Без определенных занятий - Глеб Успенский

— Не с покаянием или, примерно, будем говорить, как по-христиански, но, вполне можно сказать, с грабежом окончилась покойница, вот так я скажу!..

Ястреб еще раз плюнул, еще раз запахнулся и продолжал:

— Мы торгуем с братом… он в Буграх, а я в Залузье… Капитал один у обоих… Ты знаешь брата-то?

— Слыхал… Корней Егоров?

— Ну вот. Он самый. Можешь ты понять, каков он есть человек? Прямо сказать — тигр или, например, аспид какой железный… Приедет учитать лавку — так редко когда за ножи не схватимся… Двенадцать фунтов солонины однова я выкинул собакам, грудинку, потому оченно духом взялась, так ведь он, анафема-проклят, чуть было меня не зарезал, дьявол этакой!

— Крут!

— Чорт въяве, не то чтобы, например, человеку сходствовал… С этаким-то дьяволом я вот двадцать лет маюсь… Кажинный день норовит схватить за горло… Должен же я как-нибудь себя соблюдать. Так или нет?

— Само собой!

— Н-ну… Я тебе говорю по чести, что мне?.. Н-ну, вот и было у меня, в течение времени, скрыто, значит, тыщи три… значит, в куньем воротнике. Я тебе говорю прямо: под подкладкой, значит, было… Подкладка простегана, все честь честью. Воротник-то этот в сундуке… Вот, братец ты мой, как стала Авдотья-то помирать… и не помню, каким манером я обронил ключ от сундука. То ли обронил, то ли вытащила мать ейная — мать-то при ней была — уж не знаю; только что, гляжу я, мать-то эта самая тихим манером наняла подводу — марш домой! "Прощайте! недосуг, телятники, мол, приехали…"

— А есть у вас теляты-то поеные? — перебил другой ястреб.

— Есть.

— Почем?

— Тридцать, тридцать пять…

— Гм… Н-ну?

— Ну, значит, и оказалось: валяется воротник за сундуком, подкладка вспорота, денег нет… Так меня, братец мой, и затрясло всего… Схватился за дочь — бить! Говори (так и так) — где деньги? Молчит как убитая, а была все время при матери… Тут старшая дочь, от другой жены, от первой, все и открыла. Своими, вишь, руками Авдотья-то отдала матери, а ключ-то, видишь, дочь ей вытащила. Я к Авдотье: "Сказывай, говорю, отдавала матери деньги?" А она, братец ты мой, глядит эдак-то на меня, зубы стиснула — "не скажу!" говорит. Я уж тут — даром что больной человек — вышел из всяких границ… "Н-нет?" — "Не скажу!" Как камень! Так и померла.

— Не вполне благородно!

— Я тебе говорю, скончалась не по-христиански, а, прямо сказать, разбойным манером померла. И всю жизнь-то как волк была… Только и возьмешь, бывало, боем одним… Упорная была покойница, настояще как дерево или, например, камень какой… Старшую-то дочь, от первой-то жены, слопала совсем… Да и мать-то ейная — тоже скорпиону преподобна. Да и Авдотья-то народила детей, тоже вроде как ехидны какие… только что возьмешь кнут, да оболванишь всех поголовно, и от первой и от второй супруги… ну, тогда и имеешь спокойствие…

— Так и пропали деньги-то?

— Ищи поди их! Мать-то ейная говорит: "это, говорит, мои были деньги; у тебя, говорит, денег нету; пусть, говорит, брат рассудит". Ну, а брат, ты сам знаешь… Он уж и теперь косится, как жеребец очумелый. Нюхает что-то. А как узнает, так ведь… Он меня раз топором было рассек пополам из-за того, что восемь фунтов двухтесных гвоздей недосчитался. А тут — так ведь он… Он и то все сулится: "Ежели, говорит, узнаю, что, например, скрываешь деньги, так всего, говорит, тебя издеру овечьим гребнем, то есть всю кожу издеру, в ленты…" Вот какой урожденный чорт!

— Н-да!.. Человечек, ничего… Не пропащий человек… Нет! Человек уж, брат, вполне можно сказать… сурьезный!

— Живодер, одно слово…

— Ну, и что же? — спросил первый ястреб второго ястреба. — Ведь по делам-то выходит, опять тебе надобно жениться?

— Мне без жены, — отвечал второй ястреб, — все одно без рук… Первое дело — восемь человек детей, всех их надо держать в руках… второе дело — работники; накормить, напоить… скотины тридцать голов… А третье дело — торговля: сено, лес, мало ли на моих руках… Я вот и теперь, давно ли без жены-то? а и то смаялся… Двух недель не будет, а уж у меня голова кругом идет… Веришь — все руки отрепал, кое о ребят, кое о работников, нет способов одному управиться!

— Ну, только, — сказал первый ястреб, — трудненько, я думаю, насчет невесты будет… Не пойдут, пожалуй?

