Клад - Мигель Делибес

– А дону Лино что?

И прежде чем затих его голос, эхом откликнулся из-под арки колоннады хрипатый, навязший в ушах голос козопаса:

– А этого я завтра повешу на орехе, и плевал я…

Дон Эсколастико, привыкший к тому, что речи его перебивают, не переменился в лице. Он продолжал говорить, подчеркивая, что между местными жителями и археологами достигнуто соглашение и сельчане «не только уважают их работу, – сказал он, – но примут в ней участие: Мартиниано, наш земляк, вот он, стоит тут, – алькальд повернулся к взволнованному члену Совета, – поднимется с ними на крепостной холм и поможет им работать». Вслед за тем он увлекся рассуждениями о новых археологических находках, которые «обогатили бы музей нашей провинции и прославили бы наше селение», но к этому времени головокружение, вызванное словами алькальда о свалившихся на них миллионах, прошло, и народ вернулся к апатии и холодному равнодушию, а кое-кто, соскучившись, даже стали пожимать плечами и чудовищно зевать; так что чем больше старался дон Эсколастико показать любовь жителей Гамонеса к культуре, тем меньше его слушали, а смотрели по сторонам; жители, открыто или крадучись покидали площадь, теряясь в расходящихся от нее лучами переулках, где они искали солнечного местечка, курили и лениво переговаривались. По этой причине, когда выдохшийся и охрипший от напряжения алькальд пятью минутами позднее приподнялся на цыпочки и попросил согласия своих земляков на то, «чтобы ученые из Мадрида, наши именитые гости, могли бы продолжать свои раскопки в Арадасе», на площади осталось человек двадцать, в том числе археологи и Репей. И не кто иной, как Репей, подняв свой костыль к небесам, выразил согласие от имени деревни и крикнул так, будто ему оскомина свела рот:

– По мне, так пусть начинают, сеньор алькальд!

Дон Эсколастико все же еще раз посмотрел перед собой и по сторонам, напрасно ища всеобщего одобрения, но, заметив безразличие редких зрителей, их невозмутимые скучные лица, закончил собрание ритуальной фразой:

– Так как возражений нет, Совет разрешает производить раскопки на Арадасском холме.

Кристино, сощурившись, нагнулся к Херонимо:

– С каждой минутой мне все меньше это нравится.

Херонимо нервно передернул плечами:

– Чего ты ждал? Что они встанут на колени и станут просить у нас прощения? Нужно только, чтобы они не мешали нам, оставили бы в покое, и черт с ними! Только и всего! Через три дня мы будем в ста лигах [7] отсюда, и поминай как звали.

Алькальд с трудом спустился с прицепа и, уже стоя на земле, поднес большие пальцы к вискам и забавно пошевелил остальными, словно бы собирался улететь.

Довольный, он спросил:

– Ну как, все хорошо прошло?

Выражение лица Херонимо было неопределенным.

– Вам не понравилось?

Херонимо пожал плечами:

– Ну, скажем, не совсем плохо.

– Теперь дорога вам открыта, чего же еще?

– В самом деле, – Херонимо улыбнулся. – Мое внимание привлекло, что народ был готов отказаться от компенсации, если дон Лино будет повешен.

Дон Эсколастико, явно изумленный, замигал.

– Конечно, а что? – сказал он, словно бы речь шла о чем-то совершенно очевидном.

Чтобы избежать споров, Херонимо обратился к Мартиниано:

– Ну что, готов?

– К-к-когда прикажете.

Херонимо положил руку на плечо Анхеля:

– Беги по дороге к дому сеньоры Олимпии и скажи ей, что в два мы спустимся обедать, – И, когда Анхель уже добежал до поворота у церкви, он крикнул ему вдогонку: – И что нас сегодня будет пятеро!

Пока они его ждали, Фибула, сидя на заднем сиденье, рядом с Мартиниано, напевал вполголоса:

У меня была жена,вот беда, вот беда!

Мартиниано внимательно его слушал и, не дождавшись продолжения, спросил:

– И к-к-как дальше?

– А дальше никак, сеньор Мартиниано, всегда только это. В этом весь смак.

Анхель, возвращаясь, пробежал через площадь. Он сел в машину по другую сторону от Мартиниано.

– Она согласна, – выпалил он и захлопнул дверцу, Машина мягко тронулась с места, и, когда выехали на шоссе, Херонимо оперся обеими руками о руль и, медленно выпрямившись, прижался к спинке сиденья. Возбужденно сказал:

– Друзья, Провидение предназначило нам определить время кельтиберизации Верхнего и Среднего Дуэро, Вознесем хвалу Провидению! – И он так лихо повернул, что задние колеса занесло.

