Дочь времени - Джозефина Тэй

10

— В 1483 году, летом, Стиллингтон заявил Совету, что прежде чем Эдуард женился на Елизавете Вудвилл, он, Роберт Стиллингтон, обвенчал его с леди Элеонорой Батлер, дочерью первого графа Шрюсбери.

— Но почему Стиллингтон молчал раньше? — едва оправившись от неожиданности, спросил Грант.

— Таково было желание Эдуарда. Что в этом странного?

— Кажется, Эдуард был большим любителем тайных браков, — брюзгливо пробурчал Грант.

— Вероятно, чем неприступнее была красавица, тем труднее ему было отказаться от нее. Ему просто больше ничего не оставалось. К тому же он привык добиваться своего. Примите во внимание его опыт и корону, так что отступать ему не пристало.

— Да уж… Вот и его женитьба на Елизавете Вудвилл. Добропорядочная красавица с золотыми волосами — и тайный брак. Эдуард просто прибегнул к старому приему, если Стиллингтон сказал правду. А вот сказал ли он правду?

— Во времена Эдуарда, если мне не изменяет память, он был сначала хранителем печати, потом лордом-канцлером и, наконец, послом в Бретани. Эдуард был ему чем-то обязан или за что-то очень его любил. Так что у Стиллингтона не было причин жаловаться на Эдуарда, даже если считать его большим интриганом.

— Да, причин не было.

— Тем не менее парламент поставили в известность, и личность Стиллингтона вряд ли имеет в этом случае большое значение.

— Парламент?!

— Представьте себе! Все делалось в открытую. Никаких тайн. Девятого июня на собрании вестминстерских лордов Стиллингтон представил доказательства и свидетелей, на основании чего было подготовлено письмо в парламент, который собрался двадцать пятого. А десятого Ричард запросил из Йорка войска.

— Вот оно что! — Да. Одиннадцатого он отправил аналогичный запрос своему кузену, лорду Невиллу. Опасность становилась реальной.

— Конечно реальной. Человек, не совершивший ни одного промаха в поганой ситуации в Нортгемптоне, не теряет головы из-за пустяка.

— Двадцатого он с небольшой свитой явился в Тауэр. Вы знаете, что Тауэр был не тюрьмой, а королевской резиденцией?

— Знаю. Для нас Тауэр — тюрьма, потому что есть выражение: «Отправить в Тауэр». Ну, и еще, конечно, потому что в качестве единственного королевского замка в Лондоне, единственного неприступного замка, ему пришлось стать местом заточения врагов короля, пока не были построены королевские тюрьмы. Зачем Ричард отправился в Тауэр?

— Чтобы прервать заседание заговорщиков и арестовать лорда Гастингса, лорда Стэнли и некоего Джона Мортона, епископа Илийского.

— Так я и думал, что рано или поздно их пути сойдутся.

— Был составлен указ, в котором подробно излагались все детали заговора против Ричарда, но он не сохранился. Интересно, что обезглавлен был всего один заговорщик. По странному стечению обстоятельств им стал лорд Гастингс, друг Эдуарда и Ричарда.

— Помню, помню. Наш святой Мор писал, что его выволокли во двор и казнили на первой попавшейся колоде.

— Никого никуда не тащили, — брезгливо поморщился Каррадин. — Он был обезглавлен через неделю. В одном из тогдашних писем есть точная дата. Кроме того, о какой мести может идти речь, если Ричард передал все имущество Гастингса его вдове и оставил их детей в обычных правах наследования, которых они лишились?

— Казни Гастингса нельзя было избежать, — сказал Грант, листая «Историю Ричарда» Томаса Мора. — Даже Мор пишет: «Лорд-протектор, несомненно, очень любил его, и его смерть была для него невосполнимой потерей». А что сталось с лордом Стэнли и Джоном Мортоном?

— Стэнли простили… Что это вы застонали?

— Бедный Ричард. Тут он подписал себе смертный приговор.

— Смертный приговор? Почему?

— Потому что именно переходу Стэнли на сторону противника Ричард обязан поражением в Босуортской битве.

— Вы мне не говорили.

— Смешно, но если он мог бы предвидеть последствия заговора Стэнли и своего любимого Гастингса, то, не исключено, выиграл бы битву и у нас не было бы ни Тюдоров, ни выдуманного Тюдорами горбатого чудовища. Судя по тому, что мы о нем знаем, его правление наверняка стало бы лучшим в английской истории. А что сделали с Мортоном?

— Ничего.

— Еще одна ошибка.

— По крайней мере, ничего страшного. Взяв с него слово джентльмена, его отпустили под присмотр Букингема. Люди, арестованные в Тауэре, возглавляли заговор, с которым Ричард столкнулся в Нортгемптоне. Райверс и компания. А на Джейн Шор была наложена епитимья.

