Каторжный завод - Франц Таурин

Подняв голову, Настя увидела подпоручика. Машинально бросила взгляд на свой заношенный, в темных масляных пятнах сарафан и, снова вскинув глаза, усмехнулась.

— Здравствуй, Настя! — сказал подпоручик, хотя 014) гвоздем царапнула мысль, что усмешка не предвещает ему ничего доброго.

— Здравствуй, Алексей Николаич! — ответила Настя.

И так как он продолжал стоять молча, спросила:

— Мимо брел или в гости шел?

Спросила не зло, а даже как будто бы с ласковой шуткой, но снова подумалось, что напрасно возлагал он столько надежд на эту встречу.

— Мне, Настя, поговорить с тобой надо. Очень надо…

Глаза у него были отчаянные… и жалкие.

Настя отвела взгляд и нахмурилась.

— Чего же прикипел к плетню. Заходи. Мы не староверы, людей пе чураемся.

Подпоручик вошел во двор. Как звякнула щеколда и скрипнула калитка, он не слышал.

— Настя! Я уезжаю…

— Проститься пришел?

— …и мне надо поговорить с тобой… серьезно…

— Вишь ты, серьезно! — сказал она как будто про себя. — Ну, коли серьезно, обожди малость.

Она еще несколько раз шоркнула шомполом, обтерла ствол и ложу сперва промасленной, потом сухой паклей и повесила ружье в сенцах на стену.

Вытерла паклей руки и пригласила:

— Проходи в горницу!

Тетка Глафира возилась у печи. Когда подпоручик, пригибаясь в дверях, шагнул через порог, старуха обмерла. Подпоручик снял фуражку и поклонился ей.

Глафира, уперев ухват рожками в пол, стояла, не сводя глаз с блестящих погон подпоручикова мундира.

— Это Алексей Николаич, который меня от казачков вызволил, — сказала Настя.

— Ах ты, господи! — воскликнула старуха и, все еще не выпуская ухвата из рук, поклонилась гостю в пояс. — Спасибо, кормилец! Проходи, проходи, садись в красный угол.

Подпоручик прошел к окну и сел на добела выскобленную лавку. Настя села неподалеку.

— Слушаю тебя, Алексей Николаич.

— Может быть, выйдем… душно здесь…

Настя улыбнулась.

— Тетя Глаша, сходи посиди на крылечке. И впрямь здесь душно. Иди, иди, я пригляжу.

Старуха отодвинула чугунок подальше от огня и мелкими шажками, как‑то бочком, выскользнула из горницы.

— О чем же говорить будем, Алексей Николаич?

— Не смейся надо мной, Настя!

В голосе подпоручика слышалось такое, что согнало улыбку с лица Насти. Но она тут же подавила непонятно отчего возникшее ощущение какой‑то беспричинной тревоги.

— Коли не смеяться, так плакать. А у меня, Алексей Николаич, слез‑то и нет. Все за сиротские годы выплаканы.

— Настя, я вижу, ты не веришь мне, не хочешь понять меня… А ты поверь!.. Мне без тебя не жизнь. День и ночь о тебе думаю… Настенька!

Она сидела молча и неподвижно. Только торопливо и нервно расплетала и заплетала кончик толстой косы, свесившейся через плечо.

Ее молчание воодушевило его.

— Настя, поедем со мной! Уедем отсюда в Иркутск. Не хочешь в Иркутске жить, выйду в отставку, уедем на Волгу… Там у матери деревенька… там жить будем… Никто там тебя не знает… никто не попрекнет…

— Кого не попрекнет? Меня, что стыд позабыла? Заботливый ты, Алексей Николаич!

— Настенька! Опять ты меня не понимаешь! Я хочу по–честному, по–хорошему…

— Себе ты хочешь хорошего. А мне?

Настенька, да выслушай ты меня! Как в деревню приедем, обвенчаемся…

— Ты что, Алексей Николаевич! —воскликнула она, и он увидел, что она не только взволнована, но и напугана.

— Хочешь, в Иркутске обвенчаемся, сразу, как приедем… Настенька!

Он кинулся к ней. Она отвела его руки. Тогда он схватил ее руки и стал целовать, беспрестанно повторяя:

— Настенька!.. Милая Настенька!..

А у нее уже не было сил отталкивать его. И, как в лихорадочном бреду, теснились, перебивая одна другую, смятенные мысли.

Любит… кто, когда еще так полюбит?.. Пробежишь мимо своей судьбы… потом не воротишь… Нет, нет, нельзя!.. Все это стыд, позор… Неужто может обмануть?.. А так вот, одной, всю жизнь лучше?.. Господи, вразуми меня!.. И зачем я его встретила?

— Настенька! Милая Настенька! — умолял подпоручик. — Ну пожалей меня! Настенька! Не нужна мне жизнь без тебя!..

Эти слова словно отрезвили ее.

