Год гиен - Брэд Гигли

— У тебя нрав гиены в течке! — обвинила ее староста женщин. — Сомневаюсь, что ты можешь назвать имена отцов собственных детей!

— Я уверена, что твой Сани — один из них.

— Услышь ее, о Изида!

Две женщины все еще спорили, когда добрались до дома Хетефры.

Остановившись перед могучим Панебом, загородившим вход, Ханро попыталась заглянуть в комнату через его плечо и, в конце концов, расстроенная, силой отпихнула его в сторону. Кхепура тоже протиснула свою тушу в комнату.

На молитвенной скамеечке Хетефры сидел какой-то человек. Хотя он хранил молчание, его невероятно черные глаза сверкнули, когда он посмотрел на Ханро. Она еще никогда не видела таких черных глаз. Наверное, впервые в жизни женщина вдруг смутилась. Ее руки взлетели к шее, чтобы скрыть следы укусов, которые Панеб в порыве страсти мог там оставить.

— Я понимаю, почему ты не хочешь, чтобы в доме твоей родственницы находились чужие люди, — терпеливо говорил Семеркет человеку со сломанным носом, который возвышался над ним. — Но министр послал меня сюда, чтобы расследовать ее убийство и свершить правосудие.

Громкие угрозы Панеба вышвырнуть Семеркета вон сменились молчанием.

— Убийство? — норажепно прошептал он.

Страх на лицах двух женщин был отражением его собственного ужаса.

Кхепура шагнула вперед, размахивая руками.

— Но мы слышали, что… Что она, наверное, утонула… или что крокодил…

— Ее убили топором.

Панеб обронил такое грязное ругательство, что даже Ханро заморгала. Потом рухнул на пол, и женщина с утешающим бормотанием наклонилась, чтобы обхватить его за плечи.

Кхепура резко спросила Семеркета:

— А откуда вы знаете, что это — убийство?

— Я сам осматривал ее тело в Доме Очищения.

— Но после того как она столько времени пробыла в Ниле, откуда вы могли узнать?..

Кхепура бросила взгляд па Панеба, который теперь медленно раскачивался взад-вперед, онемев от горя.

— Ошибки тут быть не может.

Семеркет не упомянул, что у него есть в придачу кусочек лезвия топора, которым была убита Хетефра. Он собирался тайно порыться в сумках с инструментами, принадлежащими строителям гробниц, чтобы посмотреть, не подходит ли кусочек к какому-нибудь лезвию. Это была главная причина, почему он начал свое расследование в деревне: строители гробниц снабжались более щедро, чем все остальные труженики страны. Если какой-нибудь отряд и владеет инструментами из голубого металла, так это они.

Семеркет поднял глаза и обнаружил, что Ханро глазеет на него с жадным интересом. Их глаза на мгновение встретились, и он подумал, что видел в ее взгляде приглашение к чему-то большему. Чиновник быстро опустил взгляд.

— Пожалуйста, скажи жителям деревни, — закашлявшись, продолжал он, — что я позову их, чтобы расспросить.

Ханро кивнула, собираясь заговорить, но Кхепура ее опередила.

— Это невозможно. Это… должны одобрить старейшины, — сказал она, с легким вызовом задрав подбородок.

— Тогда я начну со старейшин. Завтра.

Кхепура встревожилась:

— Вы останетесь на ночь? В деревне?

— Да.

Толстуха покачала головой:

— Никому не дозволяется быть в этой деревне ночью, если он — не строитель гробниц. Гробница фараона — тайна Великого Дома.

— Министр дал мне дозволение, и западный градоправитель — тоже.

Семеркет поднял знак Тоха, висящий у него на шее на цепи с яшмовыми бусинами.

Ханро протянула руку, чтобы взять золотую пластинку.

Кхепура с отвращением фыркнула. Ханро не обратила на нее внимания, продолжая вертеть знак министра. Хотя она не могла прочитать иероглифы на знаке, но все же улыбнулась Семеркету и выпустила пластинку, так что та с хлопком упала ему на грудь.

Кхепура нервно посмотрела на Панеба, втайне желая, чтобы тот что-нибудь сказал. Десятник встал и ворчливо проговорил:

— Тогда делайте, что угодно. Но вы не можете тут остаться.

— Я должен остаться, чтобы исследовать дом в поисках улик.

Внезапный неожиданный гневный рев Панеба был таким громким, что соседи пустились бегом к дому Хетефры, бросив свой обед и сплетни. Десятник так быстро сдернул Семеркета с каменной скамьи, что у того захватило дух. Яркие вспышки взорвались в голове Семеркета, когда его приложили затылком о каменную стену. Руки хозяина дома сжались вокруг его горла.

Обе женщины кинулись к десятнику, молотя кулаками по его громадным лапам и дергая за одежду.