— Джейн Шор? А ей-то что было нужно? Это она — любовница Эдуарда?

— Она. А потом, кажется, стала любовницей Гастингса. Или Дорсета? На ней была связь между Гастингсом и Вудвиллами. В одном из сохранившихся писем Ричарда есть кое-что и о ней.

— Что же?

— Когда Ричард уже стал королем, его главный юрист выразил желание жениться на ней.

— И Ричард дал согласие?

— Дал. Очаровательное письмо. Скорее грустное, чем злое, и не без юмора.

— «Как безумен род людской!» [18]

— Ага.

— Он совсем не мстил?

— Совсем. Даже наоборот. Мы договорились, что выводы, заключения — не мое дело, я занимаюсь только фактами, но и слепому видно, как Ричарду хотелось покончить с враждой Йорков — Ланкастеров.

— Откуда же это видно?

— Хотя бы из коронационных списков. Между прочим, это была самая многолюдная коронация из всех известных. Представьте себе, что никто не был забыт ни из Йорков, ни из Ланкастеров.

— А наш флюгер Стэнли?

— Не помню точно, но, кажется, и он тоже был там. Я еще не так хорошо их всех знаю, боюсь ошибиться.

— Наверно, вы правы насчет желания Ричарда положить конец распре между Йорками и Ланкастерами. Отсюда и его снисходительность по отношению к Стэнли.

— Он был Ланкастером?

— Нет, но он был женат на самой неугомонной из них, на Маргарите Бофорт из побочной ветви Ланкастеров, то есть из незаконнорожденных. Может быть, ее это мучило, а может, сын подогревал ее амбиции.

— Ее сын?

— Да, Генрих VII.

Каррадин даже присвистнул от удивления.

— Неужели матерью Генриха VII была леди Стэнли?

— Именно так. Она родила его от Эдмунда Тюдора.

— Но… но леди Стэнли на коронации был оказан особый почет. Она несла шлейф королевы. Я это запомнил и подумал, что такое отличие — большая честь.

— Очень большая честь. Бедный Ричард. Бедный Ричард. Ничто ему не помогло.

— Что не помогло?

— Великодушие не помогло, — сказал Грант и замолчал, глядя, как Каррадин роется в своих бумажках. — Итак, парламент принял доказательства Стиллингтона?

— Более того. Они были включены в акт, давший Ричарду право на корону.

— На Божьего человека Стиллингтон не очень тянет. Думаю, если бы он заговорил раньше, ему бы не поздоровилось.

— Вам он не очень нравится, правда? А зачем ему было говорить? Ведь никому никакого вреда от его молчания не было.

— Что сталось с леди Элеонорой Батлер? — спросил Грант.

— Она умерла в монастыре в Норидже и там же похоронена, если это вас интересует. Пока Эдуард был жив, Стиллингтон мог молчать, но когда стал решаться вопрос о наследнике, он должен был заговорить. И неважно, хороший он или плохой.

— Да-да, вы правы. Итак, парламент объявил детей Эдуарда незаконнорожденными, и Ричард стал королем в присутствии всей английской знати. А где была вдовствующая королева? Все еще пряталась?

— Пряталась. Но она разрешила своему младшему сыну переехать к брату.

— Когда?

Каррадин опять полистал записи.

— Шестнадцатого июня. Я тут записал: «По настоянию архиепископа Кентерберийского. Оба мальчика живут в Тауэре».

— Значит, после того, как тайна была раскрыта? Тайна их рождения.

— Правильно, — сказал Каррадин и, аккуратно сложив свои бумажки, спрятал их в непомерно большой карман. — Кажется, все. Нет, еще одно, напоследок, — проговорил он, подбирая полы своего пальто с изяществом, которому могли бы позавидовать и Марта, и сам Ричард III. — Насчет акта, давшего Ричарду право претендовать на трон.

— Ну а с ним что?

— Как только Генрих стал Генрихом VII, он приказал его уничтожить, не читая. И оригинал, и все копии. Человек, не сделавший этого, рисковал оказаться в тюрьме.

Удивлению Гранта не было предела.

— Генрих VII? Зачем? Какое ему дело до этого акта?

— Не имею ни малейшего понятия. Однако надеюсь докопаться раньше, чем поседею. Кстати, мне есть чем вас позабавить, прежде чем статуя Свободы принесет чай. — С этими словами он положил Гранту на грудь какую-то бумажку.

— Что это? — спросил Грант, с любопытством разглядывая листок из блокнота.

— Письмо Ричарда, в котором фигурирует Джейн Шор. Все, я пошел.

Грант остался один и принялся за чтение. Контраст между размашистым почерком и старомодными фразами позабавил его. Однако ни современная скоропись, ни свойственная писаниям пятнадцатого века тяжеловесность не могли скрыть яркую индивидуальность автора письма. Переведенное на современный язык, оно гласило: