Последний перевал - Алексей Котенев

Обиженный Никодим Аркадьевич вышел с приказчиками из кабинета и долго пожимал плечами не в силах понять, что все это значит.

Тем временем догадливый Терехин разыскал где-то подходящее древко, стал прибивать к нему кусок красной материи.

— Криво бьешь, — упрекнул его Ахмет.

— Это не играет значения, — спокойно ответил тот.

Когда флаг был готов, все вышли на крыльцо. Было уже темно. Все так же лил дождь. В водосточной трубе монотонно журчала дождевая вода. Городская площадь окуталась густой тьмой. Лишь кое-где в домах горели крошечные желтые огоньки.

Ахмет принес пожарную лестницу, приставил ее к пологой крыше крыльца. Терехин быстро поднялся наверх и приколотил флаг к резному фронтону крыши над самым коньком. Пока он забивал гвозди, флаг намок от дождя, потемнел и обвис. Но вот подул ветер, и он сразу расправился, затрепетал в свете уличного фонаря, будто захлопал от радости в ладоши.

— Маловато оторвали, — пожалел Филипп. — Надо чтоб на всю Азию! — Он широко раскинул в стороны пружинистые руки.

— Кому надо — увидят, — сказал Ермаков, глянув вверх, на крышу, где наперекор злой непогоде гордо развевалось красное полотнище.

IX

Ермаков проснулся чуть свет, открыл глаза и сначала даже не понял, где он находится: в раю или в каком другом сказочном царстве. Перина под ним мягкая, как кроличья шкурка, одеяло легкое да нежное, будто соткано из воздуха. Сверху вздулся огромным парашютом роскошный круглый потолок, на нем нарисованы голые женщины, в которых маленькие ангелы пускали тонкие стрелы. Кровать под ним блестела розоватым лаком. Видно, на ней почивал сам купец Чурин, когда приезжал сюда проверять свои доходы.

На таких мягких перинах да под таким дивным одеялом можно было бы спать, не просыпаясь, трое суток. А он вот проснулся: забота одолевала. Всю войну он был подчиненным, только и слышал: «Ермаков, ощупай дорогу!», «Ермаков, разведай передний край!». К каждой бочке затычка. А тут нежданно-негаданно стал вдруг начальником гарнизона. Шутка ли сказать! Это же большущая должность. Если разобраться, он в этом городе самая что ни на есть верховная власть: и судья, и прокурор, и посол своей державы. Словом, и царь, и бог, и воинский начальник. А кому много дано, с того много спросится. Сумеет ли он сделать все так, как положено? Не начудит ли чего по глупости на смех всей бригаде? Тяжела ты, шапка Мономаха…

Жаль, что гарнизон у него маловат. Надо взять под охрану и мост, и многочисленные склады, и железнодорожную станцию, разрушенную японцами при отступлении. А людей — раз, два и обчелся. Шилобреев в начальство выбился — комендант города! Его на пост не поставишь. Сулико над радиостанцией день и ночь ворожит. Все его войско: Казань да Рязань — Терехин с Ахметом. Но даже их далеко не пошлешь: нужны при комендатуре — надо же ее охранять. Экипаж танка тоже не тронешь: он при технике. Вот и соображай, какими силами наводить порядок в городе и осуществлять верховную власть! Хотя бы поскорее Хлобыстов с танками подтягивался.

Но больше всего Ермакова беспокоило то, что он не выполнил поставленную перед ним главную задачу: не разоружил японскую часть. Где она теперь — неизвестно. И почему японцы сожгли горючее — тоже неизвестно. Было бы у него горючее, он попытался бы догнать их. А без горючего что сделаешь? Сиди и не рыпайся. Он повернулся лицом к окну. Дождь хлещет по-прежнему. По зеленому стеклу льется потоками вода. За окном еле виднеются мокрые кусты акации. Дождь барабанит по крыше, клокочет в водосточной трубе. «Видно, не один денек придется тебе, товарищ старший сержант, послужить начальником гарнизона», — подумал Иван.

Он поднялся с постели, потянулся рукой к брюкам и остановился в недоумении. Мать честная! Что за невидаль? Он не может узнать собственного обмундирования: брюки вычищены и отглажены — прямо с иголочки. Гимнастерка — как будто из пошивочной мастерской. Пуговицы сверкают, как звезды в темную ночь, подворотничок белее снега, а о наградах что и говорить! Начищены, надраены, аж смотреть больно. И такое их множество — от плеча до плеча. Иван даже усомнился: все ли его? Помимо орденов и медалей здесь приколоты все значки, которые он хранил на память в вещевом мешке. Вот это да! Рядом у кресла стояли начищенные до блеска Санькины хромовые сапоги. Ну и усердствуют ребята!

В командирскую спальню вошел Ахмет и четко доложил:

— Товарищ начальник гарнизона! По приказу коменданта города я назначен к вам для авторитета личным адъютантом и жду ваших дальнейших приказаний!

