Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Занесенная с Запада теория дорого обошлась России, ввергнув ее в рабство коммунизма, но вырваться из него она может, только приобщившись к западной культуре и цивилизации, потому что „советский режим вызвал возрождение всего того архаичного в русской истории, ...что накануне революции постепенно исчезало”.

С началом правления коммунистов страна во многом вернулась к такому состоянию, в каком она была на исходе ХVIII века, когда видный сановник Екатерины II Никита Панин сетовал на то, что „ход государственных дел решается в зависимости от влияния тех или иных лиц”. Во времена Брежнева коррупция достигла своего апогея и, характеризуя положение при нем, можно было воспользоваться словами, произнесенными двумя столетиями раньше Екатериной II: „Судебные решения продаются тому, кто больше заплатит, и законы применяются только в том случае, если от них получают выгоду те, у кого есть власть или влияние”. По мнению Д. Кеннана, знаменитый шеститомный критический труд маркиза де Кюстина „Россия в 1839 году”, будучи „не очень хорошей книгой о России 1839 года... оказалась великолепной книгой (возможно, даже лучшей) о России Сталина и неплохой книгой о России Брежнева”.

В свое время И. Киреевский сокрушался, что на Западе „рационализм ... стеснил и поработил мысль”, но именно там сохранилась и свобода, и потому необходимо не отдаление от западной демократии, а сближение с ней. „Мы должны воспринять опыт Соединенных Штатов, — к такому заключению приходит Б. Ельцин после своей поездки по Америке. — Эта страна знает, как руководить хозяйством, и умеет хорошо жить”.

К сожалению, это иллюзия, когда говорят, что можно воспринять только лучшее. Воспринимают, как правило, целиком. И хорошие и плохие стороны демократии. От общества самого зависит, насколько оно окажется восприимчивым к тому или другому, насколько само сумеет себя регулировать, насколько высоким окажется осознание гражданами не только своих прав, но и обязанностей. Конечно, приверженцам демократии хотелось бы думать, что теми, кто освобождается от коммунизма, движет стремление к демократии. Но правда в тем, что ими, в первую очередь, движет желание избавиться от коммунизма. Хотя идеи демократии, как представляется наблюдающему только за внешней стороной явлений, и захватывают людей, живших при тоталитаризме, но это отнюдь не означает, что на его обломках возникнет демократия американского типа, как когда-то казалось В. Вильсону и его последователям, надеявшимся на то, что мир примет образ и подобие Соединенных Штатов.

Следует учесть и то, что в Россию цивилизация пришла поздно, и быть может, тогда, когда страна к ней еще не была подготовлена. Она в огромных дозах и за короткий срок поглощала то, что на Западе принимали в небольших количествах и в течение длительного времени. „Благодаря этому, — отмечал Л. Шестов, — пересадка культуры в России совсем не невинное дело. Стоило русскому человеку хоть немного подышать воздухом Европы, и у него начинала кружиться голова... Ему говорили о железных дорогах, земледельческих машинах, школах, самоуправлении, а в его фантазии рисовались чудеса: всеобщее счастье, безграничная свобода, рай, крылья и т. д. И чем несбыточнее были его грезы, тем охотнее он принимал их за действительность”. Это было написано в начале века. „Кружение голов” тогда привело к массовой потере голов. Большевики открыли эру перестройки нового вида, ставшую затем типичной для XX века, отличительная черта которой — волевое перекореживание жизни диктаторами разного оттенка. Горбачевский вариант ее — продолжение той же традиции. Это все та же хорошо знакомая попытка за короткий срок выскочить из „царства отсталости в царство всеобщего благоденствия”. Но история не позволяет перескакивать через ступеньки. Она беспощадно мстит за пропущенные уроки. Хочешь не хочешь, а пройти их придется. Поэтому незачем торопиться и тщиться „догнать и перегнать”. Незачем получать и „головокружения от успехов”. Лучше, если они приходят медленно и без головокружения. Развитие должно идти в своем, обусловленном историей страны темпе. Это как в беге. Сбился со своего темпа — дистанции не прошел.

