Ант - Дан Маркович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остроухий вылущил середину куска, схватил то, что осталось, и исчез в подвальном окошке. Я с трудом одолел несколько ступенек, ведущих вниз, вошел и огляделся. Здесь было не совсем темно, и постепенно привыкнув, я увидел то, что никогда не забуду. Остроухий принес добычу другому котенку, и теперь они поглощали остатки вдвоем. Маленькая черная кошечка, взлохмаченная растрепа со взглядом исподлобья. Я знаю этих зверей и называю их Жучками. С детства я помнил такую кошку - лохматая, грязная, маленькая, никому не нужная, она целыми днями лежала в траве и смотрела на мир со страхом и недоверием. Она так смотрела даже в утробе матери - с ужасом перед начинающейся жизнью, которой еще не знала. Страх возник и рос вместе с ней. Это мне понятно. Жизнь страшна, но большинство существ, звери и люди, не лишены сначала ожиданий, интереса; они смотрят на мир с радостью, желанием освоить или даже подчинить себе кусок пространства, теплый и спокойный уголок, и устроиться в нем по своему разумению. Такие, как Жучка, с самого начала смотрят с недоверием и ужасом. Вот и теперь передо мной была истинная Жучка: она даже ела с недоверием, отщипывая крошечные кусочки, хотя была до последней степени истощена. Остроухий наелся и отошел, упал, прислонившись к стенке и со стороны наблюдал, как ест его сестричка.
Теперь из угла, из темноты вышел третий котенок, и тут же полностью завладел моим вниманием. Если остроухий был боец, Жучка - забитое и напуганное предстоящей жизнью создание, то этот был совершенно другим.
Довольно большой, рыженький с яркими белыми пятнами на шее и спине, с большой головой, он смотрел доверчиво и открыто яркожелтыми теплыми глазами. Он тоже хотел есть и был страшно истощен, но ждал, пока насытится Жучка, и ему достались крохи. Он ел не спеша, толково и аккуратно, и когда ничего не осталось, тут же начал вылизывать грудку, лапы и бока. Ему это нелегко давалось - оказываясь на трех лапах, он терял равновесие, настолько был слаб. Остроухий тоже обессилел, набег тяжело дался ему - он неровно и глубоко дышал, тряс головой, у него постоянно текла слюна... он был болен, да и все они были, можно сказать, на грани. Еще несколько дней, и они погрузились бы в полное равнодушие и угасли бы. Они видели меня, но я стоял на расстоянии и не представлял опасности.
И тут Рыжий, я сразу назвал его Шуриком, подумал и подошел ко мне, стал тереться головой о штанину. Он причинял мне острую боль, любое прикосновение к ногам мне дорого стоило. Я наклонился и поднял его. Он прижался к груди и смотрел на меня оранжевыми добрыми глазами... Трудно сказать, что со мной произошло в этот момент. Я заплакал, чего не делал многие годы, кажется, с тех пор, как Ефим выкинул меня из коляски и заставил ползти по шершавому мху. Прижал к себе Шурика, схватил двух остальных, которые после еды обессилели и вяло сопротивлялись, и принес домой. Так начался еще один период моей жизни.
2.
......................Как я ни старался, двое котят погибли в течение недели. Они все болели сразу многими болезнями животных - паразиты, вирусы, лишаи... не хочется перечислять. Я измучил их уколами, мазями, таблетками. Боролся, я ведь не умею сдаваться, но спасти не сумел.
Первым угас Остроухий боец, самый смелый и сильный. Он в последние дни залез под ванну, там было тепло и темно. Я вытаскивал его, пробовал кормить, насильно открывая пасть. Он висел у меня на руках как лохматая тряпочка... Как-то утром я нашел его окоченевшим. Жучка жила дольше, все тот же взгляд исподлобья, он постепенно тускнел, глаза заволакивала пленочка, туман клубился в глазенках. Я пытался кормить ее, она равнодушно отворачивалась. Разжать ей челюсти было опасно, я боялся сломать хрупкие косточки. Я мазал ей мордочку сметаной, она по привычке облизывалась. Несколько дней удавалось обманывать ее, потом она сидела в белой маске, и только глаза исподлобья, загнанный и в то же время упорный взгляд. Как-то, отчаявшись накормить, я гладил ее. Острым горбиком спина. Ладонь почти полностью прикрывала ее, оставался виден лишь хвостик, тонкий у корня, распушенный и лохматый на конце. Я гладил и гладил, и вдруг она протянула лапку и ударила меня по руке, и второй раз, и третий... За что?... Да за все, за все, за все! Ей нужно было отомстить кому-то за все, что произошло с ней с того момента, как стала ощущать жизнь, это непрерывное мучение. Я плакал и все гладил ее, давая возможность отомстить. Наконец, она обессилела и затихла, закрыла глаза.