Какой он слабый! Разве можно опереться на него? Кто враз загорается, скоро и гаснет… Еще не одной скажет он эти слова… Слабый он, слабый…

И тут же, словно наяву, увидела перед собой заросшее густой черной бородой лицо, запавшие темные глаза и услышала глуховатый голос, в котором за добродушной усмешкой слышались решимость и сила: «Умереть сегодня — страшно, а когда‑нибудь — ничего».

Она вырвала свою руку и сказала:

— И не стыдно вам, Алексей Николаич, перед девкой так унижаться.

Подпоручик, крупно шагая, прошел мимо и даже не взглянул на тетку Глафиру. Старуха успела разглядеть, что лицо у него было злое и бледное.

— Что это он больно сумной вышел? — спросила Глафира у Насти.

Та ничего не ответила.

— Пошто приходил‑то?

— Меня сватать приходил, тетя Глаша.

— Господи помилуй! — старуха торопливо перекрестилась дрожащей рукой.

— Не пугайся, тетя Глаша. В приданом не сошлись.

Глава шестая

НАСТИНЫ СЛЕЗЫ

Настя бросила горсть мелко насеченного свинца в толстостенный деревянный, дочерна обожженный со всех сторон ковшик, подгребла кочергой на шесток горячих углей и наполнила ими ковш доверху.

В горнице запахло дымком.

— Опять чаду в избе напустишь, — попрекнула тетка Глафира.

— На дворе буду, — сказала Настя.

Она вынесла ковш с тлеющими углями на двор, поставила его на низенький чурбачок и, присев на корточки, стала раздувать угли. Края ковша занялись пламенем. Настя с силой дунула, чтобы сбить пламя. Несколько углей упало на траву, и сизые дымки поползли между стебельками.

Настя послюнила пальцы и бросила угли обратно в ковш.

Она пыталась повседневными обычными делами повернуть день в обычное русло. Надо слить про запас пуль и прутков на дробь. Потом насечь и раскатать ее. Да еще Глафира просила помочь по огороду. Потом — на озеро. Давно уже ничего не относила на господскую кухню… Дел на каждый день хватит…

И дни идут один за другим, до краев заполненные делами и хлопотами, вроде бы пустяшными и маловажными, а и вся‑то жизнь в них… А правда ли, что вся жизнь в них? Вот только что, часу не прошло, звали ее в другую жизнь… И трудно ему не поверить… Добрый он… и пригожий… и любит ее… Любит! Что потом будет, кому знать?.. А сейчас любит…

В голове мысли трепещутся, а руки свое дело знают. Одна изложница заполнена. Настя отставляет ее, берет вторую. Начинает разливать. Свинец светлый, как жидкое серебро, густой струйкой тяжело падает в колыбь. Только руки сегодня какие‑то неверные. Задела ковшом изложницу, уронила. Хотела подхватить на лету, руку обожгла… больно… Нет, не бабье это дело!.. И обида такая взяла, что все одна и одна, и все на одну — и бабья, и мужская забота… И страшнее того, вдруг до боли в сердце захотелось, чтобы снова ловил он ее руки, целовал и говорил жарким срывающимся голосом: «Настенька! Милая Настенька!..»

— Ой, горе мое! С ума так сойду! — крикнула в голос, швырнула ковш на землю, убежала на огород, упала в траву меж кустов смородины и заплакала злыми неутешными слезами.

В конторе подпоручику вручили пакет, доставленный только что с нарочным из Иркутска.

Подпоручик поспешно сорвал сургучные печати.

«Настоящим имею честь уведомить вас, милостивый государь, что по распоряжению Его Высокопревосходительства Михаила Семеновича надлежит вам, с получением сего, немедля выехать в Иркутск.

Подписал: член Совета, управляющий Горным отделением…

Скрепил: столоначальник…»

При всей определенности предписания суть его была непонятна. Как следовало понимать распоряжение выехать?..

Выехать для доклада о том, что установлено при ознакомлении с делами завода?.. Или выехать совсем, прекратив дальнейшее расследование?.. И почему по распоряжению его высокопревосходительства?..

Категорическое предписание можно было истолковать двояко. Или генерал–губернатор придает делам Николаевского завода столь важное значение, что решил сам ознакомиться с докладом о их состоянии и дать личные свои указания. Либо главному горному ревизору удалось напасть на след пропавшего без вести Якова Могуткина, либо иным каким путем разоблачить козни Тирста — ив дальнейшем пребывании подпоручика Дубравииа в заводе нет надобности…

Тирст был не только удивлен, но, казалось, и огорчен непритворно, когда подпоручик сообщил ему о своем отъезде.

— Вот, право, незадача, сударь. Только вознамерился я прибегнуть к помощи вашей.

И стал просить подпоручика, чтобы задержался оя с отъездом и осмотрел доменную печь, находящуюся в ремонте.