Закон Талиона (СИ) - Пригорский (Волков) Валентин Анатолькович

Ошеломлённый Илларион оглянулся через плечо, просёк, наконец, ситуацию и своё положение в ней, и его охватила ярость — это сначала, а потом пришёл страх. Лопарь расстёгивал ширинку и страшно сопел.

— А-а, оклемался, — просипел он, — щас я тебе вдую. Кому скажешь — насовсем в петухи попадёшь. А так, что ж, когда никогда подставишь очко втихаря, и все дела. Потерпи, мой сладкий, с недельку гноем потужишься, потом понравится. Сам проситься будешь. Можешь даже поорать маненько.

Скороговорка с придыханием от вожделения, слова страшные и грязные.

Невыразимый ужас почти захлестнул парня, но Илларион был не тем человеком, чтобы покорно ждать насилия. Он попробовал подобрать ноги, напрягся, стараясь разорвать верёвку или выломать сук. Ему повезло! Хлысты во время волочения тёрлись друг о друга, выбивались на поворотах из колеи, цеплялись за пни, теряя по пути сучья. Сук оказался надломленным, но до крайности возбуждённый Лопарь, привязывая пацана, надлома не приметил. Вот ему-то как раз и не повезло. Озверевший от ярости и ненависти парень, отломив деревяшку, извернулся и острым, зазубренным концом ударил насильника прямо в глаз. Он не боялся промахнуться, сизая морда казалась удобной, неподвижной мишенью, а бешенство придало быстроту, точность и силу каждому движению.

Смолистый шип, с хрустом вспоров веко, глубоко вошёл в мозг. Лопарь захрипел, Ил-ларион дёрнул руками на себя, верёвки соскользнули со слома, и напарничек повалился ли-цом вперёд. Расщепленный сук так и остался торчать в глазнице.

И во второй раз пацану повезло. Ангел-хранитель подсуетился, что ли? Чудо: ни на одежду, ни на руки Дато не попала ни одна капелька крови, а уж чего-чего, а уж чёрной, смешанной с дорожной пылью кровушки хватало.

Илларион, с грехом пополам подтянув штаны и придерживая их руками, доковылял до тёмной громадины трелёвочного трактора и принялся перепиливать верёвочный узел об острый край лестничной ступеньки. Миг, и путы опали. Ларик забросил скомканный шнур в ящик для инструментов, привёл одежду в порядок, и только тут обратил внимание, что где-то недалече ревёт мотор.

Уже потом, лёжа в темноте на нарах и вспоминая до невозможности растянутые мину-ты полуденной коллизии, Илларион сообразил, какая удивительная цепочка счастливых случайностей, словно по волшебству свившаяся во времени и пространстве, спасла его от многих напастей. И он, ни в какого бога по жизни не верующий, мысленно проговорил наспех придуманную молитву.

Он только-только взялся рукой за поручень, будто сию секунду спустившись из каби-ны, как из зарослей вынырнул вездеход. Подкатив, машина затормозила, открылась дверца, и на траву спрыгнул начальник какого-то там по номеру отряда старлей Бусыгин (Дато уже после узнал его фамилию), следом выкатились три солдатика-срочника ВВ с карабинами наперевес.

— Почему стоим? — Рявкнул Бусыгин, одёргивая подпоясанную широким офицерским ремнём гимнастёрку.

Ларик, лязгая зубами, что было совсем не трудно, указал трясущейся рукой на хлысты.

— Чего? — Не понял старлей, но, приглядевшись, крякнул и направился к лежащему в колее телу, на ходу указывая солдатам на Иллариона. — Глаз не спускать!

Офицер потоптался рядом с трупом, присел на корточки, секунд тридцать рассматри-вал залитую кровью деревяшку, потом встал и почему-то отряхнул ладони.

— Эй, как тебя, подойди!

Ларик приблизился бочком.

— Осужденный Жордания…

— Ладно, осужденный. Что это?

Играя роль насмерть перепуганного пацана, Илларион бросил краткий взгляд на труп и тут же отвернулся.

— Это?

— Это, это… Объясни уж, будь добр.

— Ну, это… Он пос…, по малой нужде, значит, вылез. А чего? Мог бы прямо из дверей, из кабины, так нет! А как, чего — я не видел, не смотрел. Может, споткнулся? Не знаю. Его всё нету и нету. Потом смотрю сверху…

— Ну, смотришь сверху, и что видишь?

— Лежит. Зачем? Я, значит, это…

— Чего мямлишь, говорить разучился?!