Теперь настало время, спокойно оглянувшись на опыт прошлого, решить, каким же станет будущее. Ищущих особого русского пути порицать не стоит. Переживших ужасы коммунизма и наблюдающих слабости и изъяны демократии можно понять. Должно приветствовать стремление к возрождению России, но не к „перемещению прошлого в новое, отжившего в живущее”, отчего „ложь и неправда нашей жизни начинают обнаруживаться”, когда забывают о том, что „...в стремлении к русскому народному духу есть возможность недоразумения...”, когда „под народным разумеют не целостный состав государства, а одно простонародное — смешанный отпечаток полуизглаженных прежних общественных форм, давно изломанных и, следовательно, уже невосстановимых. Дух живет, — но улетает, когда им хотят наполнить разбитые формы”. Следует отбросить как мешающий жить балласт претензии на исключительность, желание обязательно, пусть хоть в страданиях, но в чем-то быть первыми. Этим придется пренебречь ради нормальности жизни, то исключительное, то выдающееся, что есть, не останется незамеченным и без подчеркивания. По страданиям же, пожалуй, лучше остаться на последнем месте, а не быть „впереди планеты всей”.

Можно понять любовь к русскому народу, но нельзя понять ненависть к другим народам. „Идея национальностей чисто племенных... есть идея... ничего не созидающая”. Нельзя оправдать попытки возложить вину за все беды русского народа на другие народы. Исповедующие воинствующее антизападничество, не желающие примириться с тем, что „русская цивилизация — есть цивилизация европейская”, судя по всему, уже сейчас находят широкую поддержку у номенклатуры, в армии, милиции и у огромной армии бюрократов, которые, как говорит Коротич, „в общем-то аполитичны и будут служить каждому, кто сохранит за ними их привилегии”. Это направление представляет наибольшую опасность для сторонников реформ, т. к. выражает понятную и известную народу традицию сильной власти, в то время как реформаторская демократическая традиция глубоких, а может, и вообще никаких корней в народном сознании не имеет.

Представители этого направления не брезгают и таким оружием, как антисемитизм, забывая о том, что оружие это подобно бумерангу бьет и по тем, кто прибегает к нему. То, что ныне можно прочитать на страницах таких журналов, как „Наш современник” или „Молодая гвардия, во многом повторяет как западных, так и неудалых фюреров зарубежных русских фашистов в 30-е—40-е годы Козмина, Родзаевского, Вонсяцкого, и может служить идеологическим обоснованием современного, на сей раз российского фашизма. Выступившие с антисемитскими заявлениями на пленуме правления российских писателей в ноябре 1989-го не только отвлекают русских от истинных виновников бед, нагнетают страсти, ведущие к погромам, после которых погромы прошлого покажутся детской забавой, но и навлекают на свой народ новые несчастья. Погромы только начинаются с евреев. Заканчиваются они теми, кто их проводил. Когда не остается евреев, находят других, кому полагается занять их место. Персонаж одной из сказок Киплинга, убив всех змей, принимается за тех, кто похож на змей. И кто знает, скольким организаторам погромов и их исполнителям потом придется доказывать, что они на змей не похожи?

Есть среди, так называемого, русситского направления и течение, считающее, что России следует отказаться от имперских притязаний. Осуществление этого помогло бы русским избавиться от чувства имперского достоинства и заменить его личным достоинством.

— Дайте пройти людям, — отстраняя советских граждан и пропуская иностранцев, кричал охранявший вход в интуристовскую гостиницу московский милиционер.

Живущим при советском режиме предстоит осознать себя людьми, научиться строить отношения друг с другом на основе дружелюбия и благожелательности, перестать видеть в себе маленьких диктаторов, создающих благоприятную почву для появления ,диктаторов больших”, перестать куражиться друг над другом, в бесчисленных вариантах повторяя и „моему ндраву не препятствуй” купцов Островского и крушащего с таким трудом добытое имущество работягу в фильме „Маленькая Вера”  „Кто мирится со своими собственными физическими страданиями, мало обращает внимания и на страдания других”, к такому выводу приходят английские авторы исследования о психологии русского народа.

Предстоит излечиться от ставшего привычным „двойного мышления”, когда думали одно, а говорили другое, излечиться от неверия ни во что, от неверия истине, даже когда она была очевидной, от желания верить успокоительной лжи, лишь бы не верить спасительной правде, требующей не только веры, но и действий, отказаться от привычки искать забвения вне жизни и попытаться устроить жизнь, вернуть таким словам, как „доброта”, „сострадание”, „забота о ближнем”,  „любовь”, „верность”, „честность”, „порядочность”, „дружба”, „вера”, их изначальное, выработанное предшествующими поколениями значение, понять, что они так же нужны всем живущим сегодня, как нужны были вчера, как нужны будут и завтра.