Слуги в седлах - Пааво Ринтала

Только лицо пастора сохраняло полнейшее безразличие, он спокойно ковырял в зубах.

Когда советник усадебного права расправился с салатом, он громыхнул официанту про кофе с коньяком.

Аптекарю положено было после обеда произнести речь, но он забыл о ней, засмотревшись на советника. Теперь он спохватился, встал и постучал по стакану:

— Дорогие господа, старые друзья! Десять лет прошло с тех пор, как мы в последний раз сидели вместе в этом ресторане. За эти десять лет многое успело произойти, очень многое. Прежде всего, шестерых уже нет с нами. Предлагаю почтить минутой молчания их память.

Они встали, тупо глядя перед собой.

Потом аптекарь продолжал:

— Я уверен, что на душе у нас светлее, чем было десять лет назад. Наше торжество совпало тогда с печальными событиями. Мы сидели и пировали здесь в то время, когда самые доблестные сыны родины обвинялись в том, что они защищали свою страну и сделали все, что могли, больше, чем могли, больше того, что могут люди и герои. Мы ели, набивая желудки бифштексами, наслаждались благоуханием, кхм... да, мы пировали и вспоминали прошедшие счастливые дни... Но теперь тяжелые годы миновали. Военные репарации оплачены. Векселя выкуплены. Правда, дорогой ценой, о которой свидетельствуют сотни могил героев по всей Финляндии, но все-таки выкуплены. Тогда на душе у нас было тяжело, а теперь легко. Наша страна потеряла в войне большие, невозместимые территории, но переселенцы устроились на новых местах и начали новую жизнь. И хотя наша родина стала еще меньше, она по-прежнему свободна, она продолжает свое национальное бытие как передовой страж западной цивилизации здесь, на суровом севере. Мы счастливы жить свободно в свободной стране, под свободным небом. Твердая вера в то, что господь, направляющий народы, был с нами в наших испытаниях и заботился о нашем народе, вливает в нас новые силы. Нам были ниспосланы испытания, но мы не были покинуты. Мы вынесли все. Дорогой ценой мы получили свою свободу. Сыновья, зятья или родственники многих здесь присутствующих спят под белыми крестами, принеся великую жертву и видя теперь сны освобождения. Братья, да здравствует их вечная слава, vivat honor aeternus eorum, да здравствует...

— ...ует ...ует ...ует.

Советник усадебного права заказал новую порцию коньяку и велел влить в него пять граммов пунша.

— Это обеспечивает хороший сон и бодрое пробуждение. Я уже почти тридцать лет пью каждый вечер смесь пунша с коньяком, и вот вам результат, — говорит он и хлопает себя по животу. Он тощий, костлявый человек, на животе— ничего лишнего.

— Итак, господа, рюмочку, — произнес он и выпил смесь.

Если бы я столько выпил, я бы совсем опьянел, а Антэро хоть бы что, — подумал Хейкки Окса.

Потом он почувствовал запах лука.

— Растительная пища и чистое кукурузное масло — вот секрет моей бодрости. Я совсем не ем мяса и животных жиров, — рассказывал кому-то лесничий.

— Люди становятся раздражительными, если едят мясо; это даже по мухам видно, когда они...

— Я опять экспериментировал с грибами, результаты почти хорошие, — пропищал начальник губернской канцелярии лесничему.

— Хорошая осанка, безусловно, влияет на здоровье человека, — говорил камергер. — Я это заметил. Мой портной одно время совсем скрючился и собрался было помирать. Я его спрашиваю: «Что тебя мучит?..» — «Ну, никаких желаний!..» Я говорю: «Расправь плечи, прими бодрую осанку...» И портной ожил, появились желания...

Эрккиля подмигнул Хейкки Оксе, усмехнулся и объявил:

— Черт с ним, наплевать на осанку. Желания приходят тогда, когда мужчина пьет, курит и сохраняет брачные отношения.

— И не теряет аппетита..

Это советник по усадебному праву.

— Но всего важнее состояние духа. Меня, во всяком случае, именно это всегда поддерживало — идеалы и стремления, — вступил было полковник, но Эрккиля его перебил:

— Поддерживало? В чем?.. Духовные идеалы, тоже скажешь. Если я говорю, что ничего не требуется, кроме вина, сигар и женщин, то, значит, так оно и есть. Я отвечаю за свои слова, а твои духовные идеалы и стремления — знаем мы их. Ты тоже раньше кричал: «Германия!», «Германия!», потом — «Ни дюйма!», потом — «Даешь великую Финляндию!», «Свободу финским племенам!» и, наконец, — «Сосуществование!» да «Холодная война!». Вот они — ваши идеалы. Бегаете за кем попало и всегда получаете по морде. Боже милостивый, мне никогда ни до чего не было дела. Когда вы орали, что народы «Калевалы» живут в рабстве, я думал: «Пусть живут». Я сажал лес в те времена, когда ты в Ухтуа гремел своими высокими идеалами и хороводился с тамошними шлюхами. И когда вы хором мычали вслед за газетами, что, мол, «ни дюйма», боже праведный, я и тогда сажал лес, расширял стадо и думал про себя: «Пусть берут хоть два, только бы не у меня». А потом, когда из-за вашего безмозглого мычанья мы потеряли кусок страны, я думал: «Пусть возьмут немного плохой земли для этих чертей переселенцев, лишь бы лес не трогали». Я отдал им болото, увеличил стадо и продолжал сажать лес. А теперь вы орете: «Холодная война!,», «Холодная война!» и не знаете, где бы вам побушевать. А я вот построю холодильник для молока от семидесяти коров. Та...ак. Что у вас осталось в кармане от всего этого крика и беганья за чужими хвостами? Высокие идеалы. Где они? Покажите их. Я вовек ни в грош не ставил ваши высокие идеалы, но приходите, черт побери, поглядите на мои сосны, я покажу вам сосновые стволы, длинные, прямые, толстые. И даже если вы будете ходить целый век, все равно не найдете конца сосновым стволам. Они на берегах озер и на равнинах. На перешейках между озерами они поднимаются, как гривы исполинских животных, если смотришь на них глазами своей души... Ну ладно... Я не имел в виду ничего плохого, выпьем, я не злопамятен... Ну, полковник, подыми-ка бокал, чокнемся.

Хотя до закрытия оставалось еще больше часа, советник по усадебному праву поднялся и стал прощаться. Он собрался уходить: привык ложиться после хорошей трапезы. С этого начались прощанья. Один ссылался на печень, другой на сердце, третий на временное жилье — у каждого нашлась какая-нибудь причина. Хейкки Оксе показалось, что все они спешат избавиться друг от друга. Компания пожилых господ, из которых большинство не доживет до следующего юбилея через десять лет, а остальные превратятся в старых дедов-пенсионеров.

Видно, никто не хотел оставаться последним. Даже ректор — организатор встречи — заспешил вместе с другими. Словно боялись старого поверья: кто в субботу последним замешкается в бане, с того черт сдерет кожу и повесит ее на жердь.

Он попрощался с ними в вестибюле и вернулся в зал. Эрккиля беседовал с директором банка и доктором. Они, видно, не собирались уходить. Эрккиля держал за пояс официанта и делал заказ.

— Иди к нам.

— Я думал, вы уже ушли.

— Хэ. Мы пошли помочиться, чтобы не провожать этих страдающих смертным приговором стариков, — подмигнул доктор.

— Садись к столу.

Он не сел. Он попрощался, пожелал всем доброго здоровья, напомнил Эрккиля про холодильник, сказал «до свиданья через десять лет» и ушел.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Ночи еще слишком светлые. Рыба не подходит к берегу. Лучше отвести сети поглубже.

Когда он выплыл из камышей в открытую воду, камыши зашуршали. Озеро было спокойно. Из деревни на конце мыса за добрый километр доносились голоса. Кто-то заводил мотоцикл. Баня, островок перед баней и мостки уменьшались на глазах. Прибрежный сосняк, оберегающий мыс от ветра, порозовел, едва солнечные лучи упали на прямые и длинные стволы. Позади них забрезжила красная бревенчатая стена дома, крытая дранкой крыша и шесть окон. Дом стоял на мысу, на самой высокой его части.

По мере того как озеро вокруг гребца расширялось и разворачивалось, мыс удалялся. Высокий нос лодки наискось перерезал водную гладь. Гребец не оглядывался туда, куда плыл. Примерно в километре от лодки, едва различимые, торчали в воде два камня. Чем ближе лодка подходила к камням, тем больше приближались они к противоположному берегу, и когда она поравнялась с ними, они оказались не посередине озера, а всего в нескольких стах метрах от другого берега,

Он направил к нему лодку и сделал двенадцать взмахов веслами. Потом начал искать луды[9]. Они были покрыты водой на полметра, и, не зная точного места, их трудно было найти, эти небольшие камни. Он опустил возле них сети и вернулся к камням. Вода стояла выше, чем в прошлом году, — старая линия на камне скрылась. Он закинул удочку и принялся удить.

А что, если бы он согласился с правлением и объявил, что нервы у него в порядке и он готов давать любые отзывы?

Его позвали бы снова на работу, оформили его отсутствие как обычный отпуск, и он избежал бы дружеского разговора с правлением. Это было бы равносильно тому, что избежать допроса или тяжбы.