Первое дело Аполлинарии Авиловой - Катерина Врублевская

Если не считать немного растрепанных волос и помятой юбки, моя спутница была цела и невредима. Ее лицо горело праведным гневом, и всем своим видом она напоминала Орлеанскую девственницу, гордо идущую навстречу своим врагам.

— Где вы были? — обеспокоился я.

— Не сейчас, Николай Львович, пойдемте…

И, не взирая на расспросы цирковых, она потащила меня к выходу, где нас ждала встревоженная Настя со шляпой Полины в руках.

— Едемте домой, штабс-капитан. Поймайте извозчика.

Мы сели в сани, я укрыл дам медвежьей полостью, и извозчик щелкнул кнутом:

— Эх, залетные!

Полина отказывалась говорить при Насте, а потом услала меня, наказав придти к ним завтра пополудни.

Так что прощай, Алеша, остальное допишу в следующем письме.

Твой Николай.

Граф Кобринский, Санкт-Петербург — госпоже Авиловой, N-ск.

Сударыня, спешу уведомить Вас в том, что бумаги Вашего покойного мужа получены. Секретарь географического общества, г-н Милютин, сличил их с реестром, хранящимуся в архиве общества, и сообщил, что в Ваших бумагах отсутствует личный дневник путешествий В.Г.Авилова.

Прошу Вас незамедлительно переслать сей дневник, дабы включить содержание оного в книгу, издаваемую Императорским географическим обществом. В противном случае отчет о путешествиях члена общества окажется неполон и издание сей книги состояться не сможет.

Остаюсь,

Действительный член Императорского географического общества, граф В. Г. Кобринский.

Аполлинария Авилова, N-ск — Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.

Дорогая Юленька!

Пишу тебе после одного смешного происшествия, которое приключилось со мной. Из-за своего любопытства и неспособности усидеть на одном месте я постоянно попадаю во всяческие забавные ситуации. Вот и нынче оказалась распиленной пополам огромной пилой.

Не пугайся! Сейчас я все расскажу тебе.

Николай пригласил нас с Настей в цирк. Мы вошли, сели на очень хорошие места справа от арены во втором ряду и наслаждались представлением. Глядя в лорнет на выступление дрессированных собачек, я вдруг заметила знакомое лицо, мелькнувшее из-за кулис. Присмотревшись, я узнала Любу, девушку из заведения Ксении Блох, исчезнувшую после убийства мадам. Она подхватывала на руки убегающих собачек и выносила их с арены.

С той минуты я перестала смотреть на циркачей и думала, как мне зайти за кулисы и переговорить с Любой.

Когда она появилась еще раз, я встала с места и махнула ей рукой, но тут ко мне подскочил артист, сменивший собачек, и вывел меня на арену.

Тут же сообразив, что могу прямо с арены попасть за кулисы, я согласилась на его просьбу лечь в узкий ящик и вытащить руки сквозь боковые отверстия в стенках.

Как я жестоко ошиблась! Думала, что хлопот на минуту, а оказалось… Впрочем, обо всем по порядку.

Сначала он стал пилить меня пополам. Впрочем, мне совершенно не было больно, я ничего не чувствовала, и вскоре ящик запихнули в другой, побольше, фокусник лишь шепнул мне, чтобы я не двигалась, и я оказалась в кромешной темноте.

Мне только не хватало быть его добровольной помощницей! Я не для того согласилась выйти на арену, чтобы участвовать в его фокусах. У меня были свои планы.

Кое-как выбравшись из узкого ящика, я нащупала в днище кольцо для люка и, потянув за него, открыла крышку, под которой оказалась винтовая лестница, ведущая вниз.

Спустившись по лестнице, я оказалась за кулисами, именно там, где и хотела быть. Навстречу мне попались две артистки в облегающих трико.

— Скажите, пожалуйста, — обратилась я к ним, — где находится уборная дрессировщицы собачек?

— Сразу за конюшней, — показала одна из них.

Немного поплутав, я вышла, наконец, на заливистый собачий лай. Женский голос приговаривал:

— Бедные вы мои, голодные. Не ели с утра. Вы хорошо поработали, и я вас покормлю. Порежу вам вкусной печенки. Я знаю, вы любите печенку. И Моська любит, и Жулька, и даже пудель Арамис не откажется от куриных потрошков.

— Люба, — окликнула я ее. — Хорошо, что я тебя нашла.

— Кто вы? — она глядела на меня со страхом. Даже ее собачки присмирели и только угрожающе рычали, беспокоясь за свою трапезу. Но тут она присмотрелась и ахнула, прижав руки к груди. — Зачем вы здесь? Уходите! Уходите немедленно! Я никого не убивала!

