А П Чехов в воспоминаниях современников - Антон Чехов

Примечательнейший эпизод запечатлен в малоизвестных воспоминаниях Вас.И.Немировича-Данченко. Прослушав стихотворение Владимира Соловьева "Панмонголизм", исполненное черного пессимизма в отношении будущего, "Чехов задумался, потемнел даже. И потом вдруг встал и заговорил горячо, возбужденно, даже... гневно, совсем не похоже на него и по возбуждению, и по языку:

- Выдержим, и не такое еще выдерживали. Край громадных 20 масштабов. Нельзя его судить и отпевать по событиям сегодняшним. Они пройдут, а Россия останется..."*

______________

* Немирович-Данченко Вас.И. На кладбищах. Ревель, 1921, с. 52-53.

Вас.И.Немирович-Данченко не всегда точен как мемуарист. Но в данном случае эта, "не похожая" на чеховскую, речь выглядит вполне правдоподобно, особенно если вспомнить знаменитые слова старика из повести "В овраге": "Жизнь долгая - будет еще и хорошего, и дурного, всего будет. Велика матушка Россия!"

Говоря о чеховской "прекрасной, тоскливой, самоотверженной мечте о грядущем, близком, хотя и чужом, счастье", Куприн считал знаменательным, что писатель "с одинаковой любовью ухаживал за цветами, точно видя в них символ будущей красоты, и следил за новыми путями, пролагаемыми человеческим умом и знанием". ("Он с удовольствием глядел на новые здания оригинальной постройки и на большие морские пароходы, живо интересовался всяким последним изобретением в области техники..." - говорится далее; то же отмечается и в воспоминаниях М.А.Членова.)

Жадный интерес к жизни во всем ее богатстве, во всех ее возможностях сказался и в отношении Чехова к искусству.

В.А.Фаусек сохранил примечательную фразу Антона Павловича: "Люблю видеть успех других", вполне естественную в устах этого человека с "необыкновенно правильной душой", как метко выразился И.Н.Потапенко, и, увы, резко контрастировавшую с той злорадной реакцией, которую продемонстрировали некоторые коллеги писателя по случаю провала "Чайки" на Александринской сцене.

"Мне не приходилось, - пишет Щепкина-Куперник, - видеть писателя, который бы так тепло и с такой добротой относился к своим молодым собратьям, как Чехов. Он постоянно за кого-то хлопотал по редакциям, чьи-то вещи устраивал и искренно радовался, когда находил что-нибудь, казавшееся ему талантливым. Достаточно вспомнить его отношение к молодому Горькому..."

И.Л.Щеглов рассказывает о "самом живом товарищеском участии", принятом Чеховым в судьбе его пьесы. Куприн приводит многочисленные, порой весьма трогательные примеры заботливости и внимания, проявленных Антоном Павловичем к "одному начинающему писателю", в котором угадывается сам мемуарист.

"Он был неизменно со мной сдержанно нежен, приветлив, заботился как старший... но в то же время никогда не давал чувствовать свое превосходство..." - благодарно пишет и отнюдь не щедрый на похвалы кому-нибудь Бунин.

Сложным было отношение Чехова к нарождавшимся в последние годы его жизни новым течениям в литературе и искусстве. Уже в образе Константина Треплева проницательно схвачены характерные черты их представителей, вызывавшие у писателя двойственное отношение. 21

Сами поиски "новых форм", свежих выразительных средств, естественно, не встречали у Чехова, новатора по природе, никаких возражений. (Кстати, фатальным образом история с сорвавшейся "постановкой" пьесы Треплева как бы предвосхитила судьбу самой "Чайки" в Александринском театре с его собственными ревнивыми Аркадиными.) Однако Чехов подметил в своем герое и небезопасную агрессивность, наклонность "толкаться", по выражению Тригорина, подобную той, которую писатель юмористически отмечал и в дягилевском "Мире искусства", где, по словам Антона Павловича, "будто сердитые гимназисты пишут".

Заостренный и почти уничтожающий отзыв Чехова о "декадентах", который сообщает А.Серебров (Тихонов), в частности, направлен против непомерных претензий некоторых "апостолов" русского символизма, на открытие никому до них неведомых истин. (До времен, когда и Пушкина вознамерились столкнуть "с парохода современности", Чехов не дожил.)

О ядовитых чеховских насмешках над декадентами с удовольствием вспоминает и Бунин. Однако порой он, быть может, как это уже отмечалось в литературе о Чехове, несколько сгущает краски в силу своей собственной решительной антипатии к большинству представителей новых течений.

