные в тех обстоятельствах, прощены. Фуке же может продолжать свою службу (подразумевая при этом: но более не злоупотреблять). Этот разговор и якобы дарованное Людовиком прощение прошлых дел позднее всплывали в качестве аргумента защиты на процессе Фуке [332]. Из мемуаров Людовика XIV следует, что подобный разговор имел место, ибо король обвиняет Фуке в пренебрежении королевской добротой: он «продолжал изобретать новые уловки, чтобы у меня красть» [333].

В эти же месяцы Кольбер, воспользовавшись доступом к финансовой отчетности суперинтенданта, горячо убеждал Людовика, что Фуке – растратчик, присваивающий гигантские суммы. И что он ведет свой вызывающий образ жизни на средства, предназначенные для королевской казны [334]. В какой-то момент в мае Людовик принял решение отправить Фуке в отставку и, возможно, привлечь к суду [335]. Не без помощи Кольбера Людовик заключил, что преступления Фуке не ограничиваются растратами и злоупотреблениями. В них входят еще и непомерные притязания и планы. Их Фуке вынашивает, «продолжая свои экстравагантные траты, укрепляя крепости, украшая дворцы, составляя заговоры и покупая важные должности для своих друзей за мой счет в надежде скоро сделаться полновластным хозяином государства». Людовик уточняет, что вначале собирался просто отправить Фуке в отставку. Однако затем (видимо, вновь с помощью Кольбера) пришел к другому выводу. Король понял, что суперинтендант, с его неуемной настойчивостью, придумает что-нибудь еще. Поэтому его все-таки необходимо арестовать [336].

Замечание короля об «укреплении крепостей» означает, что Кольбер хорошо поработал с информацией о деятельности Фуке в Бель-Иле. В 1657 году, еще до того, как Фуке купил остров, Кольбер представлял Мазарини доклад своего кузена Жана Кольбера де Террон[337], интенданта в Бруаже (Бретань). В нем говорилось, что Фуке заинтересован в приватирстве и строит укрепления в Йё. Но Мазарини не придал этим занятиям того значения, которое пытался вложить в них Кольбер. Как было сказано, кардинала в связи с этим волновало лишь снижение доходности его бретонских предприятий. Остальное тревожило его настолько незначительно, что он практически сразу санкционировал покупку суперинтендантом Бель-Иля и перенос туда его коммерческой и приватирской деятельности.

Три года спустя Кольбер де Террон вновь выдвинул это обвинение, на сей раз докладывая о деятельности Фуке в Бель-Иле. Там развернулись масштабные работы по углублению гавани и перестройке островной цитадели. В проекте участвовали более 2000 рабочих. После ареста Фуке королевские агенты обнаружили на острове сотни пушек и огромные запасы огнестрельного и иного оружия, хранящиеся на складах под охраной гарнизона из 200 человек. Позже Фуке утверждал, что укреплял оборонительные сооружения острова на случай военных действий когда-либо в будущем. Он говорил, что большая часть артиллерии и иного оружия предназначалась для вооружения его приватирского флота и колониальных торговых судов. По словам Фуке, кардинал располагал полной информацией о происходящем. Но об этом мы знаем лишь со слов суперинтенданта. Мазарини же не оставил никаких записей. Так что весной 1661 года, представляя Людовику очередной комплект докладов Кольбера де Террона, Кольбер этих мотивов не упомянул. Зато в докладах детально расписывался ход работ в Бель-Иле. Указывалось об огромном количестве ни от кого не скрываемого оружия, в том числе из Голландии – страны, с которой у Людовика были на тот момент плохие отношения [338].

Кольбер де Террон отклонял объяснение этого количества военных припасов и оружия лишь интересами торговли между Бель-Илем и Мартиникой. «Эта отговорка – отличное прикрытие, чтобы держать одновременно и военный флот, и полный склад боеприпасов» [339]. Людовик XIV, на всю жизнь напуганный Фрондой, отнесся к обвинениям вполне серьезно [340]. Возможно, именно эти доклады убедили его не просто отправить Фуке в отставку, но поступить с ним как с потенциальным бунтовщиком, готовящим вооруженный переворот. Словом – как с фрондером. Несколько месяцев спустя, в разговоре с Гийомом де Ламуаньоном, председательствующим судьей Парижского парламента, Людовик настаивал, что Фуке «хотел объявить себя королем Бретани и прилежащих островов; он привлек всех на свою сторону щедрыми подарками [profusions], я больше никому не могу доверять» [341].