— Успокойся, Люба, я пришла не за этим. Ты напрасно скрываешься. Раз ты невиновна, то тебе лучше всего пойти в полицию и все рассказать. Я понимаю, что это не мое дело, но я желаю тебе добра.

Она немного пришла в себя: заученными движениями раздавала корм, отшвыривала в сторону наиболее ретивых собачек и старалась делать вид, что все ей глубоко безразлично. Давалось ей это с трудом: руки тряслись, собаки, чувствуя ее нервическое состояние, недовольно лаяли.

— Спрашивайте, что вам надо, и уходите, — хмуро сказала она, не глядя на меня, — а то хозяйка сейчас придет. Не поздоровится мне, если вас увидит. Тут же меня взашей выгонит. И так кормлюсь здесь божьей милостью вместе с собаками. Каждый раз, как вас вижу, все расспрашиваете меня. А потом у меня беды приключаются.

— Я тебе денег дам, только ответь. Скажи мне, Люба, тот мужчина, что к тебе приходил, может, он пахнул как—то иначе, чем остальные? Туалетной водой или О-де-Колоном каким-либо? Не вспомнишь?

Она задумалась.

— Как же я смогу вам ответить? Он как приходил, везде свои курительные палочки зажигал. По всей комнате. Дух от них такой тяжелый шел, что я наутро с больной головой просыпалась и окно настежь распахивала. Он говорил, что не может без палочек ничего. Как будто мне от него подвиги нужны были! Заплатил и довольно. Нет, не могу сказать.

— А что за палочки?

— Да их в персидской лавке по копейке штука продают. Я специально однажды зашла и спросила. На Моховой перс сидит, кофием торгует. Вот у него в лавке тоже так пахнет.

Поняв, что более мне от нее ничего не добиться, я вручила Любе ассигнацию и вышла за дверь. И совершенно правильно поступила, так как до меня донесся разъяренный голос моего штабс-капитана, грозящего разнести весь цирк в щепки, если ему не вернут его Полину. Мне не хотелось показывать, откуда я вышла, поэтому я вбежала по лесенке на небольшую площадку, а оттуда спустилась спокойным шагом, чем привела Николая в изумление.

Не давая ему опомниться, я подхватила его под руку и, извиняясь перед артистами, вывела его из цирка, где перед входом стояла и ждала нас перепуганная Настя с моей шляпой в руках.

Вот так мы погуляли, Юленька.

На этом заканчиваю, жду от тебя письма. Не забывай меня.

Твоя Полина.

Анастасия Губина, N-ск — Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.

Дорогой мой брат!

Спешу обрадовать тебя: у меня все в порядке. Учусь хорошо, и воспоминания о страшном происшествии постепенно тускнеют. Пансионерки перестали донимать меня расспросами, и даже классная дама Марабу смягчилась и уже не так язвит, когда делает мне замечания. Я понимаю, она не виновата, у нее такая служба.

Воскресный день был прекрасным. Мы с Полиной и ее штабс-капитаном Сомовым (я писала тебе о нем) вышли на прогулку. Сначала были в парфюмерной лавке, где я до дурноты надышалась разными запахами. Полина купила душистое тимьяновое мыло и салфетки для лица, а мне маленький флакончик розовой воды.

А потом мы пошли в цирк. Штабс-капитан такой пуся! Он купил билеты. Нет, не буду его так называть, ты в прошлом письме запретил мне это делать, извини, вырвалось. Но вычеркивать не буду, так как помарки портят письмо, а переписывать мне лень.

Больше всех мне понравился фокусник. Настоящий волшебник, в золотой парче и с пронзительным взглядом. Я вся заледенела, когда он на меня посмотрел. А Полина такая храбрая! Пошла и легла под пилу, когда фокусник ее позвал. Я бы там умерла со страха, прямо в ящике!

Потом в цирке случился переполох. Из ящика вышла совсем другая мадемуазель, но в полининой шляпке. А из другого ящика никто не вышел, ни Полина, ни половинка от нее. Господи, да что я такое пишу?! Опять вымарывать придется.

Когда г-н штабс-капитан увидел, что Полины нет, он так разволновался, что велел ждать у входа в цирк, а сам бросился за кулисы. Сначала я хотела пойти с ним, но потом передумала и решила повиноваться. Вышла из цирка и стала ожидать. Вдруг ко мне подскочила циркачка в накинутой на трико шубке и сунула мне в руки шляпку Полины. Я обмерла — от моей любимой наставницы осталась одна шляпка. В диком волнении я прохаживалась перед входом в шапито, и вдруг какой-то господин устрашающей наружности посмотрел на меня пронзительным взглядом из-под мохнатых бровей. Его губы были вывернуты, словно у негра, а поломанный нос торчал в сторону. Урод приподнял шляпу, здороваясь со мной, и произнес: