Люди песков (сборник) - Бердыназар Худайназаров

И вдруг старики услышали голос Санджарова. Он стоял на площадке последнего вагона, одетый по-военному: галифе, гимнастерка, солдатский ремень.

— Пойдемте! — строго говорил Санджаров человеку в форме железнодорожника, стоявшему возле вагона. — Люди истомились. Две недели под открытым небом. Топлива нет, с водой плохо…

— Да есть вода, товарищ Санджаров! — оправдывался железнодорожник. — Вон в конце станции хлещет из крана, а они колодец ищут.

Санджаров заметил стариков и сделал знак железнодорожнику. Тот ушел.

— Здравствуй, Анкар-ага! Приветствую, Нунна-пальван!

Санджаров спустился с насыпи.

— Когда отправлять будешь, Санджар Политик? — спросил Нунна-пальван, пожимая Санджару руку.

— Об этом сейчас и шла речь. Завтра на рассвете начнем грузиться. Все готово. А теперь вот чайку выпить не мешало бы…

— Пойдем. — Анкар-ага указал Санджарову в ту сторону, где вдоль платформы горками сложено было имущество переселенцев. — Чаем пока еще могу напоить…

Бибигюль хлопотала возле казана. Дурсун и Огулдони сидели на узлах, негромко переговариваясь. Солтанджамал полулежала на кошме, безразлично глядя на вагоны. По соседству сложена была кибитка и домашняя утварь Поллыка-ага. При виде начальства Поллык-ага вскочил и вытянул руки по швам.

Бибигюль расстелила кошму, подала подушки.

— Ставь на огонь все кумганы, — коротко приказал Анкар-ага. Он огляделся. — А где остальные? Где Кейкер?

— Кейкер? — Дурсун виновато взглянула на мужа. — Они с невесткой в магазин пошли, на станцию.

— Напрасно, — хмуро бросил Анкар-ага. — Если нужно что, могли бы сказать. Пока ни в чем отказу не было.

Дурсун только вздохнула в ответ. Ведь предупреждала Кейик, просила не ходить. Теперь, что ни говори, старика не успокоишь. Ей было жаль мужа. Аксакал, глава семьи, привыкший к тому, что его слово — закон, он никак не мог справиться с невесткой. Вроде и не грубит и работящая, а все у нее по-своему. И как они это могут, нынешние? Откуда смелость берется?..

К вечеру Анкар-ага куда-то собрался. На вопрс жены, когда его ждать, ответил, что идет в ближайшее село, где, может быть, и заночует. Дело у него есть.

Дела никакого у Анкара-ага не было, но он знал, что в эту последнюю ночь перед отправкой все равно не сомкнет глаз и лучше уж провести ее в беседе с добрым знакомым.

Дурсун хотела было сказать, что не стоит хозяину уходить накануне отъезда, но не осмелилась — вздохнула и промолчала.

Вернулся Анкар-ага на рассвете. Неспеша шагал он по насыпи вдоль пути; возле упрятанного в мешки скарба спали его односельчане, собравшиеся в большое, нелегкое путешествие. Анкар-ага дошел до своих, негромко покашлял, давая знать о возвращении. Дурсун, спавшая возле шатра, сразу поднялась, села. Старик еще раз кашлянул, чтобы не напугать домашних неожиданным появлением, и вдруг услышал радостный голос жены:

— Отец! Подарок с тебя! Паша приехал!

Часть вторая

Глава первая

С холма — все село как на ладони. С северной стороны водоем, окруженный могучими тополями, за ним молодой абрикосовый сад, а в саду большой белый дом — правление колхоза «Бирлешик», теперешнего объединенного колхоза. Чуть подальше, уже за околицей, длинное здание — амбар; там теперь полновластно хозяйничает Гыджа.

С юга село огибает старый Бассага-Керкинский канал, он тянется до самой Амударьи, что катит свои мутные воды в десяти километрах отсюда. За каналом начинаются пески, темные, бесконечные…

Старик долго стоял на холме, потом спустился к воде, присел и окунул руку. Вода показалась ему холодной, и текла она медленно, не спеша. Совсем ее стало мало, а когда приехали, вода переполняла арык, бурлила, пенилась… Старики тогда первым делом пришли смотреть на нее.

Да, воды здорово убавилось, с огорчением отметил про себя Анкар-ага, и не удивительно — народу-то понаехало! Вот теперь и ербентцы, каждое хозяйство забирает сколько… Как же дальше будет?

На дороге показались люди, пешие и на ишаках.

— Здравствуйте, — поравнявшись с Анкаром-ага, приветствовал его первый всадник, высокий человек в халате и небольшой круглой папахе.

