Плеть темной богини - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кричит. И за стеной раздается протяжный скрип, свидетельствующий, что Тонечка забеспокоилась, встала с кровати и сейчас объявится, проверит, с чего это гость расшумелся.
– Одному господу известно, – пытаюсь успокоить Вецкого, но тот успокаивается сам, машет рукой, обессиленно, словно отчаявшись донести до меня мысль, и чай выпивает, залпом, кривится, облизывает неестественно красные губы и тихо говорит:
– Бросьте, Егор Ильич, уж вы-то в бога не верите. Тут мы с вами похожи… да, похожи. Но я не о том хотел, вот, верите, сам не пойму, с чего это меня на откровенья потянуло? Видно, устал, все мы устали… Егор Ильич, я имел предложить идейку, какая, имею надежду, вам приглянется больше, чем прежняя. Я желаю открыть больницу, с вашим именем и моими связями сие вполне возможно.
– Я уже говорил, что…
Вскинул руки, обрывая возражения:
– Дослушайте. Я не требую отказаться от вашей миссии милосердия, я предлагаю перевести его на иной уровень, сделать более… всеобъемлющим, что ли? – кажется, он сам удивлен этим словам. – Смотрите, больницу при монастыре в скором времени прикроют, ибо сестрам не на что ее содержать, но вот если иметь коммерческое заведение, то часть доходов можно было бы пустить на благотворительность.
Больницу закроют? Матушка Серафима о таком не упоминала.
– Бесплатное отделение. Много больше того, которое здесь. С палатами, а не кельями. Куда лучше обеспеченное и оборудованием, и лекарствами. Полностью укомплектованное персоналом. Более того, это отделение видится мне великолепной возможностью практики для студентов-медиков или даже молодых врачей, кои захотят перенять ваш опыт…
– Экспериментальный материал?
– А пусть и так! Им все равно, кто вскрывает гнойники, профессор или студент. Им плевать, кто принимает роды – мировая знаменитость или полуграмотная монашка! Эти люди получат надлежащий уход, и вы будете лично следить за этим, коли так хочется.
– Но?
– Сомнения? Что ж, я понимаю вас, Егор Ильич, мир корыстен, и я не исключение. Я хочу, чтобы вы работали с иными пациентами. Бедные и убогие – по вашему желанию, но в первую очередь те, за счет кого будет процветать наша с вами клиника. Я хочу, чтобы вы учили. Меня, Софью… иных. И не только тому, как спасать чужие жизни. Егор Ильич, мы с вами нужны друг другу, жизненно необходимы просто! Вы станете моим знаменем, моим символом. Я – гарантом вашего милосердия.
– Уходите.
Вецкий вскочил, поднял сжавшиеся кулаки, словно угрожая, но не ударил, отступил, трусливо отвел взгляд и пробормотал:
– Извините.
Эта его внезапная покорность, пожалуй, была еще более удивительна, чем прежний поток откровения.
Стигийские псы меня не тронут? Или все же я слишком заигрался с фантазиями, ежели в обыкновенном человеке ищу печать мистицизма?
В тот вечер я не думал над предложеньем Вецкого – упал в кровать, не раздеваясь, и провалился в черный, бездвижный сон, из которого вынырнул еще более утомленным, чем прежде.
А спустя неделю матушка Серафима объявила о закрытии больницы. Делать стало нечего.
– Интересно, очень интересно… – Эльдар Викентьевич снял очки и сунул их в нагрудный карман. – Значит, собачья шкура… значит, кто-то желает разбудить ее…
Лицо его вытянулось, черты поплыли, словно растворяясь в резком электрическом свете, на миг даже почудилось, что и не человек это вовсе.
Илья потер глаза, мотнул головой, пытаясь выбраться из сонливого состояния, и, кажется, получилось. Во всяком случае физия адвоката теперь была вполне человеческой, мерзкой, конечно, вызывающей отвращение на каком-то подсознательном уровне, но тем не менее.
– Тем не менее я попробую. Ради Стефочки попробую… вы только скажите, где она?
– Бабушка? – Юленька пожала плечами. – На кладбище. Она умерла.
– Да, да, я в курсе, что Стефочка отошла в мир иной, и весьма, да, да, весьма опечален, ибо она была великолепной женщиной. Магнифик! Но я о Плети спрашиваю. Где Плеть? Я должен, я обязан убедиться, что она существует, что…
– Я не понимаю, о чем вы.
– О Плети Гекаты!
Взвизгнул и, осекшись, замолчал, уставился на Юленьку немигающим взором. А кадык мелко-мелко подрагивает. И пальцы на обивке дивана, словно Эльдару Викентьевичу очень хочется сжать руки в кулаки и, возможно, ударить, но он держится.
– Плеть Гекаты, – спокойнее повторил он и даже улыбку выдавил, кривоватую, этаким беззубым оскалом. – Стефочка не рассказывала тебе про Плеть?