— Да я не мямлю! Я движок того…вырубил. Окликнул. А он молчит. Я слез, подошёл. Вот.

— Что "вот"?

— Мёртвый он, гражданин начальник! И кровища!

Старлей зло сплюнул.

— Что мёртвый, сам вижу. Ты дело говори!

— Всё…, - Илларион развёл руками, — тут вы…

— Ага. А что у трактора делал? Зачем в кабину полез? Смотреть в глаза!

Илларион, входя в образ, начал натурально заикаться.

— Н-не з-зна-аю…, с-страшно…

Вот тут-то, ни раньше, ни позже, подкатила тошнота — нормальная реакция нормального, не отмороженного восемнадцатилетнего парня, пережившего ненормальный ужас и своими руками, впервые лишившего человека жизни. Человека?! Ларику в подробностях представилось, что бы вытворял сейчас с ним этот пидор, и его вырвало.

Наверное, эта неожиданная конфузия развеяла, по простой житейской логике, подозрения Бусыгина. Он перестал сверлить Иллариона взглядом, махнул рукой.

— Ладно, успокойся, вон на пеньке посиди. И не дёргайся! Парни, — обратился он к сол-датам, — покараульте, пока с начальством свяжусь.

Офицер забрался в вездеход, пощёлкал тумблерами на панели, из крыши выдвинулась хитрая витая антенна.

О чём шёл разговор, Илларион, естественно, не слышал, а когда старлей вылез, лицо его выражало задумчивость.

— Все, — скомандовал он, — сюда! Будете свидетелями. Протокол дома составим. Поло-жение трупа, обломки сучка, вот тут вот, смотрите — разлом. Та-ак, что ещё? Ага, штаны расстёгнуты. В общем, всё указывает на несчастный случай. Собрался, понимаешь, поссать, руки заняты — ширинку расстёгивал, споткнулся да ка-ак…! Со всего маху. Короче так, гру-зите его. А ты чего стоишь?! — Заорал офицер, обращаясь к Иллариону. — Трактор водишь? Садись и работай! Пошёл!

Вечером в столовой Илларион — поди не слепой — ловил на себе странные, изучающие взгляды, испытывая естественное беспокойство: почему никто не подходит и напрямую не спросит о смерти на трассе? Молчат. Сторонятся. Будто чего-то ждут. Конечно, он здесь никто — мелкая шпана и сявка, но обыкновенное любопытство где? Неужто всё человеческое растеряли? Да нет, это не пофигизм. Тут другое. Опасное? А хер его маму знает!

От таких вот размышлений по спине пробегала мерзкая волна, а под сердцем ёкало.

После вечернего построения, когда заключённых развели по баракам, сокамерники, за-ползая на нары, почёсываясь, вели меж собой обычные разговоры. Лопаря никто не вспоми-нал, словно того вообще тут никогда не было, и не его тело валялось на трассе в луже крови всего несколько часов назад. А Иллариона, не то, чтобы сторонились, а как бы не замечали. Даже косых, как в столовой, взглядов он больше не ощущал.

"Ну и хер с вами, — подумал парень, — мне тоже на вас…!"

Он и раньше не считал себя последним дураком, но этим днём, стоя на карачках со спущенными штанами, будто разом повзрослев на десяток годков, он по-своему истолковал для себя бытующую в народе мудрость: "Простота хуже воровства".

Потихоньку зеки в камере угомонились…А потом за ним пришли.

Илларион, лёжа на нарах под ветхим одеялом, мысленно творил молитву богу, в кото-рого пока не верил. Мистически совпав с последним аккордом благодарственной полуноч-ной мессы, созвучно лязгнул замок, двери нехотя открылись, прошелестели растянутые, не-ровные шаги, затихшие рядом с его лежанкой. От кончиков пальцев на ногах, прокатившись по животу, в голову ударил страх непонятный, неосознанный. Чуть позже явился проблеск: " За мной! Кажись, хана!"

Кто-то легонько тронул его за плечо и произнёс зловещим, как тогда показалось, шёпотом:

— Эй, малый, подымайся, пошли, дело есть.

"Не встану, — подумал Ларик, — пусть здесь режут. И почему вертухай пропустил?"

— Не ссы покуда, — настойчиво прошипел кто-то, и жёсткие пальцы ухватили его за ухо, — давай живей, люди ждут.

"А я на тот свет не спешу", — подумал Ларик, но послушно сполз с лежака.

— Портки натяни и на выход, — подсказал посыльный, — я на воздухе покурю покуда. Да-вай!