Счастливчики - Хулио Кортасар

— Путешествие отмечено противоречивыми знамениями, — сказал Персио, нюхая воздух. — Река за бортом похожа на молоко фирмы «Мартона». С другой стороны, моя каюта — верх совершенства. Надо ли ее описывать? Все сверкает, и куда ни глянь — загадочные штучки с кнопочками и табличкам.

— Вам нравится путешествовать? — спросил Медрано.

— Дело в том, что я этим занимаюсь постоянно.

— Он имеет в виду метро.

— Нет, я путешествую в инфрапространстве и в гиперпространстве, — сказал Персио. — Два довольно-таки дурацких слова и мало что объясняют, но я путешествую. Во всяком случае, мое астральное тело совершает головокружительные полеты. А я в это время сижу себе в издательстве Крафта и правлю гранки. Это плавание будет мне чрезвычайно полезно для наблюдений за звездами, чтобы сделать некоторые выводы. Знаете, что считал Парацельс? Что небесный свод — сам по себе фармакопея. Прекрасно, не правда ли? А здесь созвездия будут у меня все как на ладони. Хорхе говорит, что звезды видны лучше с моря, чем с земли, особенно из Чакариты, где я живу.

— От Парацельса он переходит к Хорхе, не делая различий, — засмеялась Клаудиа.

— Хорхе знает массу вещей, а может, он просто проводник некоего знания, которое потом забудет. Когда мы играем с ним в разные загадки, ребусы, головоломки, он всегда находит больше решений, чем я. Только в отличие от меня он потом отвлекается, как зверек или как тюльпан. Если бы он мог немного дольше удержать то, что нащупывает… Но деятельная непоседливость — закон детства, как говорил, кажется, Фишнер. Суть, конечно, в Аргусе. Всегда.

— В Аргусе? — сказала Клаудиа.

— Многогранность видения — вот в чем суть. Возможность одновременного видения всеми десятью тысячам глаз! — воодушевился Персио. — Когда я делаю попытку видеть, как Хорхе, разве я не поддаюсь самому мучительному и древнему желанию рода человеческого? Видеть другими глазами, быть одновременно и своими и вашими глазами, Клаудиа, такими красивыми, и глазами этого сеньора, такими выразительными. Быть сразу всеми глазами, потому что это убивает время, отменяет его вообще. Чао, прочь! Поди прочь.

Он взмахнул рукой, будто отгоняя муху.

— Представляете? Если бы я мог видеть одновременно все, что видят глаза всего человечества, четыре миллиарда глаз, действительность утратила бы последовательность и застыла, точно камень, в абсолютном видении, в котором мое «я» исчезло бы, аннигилировалось. Но эта аннигиляция — подлинно триумфальное озарение, подлинный Ответ! С этого мгновения невозможно будет представить пространство, а тем более — время, ибо оно и есть пространство, но в последовательности.

— Но если бы вам случилось пережить подобное видение, — сказал Медрано, — вы бы снова начали чувствовать время. Головокружительно умноженное на количество отдельных видений, но все-таки время.

— О, эти видения уже не были бы отдельными, — сказал Персио, поднимая брови. — Идея состоит в том, чтобы объять космическое во всеобщем синтезе, но исходя из столь же всеобщего анализа. Понимаете, история человечества суть печальный результат того, что каждый смотрит на мир только своими глазами. А время, как известно, рождается в глазах.

Он достал из кармана книжонку и с головой погрузился в нее. Закуривая, Медрано видел, как в дверь заглянул шофер дона Гало и, понаблюдав за ними некоторое время, подошел к бармену.

— При наличии воображения можно в общих чертах представить себе и Аргуса, — говорил Персио, листая книжонку. — Я, например, люблю заниматься подобными упражнениями. Практической пользы никакой, всего лишь игра воображения, но она будит во мне ощущение космоса, вырывает из тягостных пут подлунного мира.

Заглавие на обложке книжонки гласило: «Guia oficial dos caminhos de ferro de Portugal»[24]. Персио потряс книжонкой, точно знаменем.

— Если хотите, могу проделать одно упражнение, — предложил он. — В следующий раз вы можете воспользоваться семейным альбомом, атласом или телефонной книгой, они нужны главным образом для того, чтобы включиться в одновременность, уйти из этого конкретного места и момента… Я буду объяснять по ходу дела. Местное время: двадцать два часа тридцать минут. Но мы знаем, что это не астрономическое время, мы знаем, что у нас с Португалией разница — четыре часа. Мы не собираемся составлять гороскоп, а просто представим, что там сейчас — минутой больше, минутой меньше — восемнадцать часов тридцать минут. В Португалии это прекрасное время, я полагаю, все изразцы сверкают на солнце.