– А я говорила, что он псих, – громко заявила Дашка. – И бабка твоя, Юлька, тоже ненормальной была…
Наверное, Дашка добавила бы и больше, и про саму Юльку, которую уже тоже считала ненормальной и виноватой во всем, случившемся вечером, но Илья перебил:
– Расскажите про Плеть. Даша, сядь, пожалуйста.
А кофе остыл, черная жижа в белых чашках, не фарфор, но керамика, в отличие от всего в доме, – новая, блестящая, украшенная аляповатым рисунком и очень миленькая. Только вот кофе холодный. Юленька сделала его еще тогда, когда за окном плескалась волглая муть непонятного цвета, не ночь, но еще и не утро. О кофе просил Эльдар Викентьевич, но так и не притронулся, а Дашка, выпив свою чашку, забрала и Юлькину, но не допила…
Алена не любит кофе, Алена пьет зеленый чай, чистый, без добавок или ароматизаторов, без сахара и молока, без конфет в прикуску и булочек.
– Рассказать? Что ж, молодой человек, я могу и рассказать… о Гекате темной, о Гекате великой, о Гекате – хозяйке перекрестков, повелительнице ночи, о Гекате Карающей, той, что обитает в мрачном царстве Аида, которое покидает лишь изредка. Она выходит на поверхность, чтобы нести ужас и безумие, в руке ее – плеть и факел, у ног ее – стигийские псы, мрачные сородичи ужасного Кербера.
Права Дашка, он точно псих, причем самый натуральный. Вон как заблестели глаза, а голос зазвенел, загремел, заполняя пустое пространство квартиры. Эльдар Викентьевич поднялся и, вытянув руку над столом, над чашками с остатками кофе, над сахарницей – серебро и ляпис-лазурь, над салфеткой и журнальчиком «Мини», продолжил вещать:
– И по слову Гекаты срывается стая в бег, дабы лететь по следу, дабы настигнуть рано или поздно того, на ком гнев богини. И вонзят они клыки, и польется кровь…
– И наступит конец света, – заявила Дашка. – А вы давно голову проверяли? Знаете, у меня знакомый есть, он как раз по нервным расстройствам специализируется, хороший врач…
– Спасибо, – иным, нормальным голосом ответил Эльдар Викентьевич, доставая очки. Плечи его вдруг поникли, движения обрели прежнюю суетность, а в позе появилось нечто жалкое, просящее. – Но не нужно. Я понимаю, что все это выглядит странно и, вероятно, пугающе, но все же… пожалуйста, Юленька, мне очень нужно знать, что тебе бабушка рассказывала о Плети?
– Ничего.
– А о Данцеле? Она не могла не рассказывать тебе о Данцеле! Это ведь твой дед, отец Ксюши…
Ничего не рассказывала, только ведь не поверят, решат, что Юленька замалчивает правду, хотя у нее того и в мыслях нет. Бабушка и вправду не говорила… Или говорила все же?
– …не хочу и слышать! – бабушкин голос доносился с кухни, колючий, как кактусы в комнате Зои Павловны. И Юленька прижалась к стене, затаив дыхание.
– Стефочка, но она имеет право знать…
А этот мягкий, ласковый, пуховый, но все же неприятный, может, потому, что Юленьке незнаком. Чужой человек? В последнее время в доме не было чужих людей, и Зоя Павловна очень этому факту радовалась.
– Не имеет и не будет.
– Он ее дед…
– И что из того? Он мертв. Хватит. Отпустите и отстаньте! Эта тема закрыта. Юленька ничего не знает, и я постараюсь, чтобы ничего не узнала.
– Да, ты стараешься… наемные актеры, родительские визиты… как мило! Сказка о катастрофе…
– Лучше уж так, чем правда. И еще, мой дорогой, надеюсь, ты понимаешь, что я не потерплю ослушания? Плеть Гекаты может и шкуру снять, а может и хребет перебить…
Юленька попятилась, ей вдруг стало очень и очень страшно, хотя она сама не знала, отчего вдруг. Тон ли тому виной? Или слова? Или еще что-то?
– Так все-таки было что-то? – это уже спросил не Эльдар Викентьевич, а Илья.
– Было, не могло не быть. Хотя, полагаю, Стефочка и вправду озаботилась бы, чтобы вы не знали… да, да, не знали… – Эльдар Викентьевич потер подбородок и, вытянув нижнюю губу, спросил: – Что вам известно о своих родителях?
– Они умерли, – ответила Дашка. – И вообще, какое отношение имеют Юлькины родители к делу?
– Самое непосредственное, милая нетерпеливая леди. Самое, смею вас заверить, прямое. О Плети Гекаты знают лишь те, кто был близок Данцелю, а это, прежде всего, его пропавшая дочь, мать Юленьки, Ксения.