— Это твоя работа? — спросил Ермаков, тряхнув гимнастеркой.

— Так точно. Действовал по приказанию коменданта города. Только погоны офицерские не мог найти.

— Я вот вам врежу вместе с комендантом за эти подхалимские штучки! Еще одному бойцу должность нашли. Теперь моим регулярным войском будет один Санька Терехин.

Ахмет стоял навытяжку, как перед генералом.

— Не имеете права, товарищ начальник гарнизона, потому что это для пользы дела.

— «Для пользы дела»! Ты посмотри: даже спорные сапоги хромовые не пожалели.

— Это мы с Терехиным проявили инициативу, — ухмыльнулся Ахмет.

— Ну и народ у меня подобрался! Придется мне с этого услужливого Филиппа стружку снять. Вызови его ко мне.

Щелкнув каблуками, Ахмет выскочил из спальни. Через минуту вошел Филипп Шилобреев, начищенный, наглаженный, с живописно закрученными усами. В руках у него был офицерский ремень.

— Товарищ начальник гарнизона, по вашему вызову…

— Ты что это комедий взялся разыгрывать? Ханшина лишнего хватил? Да? К чему этот маскарад?

— А ты что на меня орешь, как на денщика при старом режиме? — окрысился Шилобреев.

— Брось. Филипп, шутить, нам пока не до шуток. Адъютантов вздумал назначать, штаны гладить! Тебе что, делать нечего?

— Вот тебе раз! Высказался! Да как же ты не можешь понять своего положения? В город вошла Красная Армия! К тебе сейчас хлынет народ с поздравлениями, жалобами, просьбами. А ты будешь стоять весь зачуханный, в грязных кирзовых сапогах да с оторванным погоном? Ты в своем уме? Какой же дурак назначил тебя начальником гарнизона!

— Ну, ты полегче насчет дураков. А то я и наказать могу. У меня не заржавеет. Ишь ты, размахался руками!

— Да как же с тобой разговаривать, если ты ситуацию не понимаешь?

— Ладно, ладно. Учить меня вздумал. Ремень-то что принес?

— Мэр города сейчас к тебе заявится, а ты подпоясан солдатским ремнем. Соображаешь? Возьми этот — у механика-водителя одолжил.

— Что за мэр? Кто такой?

— Ну, власть местная. Как у нас председатель сельсовета… Ты не зубоскаль, Иван. Сам должен понять, на какую ты вышку поднялся. От имени Советской России будешь разговаривать. Это тебе не баран чихнул.

— Ладно, ладно, будет тебе старших учить. Назначил я тебя комендантом на свою голову.

— Я же все для солидности делаю. Распустил даже слух, что ты переодетый капитан.

— Капитан? Мог бы и полковником сделать.

— Ладно, подождешь…

Ермаков взял полотенце, умылся в ванной комнате, надел гимнастерку и подпоясался офицерским ремнем.

— Вот теперь подходяще, — одобрил Филипп.

— Все у нас будет подходяще. Только вот ты держать себя не умеешь с начальником гарнизона. Ты должен гвоздем стоять перед ним, дрожать как осиновый лист. А ты с наставлениями. — Ермаков одернул наглаженную гимнастерку, прошелся, скрипнув хромовыми сапогами. — Ну как? Сойду за капитана?

— Сойдешь, если малость подучить, — ответил, усмехнувшись, Филипп. — Пойдем скорее завтракать, а то мэр к тебе нагрянет.

Они прошли в столовую. Там на столе, накрытом белой скатертью, стояли тарелки с закусками, бутылки вина.

— Не худо капитана угощают. Как настоящего генерала, — заметил Ермаков.

— Чуринские повара неплохо работают на буржуев, пусть и на нас поработают, — сказал Филипп, поправляя нафабренные усы.

— Ты, оказывается, форсун, Филипп, — улыбнулся Ермаков, поглядев на друга. — Я и не знал.

— А как ты думал? Вся «пятерка нападения» начистилась, как перед парадом. Даже Санька Терехин прихорошился под давлением Ахмета. Правда, без энтузиазма. Сидит чистит сапоги, а сам чертыхается на чем свет стоит. «Я бы, — говорит, — лучше могилу для тебя выкопал в два метра, чем мне эти сапоги чистить да подворотнички стирать».

После завтрака они пошли в комендатуру. В приемной их встретила все та же чопорная Маргарита Николаевна в длинном лиловом платье, с высоко взбитым коком на голове.

— Доброе утро, ваше превосходительство, — приветливо пропела она, кокетливо улыбаясь. Над ее грудью, на белой холеной шее игриво сверкнула мелким бисером золотая цепочка с маленьким крестиком. Ермаков сдержанно кивнул секретарше и прошел в свой рабочий кабинет.