Во всяком случае, Антон Павлович благожелательно, хотя и с большой долей иронии, относился к К.Д.Бальмонту, ценил Ю.К.Балтрушайтиса, а в начале творческого пути Д.С.Мережковского "замолвил слово"* за него перед Сувориным (что не помешало "протежированному" вскоре в своей известной книге "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы" безапелляционно заявить, что Чехов в силу своего "слишком крепкого, может быть, к несчастью для него, несколько равнодушного здоровья" "маловосприимчив ко многим вопросам и течениям современной жизни"**).

______________

* "Спасибо, что замолвили за меня слово Суворину. Он согласился издавать мою книгу", - писал Чехову Мережковский 16 декабря 1891 года (ГВЛ).

** Мережковский Д.С. Полн. собр. соч., т. XV СПб. M. 1913, с. 286.

Вряд ли простой вежливостью объясняется и чеховская просьба (в письме к Дягилеву) передать "глубокую благодарность" Д.В.Философову за статью о постановке "Чайки" в Художественном театре. Конечно, к содержащимся в ней "комплиментам" автору пьесы как "яркому поэту эпохи упадка... утонченному эстету конца века"* Чехов, надо полагать, отнесся иронически как к очередной попытке залучить его в союзники. Однако Антона Павловича могло заинтересовать настойчивое стремление критика отделить Чехова от "чеховщины", по мнению Философова, "подчеркнутой" в Художественном театре. Под "чеховщиной" понимается сведение многообразного содержания пьес писателя преимущественно 22 к изображению "сумеречного", тусклого существования героев, преобладание элегически минорных нот, приглушенность сатирических мотивов. "...это их Алексеев (Станиславский. - А.Т.) сделал такими плаксивыми", - говорил Чехов Сереброву (Тихонову) о своих пьесах. Возможно, что именно в противовес этой тенденции Чехов протестовал, когда "Вишневый сад" именовали драмой, и склонен был скорее считать его водевилем. Утверждение Философова, что "значение Чехова не исчерпывается "чеховщиной"**, вполне отвечало собственным, казалось бы - парадоксальным, претензиям драматурга к постановкам, сделавшим его пьесы знаменитыми.

______________

* Мир искусства, 1902, № 11, с. 50.

** Мир искусства, 1902, № 11, с. 49.

Не только эти, еще далеко не полностью исследованные взаимоотношения Чехова с "декадентами" доказывают, что его доброжелательность к чужому таланту, готовность выслушать и понять иное, чем его собственное, мнение имели определенные границы и никогда не превращались в отступничество от основных идейных и творческих принципов, которыми он руководствовался.

Уже в наше время Сергей Антонов в "Письмах о рассказе" обратил внимание на тот эпизод из воспоминаний И.Л.Щеглова, где последний "уличил" автора "Степи" в стилистической небрежности. Речь шла о бабушке Егорушки, которая "до своей смерти была жива и носила с базара мягкие бублики". "Тогда он еще не достиг совершенства стиля..." - с комичной важностью заключал мемуарист, хотя, по справедливому замечанию Антонова, этот "нескладный" оборот исходит от самого малолетнего героя и прекрасно передает всю наивность его мышления. Чехов пощадил самолюбие своего "критика" и не стал опровергать его мнения, но исправлять мнимый промах и не подумал, придав своему отказу самый легкомысленный характер: "А впрочем, нынешняя публика не такие еще фрукты кушает. Нехай!"

А.Серебров (Тихонов) колоритно запечатлел острый спор Чехова с ним, когда он решил было превознести все написанное пользовавшимися тогда громкой известностью авторами, к которым и сам Антон Павлович в общем благоволил. Речь шла, между прочим, и о М.Горьком, стремительно возраставшая слава которого ослепляла многих читателей, подобных юному чеховскому собеседнику, и заставляла их, по досадливому замечанию Антона Павловича, "совсем не то ценить в Горьком, что надо" - не высокую художественную простоту его лучших рассказов, а те черты, которые представлялись его старшему собрату искусственными и излишне бравурными.

Поразившая актеров Художественного театра величайшая деликатность Чехова в советах и подсказках при воплощении его пьес, о которой в один голос свидетельствуют все участники и свидетели репетиций, также сочеталась с непреклонностью в главном. "Лишь одно он отстаивал особенно энергично, отмечает К.С.Станиславский, только что 23 писавший, что Чехов выражал свое мнение "очень редко, осторожно и почти трусливо", - как и в "Дяде Ване", так и здесь (в "Трех сестрах". - А.Т.) он боялся, чтобы не утрировали и не карикатурили провинциальной жизни, чтобы из военных не делали обычных театральных шаркунов с дребезжащими шпорами..." А будущей жене писателя, О.Л.Книппер, запомнилось его неожиданное изъявление недовольства исполнением последнего акта "Чайки", запомнилось как пример того, как "решительно и необычно для него протестовал Чехов, когда ему было что-то действительно не по душе".