Первое поражение Сталина - Юрий Жуков

Задуманной конференции предстояло стать наиважнейшей после Парижской, ибо на ней следовало открыть новую главу мировой истории. Безотлагательно разрешить крайне острую для победителей проблему: как же добиться от поверженной Германии выплаты репараций. Гигантской суммы, определённой только 5 мая 1921 года – 135 миллиардов довоенных (то есть золотых) марок.

Вместе с тем, три премьера собирались внести на обсуждение предстоящей конференции ещё один, не менее значимый для них, но более сложный вопрос. Наметить пути восстановления разрушенной войною экономики, а вместе с ней, разумеется, и торговли континента, особенно Центральной и Восточной Европы. То есть всё той же Германии, дабы она смогла выплатить репарации в полном объёме, а также и стран, возникших на руинах двуединой монархии. Заодно добиться в регионе политической стабильности, сделать в будущем невозможными революции, мятежи, путчи, и ещё предотвратить казавшееся тогда неизбежным вооружённое столкновение Германии и Польши из-за Верхней Силезии и Данцигского коридора.

Кроме того, только Ллойд Джордж в одиночку постарался извлечь из казавшейся ему максимально благоприятной ситуации всё возможное, чтобы закрепить свой новый курс. Начатый ещё 16 марта 1921 года подписанием торгового договора с РСФСР, почему и находился в Лондоне Красин. Для того же сделать законными участниками Европейской конференции полномочных делегатов Советской России. Страны, остававшейся пока политическим изгоем. А использовать для того, как своеобразную приманку, ноту НКИДа от 28 октября 1921 года – о готовности обсудить вопрос о признании царских долгов, но только довоенных. Да ещё лишь в том случае, если Совнарком РСФСР получит гарантии прекращения любых действий, угрожающих безопасности всем советским республикам и ДВР. Иными словами, признание неприкосновенности их границ и подписание со Страной Советов окончательного мирного договора.112

Так как в возвращении царских долгов более других была заинтересована Франция, то уже в первый день каннского совещания вопрос об участии в предстоящей конференции РСФСР (но только её одной) три премьера решили положительно. Как и в Париже, в 1919–1920 годах, когда Верховный Совет Антанты вершил судьбы мира, он желал иметь дело только с одной Россией. Безразлично, монархической или республиканской, но лишь с ней одной, а не с её осколками.

7 января в Москву поступила телеграмма, направленная из Рима. «Вследствие принятого на днях Верховным Советом решения – говорилось в ней, – в Италии в марте месяце созывается экономическо-финансовая-конференция. Итальянское правительство в согласии с Великобританским правительством считает, что личное участие в этой конференции Ленина значительно облегчило бы разрешение вопроса об экономическом равновесии Европы».

На следующий день в Рим ушла ответная депеша, подписанная Чичериным: «Российское правительство с удовлетворением принимает приглашение на Европейскую конференцию, созываемую в марте месяце. Выбору российской делегации будет предшествовать Чрезвычайная сессия ВЦИК, которая снабдит её самыми широкими полномочиями…»113

Дальнейшее достаточно хорошо известно. Европейская конференция открылась с небольшим запозданием, 10 апреля. А через шесть дней тайные переговоры, начатые К.Б. Радеком с германским руководством в Берлине,114 успешно завершились в Италии. Вальтер Ратенау, министр иностранных дел Германии, и Георгий Васильевич Чичерин подписали двусторонний договор, означавший для Советской России не только долгожданный выход из политической изоляции, но и своеобразный реванш за позор Брестского мира. Договор о восстановлении полнообъёмных дипломатических и торговых отношений между двумя странами. Договор, названный Раппальским по месту его заключения – пригорода Генуи, в которой и проходила Европейская конференция.

На фоне столь блестящей победы советского внешнеполитического ведомства совершенно незаметным оказался провал Чичерина в ином начинании, о чём, правда, знали очень немногие. Неудача его личной попытки форсировать объединение девяти независимых братских республик (юридическое оформление Закавказской Федерации к тому времени ещё не завершилось) в едином государстве. Для того нарком и воспользовался содержанием шифротелеграммы Красина, отправленной из Лондона ещё 28 декабря минувшего года. Конфиденциально информировавшей и о созыве Общеевропейской конференции, и о твёрдом намерении Ллойд Джорджа видеть среди её участников посланцев РСФСР, что означало «окончательное признание Советского правительства».115

Основываясь на этой телеграмме, Чичерин и инициировал решение ПБ от 5 января. А после того посчитал, что для восстановления единства страны получил более чем веский довод. Глава НКИДа рассуждал так, как ему подсказывал опыт профессионального дипломата. Его отчизна и без того утратила изрядную часть своей территории (Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву Польшу, ставших независимыми), и если теперь, на конференции, предстанет не единая Россия, а некий конгломерат из восьми или девяти государств, то отношение к ним будет соответственным. Как к малым, слабым, ничего не значащим странам.

Чичерин больше не собирался заниматься теоретическими аспектами национального вопроса, дискутировать на эту тему со Сталиным. Всего лишь счёл себя обязанным защищать, отстаивать национальные интересы России. Только в том и видел свой долг, почему и попытался сделать всё возможное, чтобы предельно усилить роль, значимость будущей делегации.

Комиссия, образованная решением Политбюро под председательством Чичерина (следовательно – под непосредственным и очень сильным его влиянием) уже 9 января, сразу же после официального согласия Советского правительства участвовать в Европейской конференции, одобрила предложение, подготовленное Г.Я. Сокольниковым. Признававшее необходимым сформировать единую – не только по существу, но и формально – делегацию. Для того же незамедлительно провозгласить вхождение в состав РСФСР всех остальных советских республик – Белорусской, Украинской, Азербайджанской, Армянской, Грузинской, Хорезмской, Бухарской, а также ДВР.

Правда, по поводу только Бухары и Хивы Иоффе высказал особое мнение. Счёл их присоединение к России более чем преждевременным,116 так как знал и сам, и был согласен с мнением замнаркома Карахана. Высказавшегося весьма откровенно: «Мы знаем, что степень признательности населения к образовавшимся вместо эмира правительствам определяется количеством русских штыков, находящихся в этих республиках».117