Один за другим подошли все, поздоровались. У каждого хурджин и лопата на плечах. Анкар-ага пригласил путников отдохнуть, выпить чаю.

— Спасибо, сосед! — ответил ему пожилой мужчина. — Мы недалеко, очищать рукав идем.

— Вот как? — живо отозвался Анкар-ага. — Это правильно, очень хорошо! А то, я гляжу, совсем мало воды осталось.

Человек в маленькой шапке удивленно взглянул на Анкара-ага и чуть заметно покачал головой.

— Да ведь канал закрыт. — Он нерешительно улыбнулся, смущенный тем, что приходится объяснять почтенному человеку такие простые вещи. — В эту пору канал всегда закрывают — чистить; от каждого колхоза людей посылают. Вычистим, опять откроют, полно воды будет.

Он посмотрел на темное, в глубоких морщинах лицо Анкара-ага, на его нездешний, тонкой шерсти халат, на красный чапан и сказал, пытаясь загладить неловкость:

— Ничего, отец, привыкнете… Здесь у нас только вода другая, а пески — такие же, как в Ербенте.

Взглянув на бурые пески, покрытые засохшей колючкой, Анкар-ага отрицательно покачал головой:

— Нет, сынок, другие у вас пески. Серые. Далеко, очень далеко белые пески Ербента!.. — Он попрощался с новыми знакомыми, пожелал им доброго пути и, невеселый, побрел домой.

В селе пусто, только старики да ребятишки. Все на работе. Даже Нунна-пальван приставлен к делу: днем в поле распоряжается, а по вечерам в конторе сидит — бригадир. Поллыка, того и вовсе рукой не достанешь. С тех пор как скот перегнал, совсем зазнался старик. Дело-то, конечно, нешуточное: сорок дней гнать отары через пески, да он, чудак, не тем гордится, что скот в сохранности доставил, а тем, что пять раз собрания с чабанами проводил. Все протоколы сберег, нет-нет и вытащит бумажонку: «Вот у нас в Кизылчабаба собрание состоялось», «А тут предложения чабанов».

Да… Все при деле, один Анкар ходит как неприкаянный. Чего только не делал человек на своем веку: и отары пас в Каракумах, и караваны водил, и следопытом бывать доводилось. Даже когда состарился и забросил чабанскую палку, все равно людям нужен был: никто другой не мог безошибочнее указать, где быть колодцу (ни одного колодца в Учоюке не вырыли без его совета!), куда по весне откочевывать, когда стрижку начинать, — все Анкар-ага знал. А теперь?.. Кому он здесь нужен? Какая польза от человека, если он как младенец — не знает даже, что канал осенью закрывают. Конечно, на кошме отлеживаться он все равно не станет, рукам дело найдется, хоть весь день копайся на участке. Да ведь это не то, не может Анкар только о себе да о своей семье думать. Что ж ему теперь делать? Санджаров — он здесь председатель райисполкома — давно не показывается, у Шаклычева — он в райкоме — тоже забот хватает… Не к Довлиханову же идти за советом, когда тот нарочно его обходит. Вот и Нуннс-пальвану работу нашел, а его не замечает, словно нет в селе человека по имени Анкар-ага…

Раздумывая так, старик не спеша прошел по улице, поднялся на косогор и остановился перед своим участком. Земли вокруг села неравноценные, кое-где почва оказалась засолена, и распределять участки пришлось по жребию. Кейик попался дальний участок, но его обменяли — взяли другой, по соседству, хотя тот, дальний, был чище — уж больно густо разросся здесь, возле села, камыш. Паше достался чистый участок, но опять же далековато от отца надо будет с Поллыком поменяться, тот соблазнится — у Паши-то земля возле правления, почету больше.

Пройдя к участку Кейик, Анкар-ага с удивлением обнаружил, что земля почти вся очищена от камыша. Подумать только! Собрались молодухи, человек десять, и весь камыш выкорчевали — за одну ночь одолели. Прав, выходит, Санджаров, когда говорит, что женщины в колхозе — большая сила. А ведь испокон веку женщины в песках слыли белоручками: только по дому да ковры ткать могли. И вот довелось этим белоручкам корчевать — и корчуют. И землю пашут, и мешки с зерном таскают… Вы только взгляните, как за одну ночь участок перекроили.

Дурсун в кибитке разводила огонь. Анкар-ага заметил, что палец на правой руке ее обмотан тряпицей. Спросил, что там у нее с рукой.

— Да сухого камыша хотела нарвать на растопку — порезалась, — отвечала Дурсун. — Непривычно, никак не приноровлюсь…

Анкар-ага горько улыбнулся:

— Тут нам с тобой все непривычно. Привыкать надо, прочней в землю врастать, не то опозоримся.

— Как это — врастать?