– О-о-осторожно! – заметил Мартиниано. Херонимо выровнял машину, подскакивавшую на выбоинах, и добавил:

– И вы, сеньор Мартиниано, станете участником этого замечательного свершения.

Мотор сбавлял обороты на крутом подъеме, едва не глох, машину кидало на неровностях дороги.

– Перегрузили машину. Давайте выйдем, – предложил Кристино.

В конце концов машина одолела подъем и, хотя и с трудом, прошла поворот у ореха. Кристино, который с тех пор, как они выехали с площади, пытался скрыть свое белое пятно от вездесущего острого взгляда Мартиниано, указал на дерево, мимо которого они проезжали:

– Чучела все еще висят.

Фибула ехидно посмотрел на члена Совета:

– Вы поняли, сеньор Мартиниано? Это дон Лино и Пелайя. Их повесили. После них наступала наша очередь. Что скажете?

Мартиниано растерянно затряс головой.

– Д-д-дело рук козопаса, – сказал он.

Херонимо поставил машину у скалы и, едва ступил на землю, прежде даже, чем успел открыть багажник и вынуть инструменты, почуял первые признаки беды: запах перегноя, развороченная, раскиданная до самого утеса земля, разбитые валуны, широкие отпечатки колес трактора на откосе при подъезде к вершине холма.

– Что это? Что здесь случилось? – тревожно спросил он и пустился бежать.

Трое юношей и Мартиниано озадаченно смотрели на него. Они увидели, как он достиг вершины крепостного холма и внезапно остановился в начале огнезащитной полосы, словно земля у него под ногами разверзлась.

– Боже мой! – закричал он, воздев руки. – Что натворили эти сволочи!

Трое юношей побежали за ним и остановились рядом, ноги их увязли в куче рыхлой земли. Огнезащитная полоса была перекопана от края до края. По ней прошел экскаватор и оставил траншею глубиной в два метра и шириной в три. Выброшенная земля, смешанная с камнями, корнями и крупными валунами, закрывала наполовину молодые дубки, росшие ближе других. Херонимо, словно он внезапно потерял рассудок, скатился вниз, в самую глубину рва, жестикулируя, бормоча что-то несвязное. За ним – его ученики, а Мартиниано, недвижно стоя наверху, у межевого знака, смотрел на них, не осмеливаясь тоже побежать. От древней постройки из камня, отрытой накануне, не осталось и следа. Все было разворочено, разломано, разрушено. Голубые глаза Херонимо, полные слез, не отрываясь смотрели на это опустошение. Он словно бы присутствовал на похоронах дорогого его сердцу существа.

– О, боже! – повторил он. – Как же возможно такое варварство!

Трое юношей, стоявших подле, молча глядели на него. Кристино наклонился и взял пригоршню черной земли. Внимательно рассмотрел.

– Это они тут вчера поработали, – сказал он едва слышно.

Но Фибула уже не слушал. Весь кипя, он смотрел на Мартиниано, который стоял на куче земли в противоположном конце огнезащитной полосы и курил, на голове у него был надет берет. Внезапно Фибула кинулся бежать, в два прыжка одолел крутой подъем и, вцепившись в лацканы Мартиниано, стал яростно трясти его.

– Кто это сделал, говори, тварь вонючая! Это и есть ваша помощь? Да я всех вас и ваших родителей…

Мартиниано, растерянный, попятился и присел на корточки.

– А почему… почему… вы это все говорите мне?

Херонимо, бежавший за Фибулой по дну траншеи, схватил его за руку.

– Отпусти! – крикнул он. – Что делаешь? Этот идиот ни в чем не виноват.

Мартиниано, почувствовав, что свободен, отряхнул испачканные землею брюки, не отрывая от обоих недоверчивого взгляда. И вдруг, совершенно неожиданно, помчался как безумный к густому леску, не обращая внимания на то, что Херонимо кричал, чтобы он вернулся; увидев как он исчез в густом кустарнике. Херонимо с бесконечной грустью повернулся к своим товарищам.

– Ну и пусть катится ко всем чертям! – безнадежно сказал он. – Мы едем в деревню. Нужно как можно скорее переговорить с алькальдом. Это еще не конец.

Херонимо вел машину неровно, она подскакивала на выбоинах и камнях, но никто не жаловался. В селении не было видно ни души. Люди, бродившие по улицам меньше часа назад, исчезли. Херонимо поставил машину в переулочке и пошел к школе. У входа только что остановилась машина гражданской гвардии, и из нее вышел сержант. Откуда-то издалека доносились голоса учеников начальной школы: они читали по складам. В маленьком кабинете в глубине здания, сыром, с облупившимися стенами, за письменным столом, заваленным бумагами, под портретом короля сидел алькальд, с ним было еще двое мужчин. Увидев их в дверях, он подскочил, как на пружинах, и, схватившись за голову, бросился к Херонимо.