Важен каждый - Анар Ертулевна Мешимбаева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые играют в шашки, уголки. Редко в шахматы. Часто — в нарды. В карты играть запрещено. Но заключенные умудряются их изготовлять из подручных материалов. При обысках их забирают, и они рисуют новые.
Раз в месяц идут плановые обыски. Приходят несколько служащих и перетряхивают все вещи. Ищут запрещенные вещи — мобильные телефоны, колющие предметы, наркотики, алкоголь, карты. Бывают и неожиданные обыски — чаще всего, если «кто-то» на «кого-то», разозлившись за «что-то», «настучит» или пожалуется администрации. «Стучат» анонимно. Жалуются — устно при всех, и письменно с подписью. Причем это «что-то» может быть и совершенной мелочью.
Некоторые вяжут. Спицы запрещены — наверное, боятся, что женщины заколют ими друг друга в драке. Но они изготавливают сами крючки и вяжут крючками из ниток, полученных от распускания своих старых кофт. Я общалась с Леной — соседкой по проходу. В жизни она страдала от алкоголизма. Но в тюрьме алкоголя нет, и она была обычной нормальной женщиной. Она очень любила вязать, ей смастерили несколько крючков разного размера из зубных щеток, и она вязала кофточки и сумочки для себя и для других.
Те, у кого закончилось следствие, ездят на суды не больше двух раз в неделю. Заключенные маются от нечего делать и просят какую-нибудь работу. Но по закону заключенные не работают.
Позже я узнала, что в небольших тюрьмах нецентральных городов, заключенным дают возможность что-нибудь делать. Обычно это ремонт на территории тюрем. Но в целом система заключения построена не рационально. Жизнь и работа осужденных в местах лишения свободы должны быть построены так, чтобы освободившись, они без проблем вернулись к нормальной жизни.
Движение — жизнь
Есть несколько вещей, которые спасли меня в этом замкнутом мире.
Я люблю движение. «Движение — жизнь», этот тезис абсолютно мне подходит. Мои коллеги удивлялись — вроде офисный работник, а ходит больше других и не устает, и заплывает дальше всех — не доплыть.
Наверное, это идет из детства. Я родилась, когда мои родители были студентами, и я до трех лет жила в деревне среди бабушек-дедушек и тетей-дядей, говорила только на казахском языке. Ребенок в деревне — это улица и свобода. Ближе к школе меня перевезли в город Усть-Каменогорск. В детском саду я освоила русский язык. Хотя, как рассказывает моя мама, в первый день, когда она привела меня в детский сад и беседовала с воспитателем в коридоре, объясняя, что я не знаю русский язык и мне нужно помочь, я куда-то исчезла. Меня они обнаружили в зале группы, где я стояла в середине, окружённая детьми и что-то им рассказывала на казахском языке. После этой картины воспитатель сказала маме, что обо мне беспокоиться не нужно. Действительно, привыкла я быстро и потом бодро выступала на детсадовских утренниках. Детские сады советского периода были очень правильные — зарядки, две прогулки на улице, занятия творчеством, чтение книжек, послеобеденный сон и трехразовое вкусное и полезное питание.
Советская школа имеет много плюсов. Уроки физической культуры у нас вела профессиональная спортсменка. Мы бегали вокруг школы, на стадионе, и на лыжах. Зимой каждый выходной мы ездили с семьями папиных коллег на «Поезде здоровья» кататься на лыжах. Летом мы плавали на базе отдыха завода, где папа работал.
К тому же я занималась в кружке шахмат. А шахматная команда — это семь мальчиков и две девочки. Так что в перерыве между партиями во время соревнований мы лазили по горам, играли в футбол и настольный теннис.
В Московском государственном университете занятия физической культурой тоже вела олимпийская чемпионка по лыжам.
Поэтому, приехав в 1999 году в Астану, я в выходные и после работы ходила сначала на разные спортивные секции и бассейны. А с появлением фитнес-комплексов стала регулярно заниматься там.
За полгода до выезда из страны я начала ходить на занятия цигун. Цигун — это китайская дыхательная гимнастика. Как говорят китайцы и наш тренер, «молодость — это гибкие суставы». Конечно, я не успела освоить ни одну из «дорожек» цигун, но я научилась комплексной разминочной гимнастике на гибкость и освоила технику дыхания. Для этой части цигуна не нужно много места, а в тюрьме это важный показатель.
Когда через день я встала возле двери и стала делать цигун, сразу несколько девушек захотели приобщиться. Я делала это каждый день. Девушки присоединялись и бросали, потом снова вставали.
Чтобы сохранить здоровье в тюрьме и на зоне, нужно двигаться. Я видела много примеров, когда постоянное лежание на кровати приводило к ожирению, повышению давления, сердечным приступам, и иногда — к смерти…
Люди — везде люди
Второй день в тюрьме. Волосы слиплись от помывки хозяйственным мылом в не очень горячей воде. Девушки, заехавшие раньше нас, моют волосы, наклонив голову над раковиной. Что делать? Подхожу к молодой девушке, только что помывшей волосы.
— Можно одолжить чуть-чуть твой шампунь? Только смягчить волосы. Сначала помою мылом.
— Возьми.
— Спасибо.
Без взаимовыручки в тюрьме прожить трудно. Конечно, встречаются наглые персонажи, пытающиеся жить за счет других постоянно. Но таких обычно быстро вычисляют. Если нет передач, можно заработать, не выходя из камеры — подежурить за кого-то, сделать маникюр и прочие бытовые дела. За услугу платят сигаретами. За сигареты покупают здесь же в камере все необходимое, что приносят другим — продукты, моющие средства, кремы и даже одежду. Сигареты в тюрьме — это деньги. В первые дни я этого не знала.
Уже на третий день дежурная приносит мне мешок передачи. И хотя связи с внешним миром у меня не было, и никаких просьб я передать еще не могла, там оказалось все, что мне было нужно — стеганое одеяло, моющие средства, продукты и сигареты — три блока. Тут я срываюсь, плачу навзрыд, мне все равно, что
