Искатель. 1968. Выпуск №5 - Л. Константинов

В тот день Толик пришел в школу радостный и возбужденный. По его круглому лицу блуждала загадочная улыбка, и на первой же перемене, когда Галактионыч ушел из класса, мы не выдержали, обступили Толика, требуя объяснений.

— Эврика! — радостно сообщил нам Толик и сбивчиво и путано стал излагать нам суть предложения.

Миллиард! Именно во столько раз увеличится мощность Установки Радости, если внести в ее схему те изменения, которые он предлагал. Академики слушали внимательно, но сумрачно: каждый из нас с первых же слов Толика понял, что такой вариант, если он даже и возможен, требует увеличения размеров Установки до размеров примерно всего нашего города. Нам же, по понятным причинам, требовались габариты самые компактные.

На этом последнем, ускользнувшем от Толика обстоятельстве внимание его остановил Президент. Толик махнул рукой, запнулся на полуслове и огорчился так явно, что нам даже стало перед ним немного неудобно.

Пять дней спустя существенное изменение в схему внес Андрюша Григорьев. Он не улыбался и не сиял. Выражение его лица было деловым и озабоченным. Он немного повозился с моим прибором прямо на наших глазах на очередном субботнем заседании Академии. Из прибора он изъял несколько деталей, а на их места вставил несколько новых, чуть-чуть повернул ручку — и мы почувствовали прилив радости в десять примерно раз больший по сравнению с прежним максимальным уровнем, до которого довел работу Установки я.

— Так я и думал, — удовлетворенно сказал Андрюша, выключая Установку, и неторопливо пустился в объяснения: — Туда-то мы поставили то-то, там-то заменили тем-то…

И снова все получилось таким простым и гениальным, как и все исходившее от Андрюши, что нам оставалось только слушать и удивляться.

А еще через день маленькое, совсем почти незначительное изменение внес в схему Алеша; и после этого мы застряли на одном месте.

Академики стали задумчивыми. Проблема захватила нас целиком, даже Леночка Голубкова морщила лобик в несколько раз сильнее, чем обычно. Желание управлять человеческой радостью укрепилось в сердцах членов «Биссектрисы» окончательно. Над проблемой думал каждый. И раз в неделю, по субботам, мы тайно собирались в нашем классе и докладывали о том, что каждый из нас успел уже придумать. Окна класса наглухо зашторивались. Во-первых, для того, чтобы никто не мог видеть нас с улицы; во-вторых, если быть откровенным, — чтобы в наши глаза не лезло озеро, плескавшееся возле самой стены, да еще не отвлекали внимание разноцветные фигурки футболистов, то и дело врывающиеся на тот участок футбольного поля, который тоже был виден в окно.

Суббота и воскресенье отводились отдыху и спорту. По субботам школа была удивительно пустой, нас встречали и провожали одни только автоматические машины для уборки, производившие в этот день во всех закоулках школы особую недельную мойку.

Через три недели в шестом «А» безнадежно упала успеваемость. Леночка Голубкова, успевшая было исправить свою последнюю историческую двойку по физике (ох уж эти законы Кузьмина-Исаченкова!), получила сразу две по истории. Алеша не смог взять простейшего интеграла. Труба, о котором Галактионыч сказал как-то, что язык у него подвешен, как ни у кого, не сумел на уроке литературы как следует осветить вопрос о фантастике второй половины XX века — теме, которая принадлежала ему по праву. Вдобавок даже сам наш уважаемый Президент впервые поплыл по астрономии. И не один, а вместе с Катей Кадышевой.

Несколько двоек по разным предметам получил и я, но вряд ли стоит рассказывать об этом подробнее. Вдобавок ко всему Толик Сергеев, очень задумавшись над проблемой и переходя при этом улицу, на наших глазах едва не попал под троллайн прямо против школьных ворот. Толик заметил машину лишь в тот момент, когда она затормозила перед самым его носом… И лишь с Андрюшей ничего не случалось, и в школе он по-прежнему отвечал на любой вопрос с точностью метронома и со знанием Всемирной Энциклопедии и аккуратно получал пятерки.

Галактионыч, наверное, терялся в догадках. И настал день, когда я впервые увидел его вконец растерянным, — другого такого дня еще не было. В этот день в начале первого урока, вместо того чтобы ответить, как обычно, на наше приветствие, он пробормотал:

— Ничего не понимаю! Меня вот только что спросили, почему никого из вашего класса уже полтора месяца ни разу не видели на футбольном поле! Ничего не понимаю!..

Мы стояли перед ним, не поднимая глаз. В классе была такая тишина, что, кажется, плеск озера был слышен даже через герметически закрытые окна.

— Ничего не понимаю! — пробормотал Галактионыч в третий раз и тяжело вздохнул. — Садитесь…

Однажды утром городская газета вышла с портретом Галактионыча чуть ли не во всю первую полосу. Идя в школу, я видел, как люди везде ее читали.

Днем по всем каналам связи на школу обрушился поток поздравлений от бывших учеников Галактионыча — со всех концов света. А наш черед поздравить учителя с его стосорокалетием пришел вот только сейчас.

Когда в начале коридора мелькнул синий халат Галактионыча, Алеха покинул свой наблюдательный пункт возле двери и рванулся в класс.

— Идет!.. — прошелестело по классу.

Примерно так же, наверное, суетились на палубах матросы Колумбовых кораблей после того, как один из них разглядел с мачты землю и довел суть наблюдения до сведения товарищей. Маленькая площадка перед кафедрой Галактионыча, на которой только что каким-то чудом размещались асе академики, минус поставленный на часы Алеша, опустела в течение секунды. На кафедре в одиночестве остался огромный букет цветов. Букет алел, голубел, пламенел, желтел, чернел, белел — в нем были все цвета и все возможные их оттенки. Кто-то, убегая от кафедры на свое место, догадался в последнюю секунду зажечь на световой доске число, месяц и год, и ярко-красная надпись, размахнувшаяся на полдоски, была, вероятно, первым зрительным впечатлением Галактионыча, когда он появился на пороге. А мы к этому времени уже все стояли за своими столами в полном порядке.

Галактионыч на пороге остановился. Нам показалось — за секунду он успел взглянуть в глаза каждому. И сейчас я думаю, что в наших глазах увидел что-то новое, необычное и улыбнулся нам только поэтому.

— Здравствуйте, академики! — сказал негромко Галактионыч.

Букет на кафедре алел, голубел, желтел… Мы все сегодня шли в школу с цветами.

— Спасибо! — сказал Галактионыч, улыбаясь все так же — и грусть и радость были в этой улыбке одновременно. — Спасибо, ребята! — и быстро пошел к кафедре.