— Панеб! Отпусти его!

— Панеб, нет!

— Если ты его убьешь, вся деревня ответит за это!

— Панеб, это человек министра!

Семеркет пытался оторвать от себя руки Панеба, царапал его лицо, пытался выдавить ему глаза. Потом, из последних оставшихся сил, ухитрился выдохнуть:

— Почему… ты не хочешь… чтобы я раскрыл убийство твоей тетки?

Этот вопрос, наконец, пробился через ярость Панеба. Глядящий из его глаз демон внезапно исчез. С последним мучительным стоном хозяин выпустил Семеркета, который, давясь, свалился на пол.

Десятник заговорил, тяжело дыша:

— Да, да. Конечно, я хочу, чтобы ее убийство было раскрыто.

Снаружи кто-то сварливо потребовал, чтобы ему дали дорогу, и писец Неферхотеп вошел в комнату мимо вытаращивших глаза соседей. Он был худым и, хотя был все еще относительно молодым, плечи его уже ссутулились из-за долгих лет сидячей работы. У писца ушло всего одно мгновение, чтобы понять, что здесь происходит.

— О боги, — проговорил он. — Что ты натворил на этот раз, Панеб?

Панеб все еще тяжело дышал.

— Скажи ему… Скажи, что он не может оставаться в доме моей тети, Неф. Скажи, что ты ему запрещаешь.

— Хорошо, я скажу. Но кто он такой?

Кхепура и Ханро заговорили в один голос. В конце концов, две возбужденные женщины растолковали Неферхотепу, как обстоят дела.

Реакция писца на известие о том, как умерла Хетефра, была такой же, как реакция остальных.

— Убийство! — наконец проговорил он, как будто не мог поверить в это.

Неферхотеп наклонился, чтобы помочь Семеркету встать.

— Пожалуйста, простите нас, господин. Как вы легко можете представить, всех нас поразила подобная весть. Панеб — ее племянник и, без сомнения, он выбит из колеи…

— Я не хочу, чтобы он тут оставался! — десятник, казалось, приготовился снова ринуться на Семеркета.

— Ну же, Панеб, он — человек, назначенный министром. Если ему нужно…

— Нет!

Лицо писца немедленно и удивительным образом изменилось.

— Послушай меня, — подавшись к Панебу и глядя ему прямо в глаза, проговорил он, — я сомневаюсь, что ты понимаешь, что говоришь. Думаю, ты слишком расстроен, чтобы говорить разумно. Тебе лучше вообще молчать, иначе этот прекрасный господин может вернуться к министру и рассказать ему ужасную историю о нашем… гостеприимстве, — Неферхотеп произнес все это, не моргнув. — Ты меня понимаешь?

Хотя большой рот десятника упрямо сжался, тот опустил голову.

— Хорошо, — сказал Неферхотеп. — Хорошо. А теперь, я думаю, ты должен извиниться и отправиться к себе домой.

— В извинениях нет необходимости… — начал Семеркет.

— А я говорю, что есть. Панеб? — голос писца звучал спокойно.

Десятник повернул голову к Семеркету, не скрывая своей ненависти — она была написана у него на лице.

— Простите, — пробормотал он и ринулся вон из комнаты.

Испуганные соседи быстро отпрыгнули в стороны, когда он проложил себе путь через толпу и устремился по узкой улице.

После его ухода Неферхотеп сделал дрожащий выдох и улыбнулся Семеркету.

— Извините за случившееся. Панеб — наш десятник, лучшего просто не сыскать. Но десятники здесь иногда должны прибегать к грубой силе, и… Он решает все проблемы довольно незамысловато.

Семеркет потер шею.

— Буду иметь это в виду.

Неферхотеп заговорил увещевающим тоном:

— Надеюсь, вы не станете держать против нас зла, особенно — в своих официальных докладах министру?

Чиновник промолчал, а писец продолжал говорить — теперь он был весь сплошное дружелюбие:

— Я Неферхотеп — , главный писец и староста этой деревни. Эта госпожа — Кхепура. Не сомневаюсь, что она уже поприветствовала вас. А это — моя жена, Ханро.

К удивлению Семеркета, писец показал на высокую женщину, которая так дерзко смотрела на незнакомца.

— Так эта госпожа — твоя жена?

Если бы Семеркет выяснил, что шакал женат на львице, он и то не был бы так удивлен.

Неферхотеп продолжал сердечно улыбаться.

— Да, мы женаты почти с самого детства, хотя Ханро воспитывалась в другом месте. Пожалуйста, дайте нам знать, чем мы можем вам служить и как помочь вам устроиться поудобнее. Я хочу быть уверен, что мы сделали для вас все возможное.

— Что ж… Мне бы хотелось поесть, если нетрудно. Конечно, я заплачу за еду.