Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Лучшее, что я понял, заключается в следующем (и это мне помогло): ничто не может произойти без неких предпосылок. Даже в игру нельзя играть без правил, которые говорят о том, что делать можно, а что – нельзя. Мир, наверное, не существовал бы как таковой без границ – без правил, – и сама жизнь была бы невозможна без болезненных ограничений.

Попробуйте представить все в таком ключе: если бы все желания исполнялись, каждый инструмент выполнял бы любую функцию и люди были бы всеведущи и бессмертны, тогда все было бы одинаковым, всемогущим, а значит, не было бы ни Бога, ни созидающей силы. Именно различия между вещами, которые определяют их специфические ограничения, позволяют им в принципе существовать.

Но тот факт, что вещи действительно существуют, не означает, что они должны существовать – даже если мы готовы определить для них необходимые ограничения.

Должен ли существовать мир или предпосылки этого опыта настолько ужасны, что следует полностью отменить игру? (И всегда есть люди, которые усердно стараются достичь этой цели.)

Мне кажется, что мы не однозначно, но исчерпывающе отвечаем на этот вопрос, когда теряем любимых и скорбим. Это очень распространенное переживание. Думаю, мы плачем не потому, что они когда-то жили, а потому, что мы их потеряли. На самом базовом уровне анализа горе предполагает наличие любви и убежденности в том, что конкретное, ограниченное существование дорогого человека было ценным, оно обязательно должно было быть (даже в неизбежно несовершенной и уязвимой форме). Но вопрос, почему вообще должны существовать вещи, даже любимые, если необходимые для них ограничения причиняют такие страдания, остается открытым.

Наверное, стоит отложить поиск ответа на вопрос о природе Бога и ответственности за присутствие зла в его творениях до тех пор, пока мы не решим свою собственную проблему. Возможно, мы смогли бы вынести тяготы бытия, если бы оставили неприкосновенной нашу личность, развили бы ее в полной мере и воспользовались абсолютно всем, что нам даровано. И тогда мир не воспринимался бы так трагично.

Мне снилось, что я выходил из глубокой долины по мощеному двухполосному шоссе в Северной Альберте. Я вырос в тех местах и знал, что это была единственная долина, вокруг которой на много километров простиралась бесконечно плоская прерия. Я миновал человека, который путешествовал автостопом, и заметил еще одного вдалеке. Приблизившись к нему, я увидел, что он был уже не молод, но все еще очень силен. Кто-то проехал мимо на машине в противоположном направлении, и женский голос крикнул: «Берегитесь, у него нож!»

Человек держал в руках что-то похожее на поварской нож с потерной деревянной ручкой, лезвие было не меньше полуметра в длину. На плече у него висел длинный кожаный чехол. Он шел по краю шоссе, что-то бормотал себе под нос и беспорядочно размахивал клинком.

Он был похож на моего домовладельца, который жил по соседству в бедном районе Монреаля, когда я был аспирантом. Этот могучий, стареющий байкер, по его собственным словам, когда-то был главарем местного отделения Ангелов Ада. В молодости он даже сидел в тюрьме. Повзрослев и остепенившись, он долгое время не злоупотреблял спиртным. Но после того как его жена покончила с собой (в то время я уже там жил), он вернулся к диким привычкам, часто напивался в стельку и тратил на это все деньги, заработанные в магазине электроники, который он открыл в своей маленькой квартирке. За день он выпивал 40 или даже 50 кружек пива и возвращался домой абсолютно невменяемым, выл на свою собачонку, смеялся, шипел сквозь зубы что-то бессвязное. Он еще не терял добродушия, но в любой момент мог впасть в ярость при малейшей провокации. Однажды, будучи довольно трезвым, он свозил меня в свои любимые места на мощной «хонде», которая разгонялась на коротких расстояниях, как реактивный самолет. Я сидел сзади и отчаянно цеплялся за него, боясь упасть. На мне был шлем его жены, от которого почти не было толка, потому что он был по крайней мере на пять размеров меньше.

Когда мой сосед напивался, он превращался в простодушного разрушителя. Если люди, которые встречались ему на пути, были недостаточно осторожны в высказываниях, он считал их слова оскорблением и тут же лез в драку.

Я поспешил обогнать незнакомца на дороге. Он казался расстроенным, что никто не останавливается и не соглашается его подвезти, как будто не понимал, какую опасность он собой представляет. Когда я обогнал его, он взглянул на меня и пошел следом – не из злобы, скорее просто хотел пообщаться. Но этот человек был слишком непредсказуем. К счастью, он шел небыстро, и я с легкостью оторвался от него.

Сцена изменилась. Вооруженный ножом человек и я находились теперь по разные стороны огромного дерева диаметром около сотни метров. Мы стояли на винтовой лестнице, выходящей из темноты внизу и поднимающейся высоко наверх. Лестница была сделана из старого, потертого темного дерева и напомнила скамьи в церкви, куда мама водила меня в детстве и где я венчался. Человек искал меня, но был далеко, и я спрятался, когда поднимался по лестнице. Я помню, что хотел продолжить путь из долины в окружающую ее плоскую равнину, по которой было бы легко идти. Но единственным способом уберечься от ножа было продолжать подниматься по лестнице – вверх по оси мира. Именно так образ смерти – мрачный жнец, ужасный Лик Бога – неумолимо толкает нас все выше и выше, к обретению сознания, достаточно совершенного, чтобы вынести мысль о смерти.

Суть наших ограничений не в страдании, а в самом существовании. Нам была предоставлена возможность добровольно нести тяжкий груз смертности. Но люди отворачиваются от этого и деградируют, потому что боятся ответственности. Таким образом, неизбежно трагические условия существования становятся нестерпимыми.

Мне кажется, что не землетрясение, не наводнение и не рак делают жизнь невыносимой, какими бы ужасными эти напасти ни казались. Мы способны противостоять стихийным бедствиям и даже достойно и стойко их переживать. Скорее бессмысленное страдание, которое мы причиняем друг другу, – наше зло – заставляет нас думать, что жизнь испорчена сверх всякой меры. Это подрывает веру людей в их собственную природу. Так почему же существует способность творить зло?

Я учу свою шестилетнюю дочь играть на пианино: пытаюсь преподать ей трудный урок, то есть показать, что существуют правильный и неправильный способы игры. Чтобы играть правильно, надо обращать внимание на каждую музыкальную фразу, каждую написанную ноту,