Он решительно раскрыл справочник и погрузился в изучение тридцатой страницы.

— Возьмем главное северное направление, так? Следите внимательно: в этот момент поезд номер 125 идет от станции Меальада к Агиму. Поезд номер 324 выходит из Торриш Новаш, до отправления остается одна минута, даже меньше. Номер 326-й в этот момент подходит к Сонзелаш, а на направлении Вендаш Новаш номер 2721-й только что вышел из Кинта Гранде. Вы следите? Вот ветка на Лоушау, где 629-й только что остановился как раз на этой станции и отправится на Прильао-Касайш…

Но уже прошли тридцать секунд, я хочу сказать, мы сумели представить всего пять или шесть поездов, а их гораздо больше, на восточном направлении поезд номер 4111 идет из Монти Редонду в Гиа, 4373-й задержался в Лейрии, 44121-й подходит к Паулу. А на западном направлении? 4026-й вышел из Мартингансы и идет мимо Потайаш, 4028-й стоит в Коимбре, но секунды бегут, и вот направление на Фигейра: 4735-й прибыл в Верриде, 1429-й отбывает из Пампильосы, вот уже свисток отправления, поезд тронулся… а 1432-й подошел к Касалю… Продолжать?

— Не надо, Персио, — сказала Клаудиа с умилением. — Выпейте лучше лимонад.

— Но вы ухватили, в чем дело? Это упражнение…

— Да, — сказал Медрано. — Я почувствовал себя так, словно с огромной высоты смог охватить взглядом сразу все поезда Португалии. В этом смысл упражнения?

— Суть в том, чтобы представить, будто ты это видишь, — сказал Персио, закрывая глаза. — Отбросить все слова и только видеть, как в этот миг всего-навсего на ничтожном клочке земного шара невообразимые тучи поездов следуют своим маршрутом точно по расписанию. А потом, постепенно, вообразить и поезда Испании, Италии, все поезда, которые в этот момент, в восемнадцать часов тридцать две минуты, находятся в пути, прибывают куда-то или отправляются откуда-то.

— У меня закружилась голова, — сказала Клаудиа. — Нет, нет, Персио, только не в эту первую ночь на пароходе и не под этот великолепный коньяк.

— Ну что ж, упражнение можно использовать и в других целях, — признался Персио. — Главным образом в магических. Вы когда-нибудь задумывались над рисунками? Если на этой карте Португалии отметить точками все пункты, в которых в восемнадцать часов тридцать минут находятся поезда, то интересно посмотреть, какой выйдет рисунок. А потом проделывать то же самое с разницей в четверть часа и сравнивать, можно наложением одного на другой, как будет меняться рисунок, станет он лучше или хуже. В свободные минуты в издательстве я получал прелюбопытные результаты; я недалек от мысли, что в один прекрасный день рисунок может сложиться так, что в точности совпадет с каким-нибудь знаменитым произведением искусства, например с гитарой Пикассо или натюрмортом Петорутти. Если такое случится, я получу число, модуль. Таким образом я начну постигать процесс сотворения с его подлинной аналогичной основы и разорву сцепление время-пространство, этот замысел, изначально страдающий существенными недостатками.

— Что же, значит, наш мир имеет магическое начало? — спросил Медрано.

— Видите ли, даже магия заражена западными предрассудками, — сказал Персио с горечью. — Прежде чем приступить к формулированию космической реальности, надо выйти на пенсию, чтобы иметь достаточно времени для изучения звездной фармакопеи. Разве может заниматься столь тонкой материей человек, семь часов отсиживающий на службе.

— Ну вот, может, на пароходе вы и займетесь своими исследованиями, — сказала Клаудиа, вставая. — Я начинаю чувствовать приятную усталость, как настоящий турист. До свидания, до завтра.

Немного спустя и Медрано пошел к себе в каюту, в хорошем расположении духа и достаточно бодрый, чтобы разобрать чемодан. «Коимбра, — думал он, куря сигарету. — Леон Леубаум, невропатолог». Все перемешивалось так складно, что вполне могло сложиться в многозначащий рисунок из встреч и воспоминаний, в которых Беттина смотрела на него с удивлением и укором, как будто простое действие — включение света в ванной комнате — было непростительной обидой. «Ох, оставь ты меня в покое», — подумал Медрано, открывая кран душа.

Рауль включил свет над изголовьем и задул спичку, которой освещал себе дорогу. Паула спала лицом к нему. В слабом свете ночника ее рыжие волосы казались кровью на подушке.