Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин

Кричит ребёнок.

Матвей(у костра). Ответ – только слова. Только слова. А время – жизнь, жизнь... проходящая и вновь нарождающаяся жизнь.

Анфиса, размахивая отстегнувшимися косами, пьяно, бессмысленно смеётся.

Среди хаоса звуков криков, среди огня и страха вдруг родилась прекрасная, словно незапятнанной совестью омытая мелодия – «Песня Сольвейг».

Занавес

Действие второе

Старики у костра.

Матвей. Смелая она была, хоть и маленькая. Да и не проста.

Ефим. Как ещё хитра-то! Я и то сразу не распознал. (Однако злобы в его голосе нет, всего лишь констанция факта.) А если бы распознал, всё по-другому могло обернуться.

Матвей. По-другому не могло. Время не остановишь. В чрево матери младенца не спрячешь.

Ефим. А задушить его можно. В тюрьме думал много. И читать приходилось. Читал, примеру, как в одной стране негодных ребятишек со скалы в море сбрасывали.

Матвей. Если так, то раньше других тебя следовало бы сбросить. Ты много людям вредил.

Ефим. Как знать: я им или они мне.

Матвей. Больше ты им. Вот только власть наша развернуться тебе не дела.

Ефим. А думаешь, худо я жил? Умный человек при любой власти сможет устроиться. Да и много ли мне надо? Какую-то малость. И эту малость я всегда получал.

Матвей (потрогав ружьё). И сейчас получишь. Жаль, что поздно. В тот год ещё следовало посчитаться. Да закон тебя уберёг.

Ефим. В тот год, в тот год... Как далеко то время! Жили тихо, спокойно. И вдруг началось...

Матвей. Началось-то раньше. Тебе ли не знать, когда началось?!

Ефим. Э, чего там! Нас революция-то стороной обошла. А вот в том году... Как раз Петька Рочев приехал... а всем заворачивала твоя агитатка.

Матвей. Смелая она была, хоть и маленькая.

Ефим. И хитрущая! Гришку Салиндера вокруг пальца обвела. Ты, говорит, костёр разожги. Он и попался...

Григорий, отодвинув стариков, раздувает их почти погасший костёр.

Маша, связанная, сидит на нарте.

Маша (с вызовом). А ведь ты боишься меня, Григорий!

Григорий. Бояться девки! Х-хэ! Кому говоришь?

Маша. Тебе и говорю: боишься. А то хоть бы руки развязал.

Григорий. Эт-то можно. Забыл совсем. (Развязывает ремень.) Вот, развязал. Ну, кто боится?

Маша. Ты, кто же ещё. Пусть не меня, закона боишься. Как мышь, в нору прячешься.

Григорий. Мне что закон? Я человек вольный. Хочу – дома живу, хочу в тайге промышляю.

Маша. Подневольный ты человек, Григорий. Холуй проще говоря. Ефимов холуй.

Григорий. Хо-олуй... эт-то мне не понятно. Бранишься, однако?

Маша. Нет, говорю правду. Холуй – значит пёс паршивый, который ноги своему хозяину вылизывает. А может, хуже пса. Потому что пёс неразумен.

Григорий(хмуро, с угрозой). Пёс тоже разумен. И пёс разумен, и олень. У ненца два друга – пёс да олень. Все остальные враги.

Маша. Ошибаешься, Григорий. У человека много друзей. И прежде всего – среди людей. Ты просто не понимаешь... вырос в таких условиях. Ослеплён, одурманен шаманом, богачами... Они всю жизнь внушали тебе: люди – волки. А люди – просто люди...

Григорий. Волка убить могу... шкуру продать. Человека как убьёшь? Грех. И потому не трогал я человека, самого прожорливого, самого коварного из зверей. Росомаха его лучше.

Маша. Врёшь, трогал! Анфису убить собирался...

Григорий. Анфиса – баба... Какой же она человек?

Маша. Я тоже... по твоим представлениям, баба. Зачем же ты меня выкрал? Ты хуже росомахи. Ты у детей меня выкрал. А я их грамоте учила.

Григорий. Дети обойдутся без твоей грамоты. А мне баба нужна... Без бабы трудно.

Маша. Значит, без бабы и ты не