Невольники чести - Александр Кердан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Удивленный таким поворотом дела, приказчик все же полез следом.
Подъем на скалу занял около получаса. Когда взмыленный Иннокентий выбрался на плоскую верхушку, у него помимо воли вырвался возглас восхищения.
Океан, величественный, необъятный, нес к берегам белые гребни.
Хаким, уже успевший отдышаться, сложив ладони наподобие смотровой трубы, вглядывался в его даль.
— Какого лешего ты меня сюда притащил? — внезапно взбеленился то ли на провожатого, то ли на свое собственное умиление красотами стихии Иннокентий.
— Ай! Совсем забыл… Бачка Крест гостя ждет. Ба-а-льшого гостя… Хакиму поглядеть сказал…
— Уж не этого ли? — среди гребней матово белели косые паруса неизвестного судна.
Глава третья
1То ли аляскинские кедры шумят над головой, то ли катит вдоль песчаных плесов медленные воды свои русская речка Унжа. То ли бабушка Ефросинья бубнит над ухом, заговаривая его, Плотникова, судьбу:
— За дальними горами есть окиян-море железное, на том море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух чугунный, а стоит столб от земли до неба, от востока до запада, завещает и заповедывает тот пастух своим детям: железу, укладу, булату красному и синему, стали, меди, проволоке, свинцу, олову, сребру, золоту, каменьям, пищалям и стрелам, борцам и кулачным бойцам — большой завет…
А может, это не бабка-вещунья, а Настя — невеста засватанная — шепчет Абросиму жданные слова, от которых плавится молодое сердце: «Любый мой, единственный…»
Нет, не Настя это, а рыжеволосая индианка, согревая его в лесной ночи трепетным, по-звериному сильным телом, молча глядит на Плотникова, не ведая, что в ее бессловесных ласках слышится та же вечная песнь любви и бабьей обереги…
— Подите вы, железо, каменья и свинец, в свои мать-землю от раба Божьего Абросима, а дерево к берегу, а перья в птицу, а птица в небо, а клей в рыбу, а рыба в море…
Бьется неустанная морская волна в деревянную переборку, скрипят, как деревья в бурю, мачты шхуны, хлопают, меняя галс, паруса.
Темно и смрадно в трюме. Шебуршатся среди ящиков и бочек в его утробе крысы.
Мечется в бреду брошенный в темницу Абросим Плотников, среди множества чужих, враждебных звуков отыскивая, угадывая, вспоминая родные…
— Да будет тело твое надежнее панциря и кольчуги. Да замкнутся слова мои замками, да брошен будет ключ от тех замков под бел-горюч камень Алатырь… А как у замков смычи крепки, так мои словеса метки…
Сознание, а вместе с ним и память возвращались к Абросиму медленно.
Что с ним? Где он?
Абросим открыл глаза: тьма не отступила. Только где-то высоко качался в такт дыханию океана тоненький лучик света. Значит, он — в трюме. Попытался пошевелить затекшими руками, и ему открылась еще одна истина — руки были крепко связаны кожаным ремнем, который при попытке освободиться лишь врезался больнее.
События прошедшего времени еще не выстраивались в голове Плотникова в цельную картину. Видения, отдельные эпизоды сменяли друг друга, не давая ответа на вопросы.
И только когда на верхней палубе громыхнула пушка, совсем как в крепости на Ситхе, он вспомнил все: и свой гон через чащу в надежде опередить намерения колошей, и горящее поселение, и то, как его, готового ринуться навстречу погибели, удержала чья-то цепкая рука, и то, что было потом…
2Человек, родившийся в лесу, чувствует постоянное присутствие опасности куда острее, чем люди, живущие среди людей. В чаще смерть подстерегает человека везде. Она дремлет на макушке вековой духмянки: кто знает, когда дерево рухнет, круша все, что окажется на пути? Смерть караулит охотника на озерах, покрытых снегом, и на замерзших речках, хищные полыньи которых готовы поглотить потерявшего осторожность. Смерть летит вместе с северным ветром, словно стервятник, выискивая жертву. Холод и ветер притупляют волю, побуждают путника присесть, отдохнуть. Горе поддавшемуся. Пятиминутный сон может оказаться вечным…
Но главное коварство опасности в том, что она внезапна.
…Волки показались у края поляны так нечаянно и бесшумно, будто не живые они, а духи. Но это были два крупных, матерых зверя, каждый из которых способен и в одиночку загрызть лося. Они остановились на опушке, подняв к небу лобастые головы, навострив уши и принюхиваясь. Потом пошли гуськом через поляну, прямо к зарослям, где притаились Айакаханн и Абросим.
Расстояние между волками и людьми сокращалось. Подруга Огня ощутила, как напрягся лежавший рядом Абросим, и стиснула рукоятку кинжала.
Волки считались в ее племени священными. Мать — Нанасе — рассказывала, что души умерших тлинкитов возвращаются на землю в образе серых хищников, чтобы, бродя вокруг родных становищ, напоминать сородичам: следуйте заветам предков. Может быть, сейчас они пришли, чтобы наказать Айакаханн, нарушившую заповеди рода и спасшую от гнева соплеменников чужака?
Нет, в сердце Подруги Огня не живет вина за случившееся. Сам Акан подсказал ей мысль не позволить молодому бледнолицему пойти туда, где ожидала его смерть. Это по его воле она вот уже третью Луну сопровождает Абросима в лесных скитаньях, добывая пищу, сторожа сон, уводя спутника от тех мест, где на их след могут наткнуться воины племени ситха. Не чувствует Айакаханн вины и за то, что, деля с чужеземцем ложе из ароматных лап духмянки, она позволила ему, первому из мужчин, прикоснуться к своему телу… Какие ласковые у него губы, какие сильные руки… Пусть даже Акан был бы против этого, Айакаханн все равно поступила бы так же…
От собственных кощунственных мыслей индианка взрогнула сильнее, чем от страха перед ночными прищельцами. Иначе расценивший ее дрожь Абросим сделал попытку вскочить, чтобы заслонить собой Подругу Огня, но она знаком показала ему: замри! Волки воспримут любое резкое движение как испуг и бросятся на них, как кинулись бы на заметавшегося в страхе оленя. Привыкший за время их совместных мытарств следовать советам Айакаханн, Плотников повиновался.
Когда до кустов, листва которых скрывала людей, осталось не больше двух волчьих бросков, звери остановились снова. Шедший впереди вздыбил на загривке шерсть и стал вглядываться в заросли. Его горящий зеленоватым огнем взгляд проник Айкаханн в самую душу. Индианка собрала все мужество, чтобы не выдать охватившего ее мистического ужаса, и не отвела глаза. Единоборство взглядов продолжалось несколько мгновений. Затем волк сморгнул, притушил во взоре хищные огоньки, опустил морду, как-то совсем не по-звериному осклабился и, приняв чуть влево, скрылся в сумраке ночной чащи. Второй зверь последовал за ним, пройдя при этом так близко от Айакаханн и Абросима, что в нос им ударил терпкий запах логовища.