— Нейдут, анафемы… Про девок и разговору нет; то, брат, ноне сам знаешь… воля! Да ежели бы, положим, я и склонил девицу, так ведь это мне не расчет… Молоденькая на что мне? Кабы я бы молодой был — ну так! А то, хоша я еще и в силах, ну всё же не в пару… У меня у самого дочери почесть что невесты. Вдову взять — опять редко которая вдова без детей; тоже нет расчету, и своих у меня много… А которая вдова и без детей, и можно бы, пожалуй, соблаз ей сделать, — ну, опять же трудно. Ноне вдовы-то норовят за холостого выйти, потому всякая рассчитывает за своими чтоб ходить детьми…

— Как бы тебе того… без невесты, пожалуй, не остаться бы? — проговорил первый ястреб.

Второй ястреб подумал и отвечал с расстановкой:

— Думается мне, братец ты мой, что дело это как-никак, а сладится…

— Али есть на примете?

— То-то что есть. И такая, я тебе скажу, особенная женщина, лучше мне, по моим делам, не требуется… Первое дело, скажу тебе, состоит она на девичьем положении, следовательно, не вдова и вроде как девица. А может, и было что-нибудь, так ведь это, братец ты мой, не касаемое до меня, коль скоро я вступлю в брак.

— Само собой!

— А второе дело, веры она не нашей, столоверка… Я было и подумывал — хорошо ли, мол? Ну, так рассуждаю, что как она на нашего брата косится, то есть на православных, то и ребятам потакать не будет… Для нее православный — что нехристь, татарин, а, стало быть, работники ли или ребята — уж это от нее им не будет снисхождения. Уж она их произведет в страх и вполне сократит… Окроме того, и по природе — ха-арактерная баба, упаси бог, какая кремневая! А мне такая и требуется, мне надо, чтоб она бы в дому была, как молния, например, во все места бьет, так чтоб и тут… Чтоб то есть пикнуть никому не давала, а уж эта — стрела огненная! Ты погляди на нее — из себя она сухощава, жиловата, речь у ей отрывная, одно слово, женщина упорная! А мне это и требуется… Мне в доме надобен такой человек, то есть чтоб страх к нему был у всех, а уж лучше ее, как я сужу, не сыскать…

— И что ж? Соглашается?

— Куда тут! Разве этакого-то безбожного человека согласишь сразу? Тут еще, погляди-ко, сколько надо хлопот. Соглашается? Да ей и заикнуться-то об этом деле — я так считаю, неспособно… На что отец духовный, а и тот отлетел от нее кубарем, как сунулся ее увещевать насчет, значит, веры… А тут она и вовсе осатанеет… Нет! ее надо перво-наперво обломать начисто всю, сбить с нее фонаберию-то; еще тут, друг любезный, хлопот будет, боже мой, сколько!..

— Как же ты ее обломаешь-то? Есть ли способа-то?

— Способа, я тебе скажу, есть. Видишь, какое дело… На счастье мое, братан-то, что я тебе говорил, купил у нее пять лет тому назад полдома, в Буграх-то… Пять окон по улице его, по вороты, а четыре окна ейные, и лавка ейная внизу-то, торгует она мелочами, а брат трактир держит… Уж она не раз жаловалась брату, что, мол, пьяные донимают; брат говорит: "Продавай свою часть, стало быть, четыре окна-то, то есть от ворот по угол". Ну, она упирается. "Я, мол, с чем останусь?" Ну, а теперятко, как, значит, я овдовел, братан-то и раззарился на полдома-то… Первое дело, в случае браку полдома без покупки отойдут к нам, второе, у меня в хозяйстве будет человек сурьезный, а третье — и лавку-то ейную уж он возьмет за себя, а то теперь приговора не дают. Дело-то, видишь ли, вполне нам в руку. И полдому, и лавка, и хозяйка, и всё! Одно только и остается, что обломать ее требуется! Не идет, каторжная, добром-то! Главное — в оглобли-то ее вопхнуть, а там уж рычи, не рычи, наплевать. По нашим делам, что злей, то лучше…

— Обломать-то хитро! А то бы тебе в самый раз…

— А братан-то? Эдакой-то разбойный человек, да чтобы он не обломал? Ну, уж это напрасно! Уж что ему вступило в голову, с мясом вырвет. Не расстанется!.. Мы было калякали с ним, "перво-наперво, говорит, надо по-божьи, и не то чтобы стращать ее, что, мол, "отдай полдома", а так говорить, что возьми, мол, мою половину, всем домом владай и замуж выходи". Сначала, говорит, надо мягко, чтобы раззадорить ее на дом-то, жадны ведь бабы-то… А как ежели домом ее не возьмешь, ну тогда надобно напорством поступать. Братан-то говорит: "коли добром не пойдет, так я ее, шельму, огнем начну жечь со всех концов". Заведу двенадцать кузниц да примусь молотками зудить да полымем пускать — так она у меня в одни сутки позабудет, как и самою-то ее по имени звать, не токма замуж упираться… Нет, брат! Чего-чего… а уж этого от братана вполне можно надеяться… Ежели уж он меня, своей крови, не жалеет, так уж чужого человека — и в порошок изотрет, не ахнет… Уж это что!.. Утихомирит…

— Ну, а как в дому-то у тебя она ощетинится?