Я отошел и не трогал ее до вечера, а когда подошел, то она уже была холодной и твердой. Я забыл о боли в ногах, впервые за многие годы, безнадежно бродил по дому и повторял - " и это жизнь?.. Это жизнь?.. "
Что-то во мне разрушалось, а взамен ничего не возникало, я стоял перед пустотой. Какая сволочь выдумала все это?.. В тот момент я бы отдал все, чтобы ударить посильней мерзавца. Я забыл, что не верю, что никого нет, некого бить, вокруг пустота. Некому мстить. Униженность, страх и боль условия нашего выживания, почти невозможного явления в холодном отвратительном каменном мешке. Жизни не выжить, не выжить. Сволочная машина, а другой быть не может, не может, не может...
3.
Я ненавижу смерть. Больше я мог бы ненавидеть только бога. Но бога в этом сумасшедшем доме быть не может, а смерть - вот она, нате вам.
Ненавижу, презираю грязь, боль и суету, в которую нас вовлекают, а мы рады-радешеньки, потому что нет выбора. Мы слабы и хотим выдрать у Случая крохи времени, вздохнуть еще раз, посмотреть кругом, а потом уж опустить голову и сдаться, подохнуть. Я не должен сдаваться. Так меня учили вставай, муравей, ползи... а может я придумал это, извлек из своей квадратной головы? Или из ног?.. Возможно, я думал ногами.
Но все-таки мне что-то удалось сделать, хоть немного помочь жизни рыжий Шурик выжил. Он долго тлел, несколько недель колебался между жизнью и смертью, а потом постепенно начал интересоваться едой, жильем, и я понял, что мы с ним победили.
Теперь мы были вдвоем, вместе, против всех. В жизни появилась щель, наполненная светом, как бывает иногда зимними вечерами в конце дня - яркая полоса над лесом у горизонта. Я наблюдал ее всегда с теплым чувством, свет это живое существо на небе, обезумевшем от темноты и холода.
Жизнь и смерть.
1.
Как он ждал меня!.. Подходя к дому я задирал голову и видел тонкую тень на подоконнике. До весны я его на балкон не выпускал, тем более, на улицу. Вожусь с ключом и слышу нетерпеливое попискивание у двери, он уже там и ждет. Он сразу бросается ко мне, скребет штанину, весь вытянулся, а я смотрю, какой он стал большой, но все еще тощий, позвоночник колется... Он карабкается по мне, забирается на плечо, трется головой о голову, дышит в шею, лижет ухо и довольно урчит. Мы идем мыться. Потом готовить еду, и он получал все, что хотел. Он сидит на плече или на краешке плиты, она приятно теплая, если не приближаться к комфоркам. Он заглядывает во все горшки. Он понемногу воровал, это доставляло ему удовольствие, и мне тоже. Я специально оставлял для него кусочки вкусной еды как бы забытыми, он находил их, настораживался, вытягивался, долго нюхал, сначала на расстоянии, потом приближаясь... Мы вместе едим - я за столом, он на столе, я из своей миски, он из своей тарелочки...
поглядываем друг на друга. Потом он осторожно приближается, заглядывает ко мне в тарелку - что ешь?.. Если ему интересно, я оставляю немного, он аккуратно вылизывает, до блеска. Потом мы играли. Он приносил мне пробочку, которую особенно любил, я должен был бросить ее подальше. Он кидался за ней, находил и снова приносил мне, и так мы забавлялись, пока не уставали. Часто я приходил и сваливался у порога, и так сидел полчаса, чтобы придти в себя, и Шурик всегда рядом.
2.
Весной я начал понемногу приучать его к балкону, к улице, мы ходили вместе гулять около дома. Сначала я носил его, успокаивал, потому что мир открывался ему с гулом и треском, всеми своими отвратительными чертами машины, собаки, мальчишки... Он вздрагивал при громких звуках, резких движениях. Понемногу освоился, стал спрыгивать с рук, а я трясся от страха, постоянно смотрел по сторонам, чтобы предупредить неприятности.
Потом он стал просиживать днями на балконе, пытался спрягнуть вниз... Я живу на втором этаже, рядом с балконом козырек над подъездом, на который довольно легко спрыгнуть, только сначала страшно. Я чувствовал его страх, как свой. Прыгать-то он научился быстро, а вот вернуться на балкон оказалось сложней. И я, с немалыми усилиями выбравшись на козырек, учил его попадать в узкую щель между решетками... Потом он научился пробираться вниз, на землю - сначала с козырька на балкон первого этажа, а оттуда уже просто. Я с содроганием воспринимал его попытки. Но не могу же я запереть его дома, когда земля так близка и доступна! И так привлекательно там кусты, трава, земля, песок... как я могу ограничить его жизнь диванными подушками... Теперь я подходил к дому, и видел в траве его яркую шерстку. Прятаться, дурак, не умеет. Как внушить ему, что жизнь опасна, непредсказуема?..