Северный ветер - Анна Кочубей

— Я не предатель!

— Ты — предатель. Ты предал свой орден, так иди же до конца, а не застревай на полпути, как трус. Твое упрямство нелепо.

Хан вглядывался в черную ткань, пытаясь разгадать, что за человек за ней скрывается. Эверон ни разу не повысил голос, не вышел из себя. Казалось, арий ведет допрос без определенного плана и ни на чем не настаивает, но он добивался своего — пленник разговаривал.

— Я не назову имен. Тебе не понять, почему.

— Хорошо, — покорно согласился Эверон, — амулет на твоей шее был дорог тебе, как память об архонте. О Моргвате или о другом мужчине? В однополой любви нет ничего зазорного, верно?

От такого предположения ноздри Ханлейта раздулись в гневе, но он ничего не возразил.

— Прости, я ошибся, речь идет о женщине. О любимой женщине, Кеннир. И она — тоже архонт. Твое лицо мне рассказывает больше, чем слова.

— Она умерла, тебе ее не достать!

— Сочувствую. Ты знал, какую сферу отправил в Аверну? Что ты хочешь рассмотреть под полом, эльф? Ты знал. Ты голоден?

— Провались ты… — чуть слышно пробормотал Хан.

— Ты терпишь боль, как мужчина, но болевой порог твоей гордыни низок. Процесс принятия пищи в Железной башне не всегда приятен, Кеннир. Откуда ты взял другую сферу? Это очень важно. Не ответишь, я позову Когана.

Эверон ждал невыносимые десять минут, а потом выкрикнул имя карателя. Коган вошел и скрылся за черной занавеской.

— Хорошо, мэтр! — обрадовано согласился он с чем-то, сказанным вполголоса и снова вышел.

— Продолжим, бывший Хранитель. Моргват узнал о задании ордена от тебя?

Ханлейт не отвечал. Он снова начал подрагивать от холода и волнения: Эверон готовил какую-то новую пытку, до которой Коган бы не додумался.

— Простой ответ на элементарный вопрос, но он может отменить то, чего ты испугался.

— Я не боюсь.

— Боишься, эльф. Это — нормально. Бесстрашны только идиоты, а ты не такой. Отвечай.

— Я не знаю, от кого он узнал.

— Ладно, верю. А была ли другая сфера, Кеннир?

— Я не понимаю…

— Что есть душа, Ханлейт? Твоя или моя? Ее можно потрогать, взять в руки? Нет. Но ее можно поместить в священную сферу или подло уничтожить. Архонт способен на такое. Что стоит человеку, на чьей совести десятки убитых и сведенных с ума подростков, а чьи руки обагрены кровью по самые плечи, прикончить беззащитную душу, заключенную в хрусталь?

Эверон хотел узнать, убивал ли Моргват душу ария…

— Не суди по себе! — вырвалось у Ханлейта прежде, чем он успел подумать.

«Что я натворил! Надо было его обмануть!» — запоздало раскаялся Хан, — «я больше ничего не скажу!»

— Почему ты так возмутился? Я процитирую тебя со слов эльфа-советника: «Сфера, доставленная из собора святого Ариеса в Велеграде до Аверны и переданная в императорский дворец — не настоящая». Поддельных сфер не бывает, Кеннир. Они или содержат душу, или пустые, или мертвые. Четвертого не дано. Вы с архонтом все же ее подменили. Да, так и есть. Меня ждет увлекательный рассказ?

— И не рассчитывай.

— Очень жаль тебя.

— Себя пожалей, бездушная тварь, — тихо сказал Хан.

— Ханлейт ланн Кеннир, с тобой приехала запечатанная бумага от Верховного советника ассасинов — и я в жизни ничего туманнее не читал. Эльфы коварны: тебя бросили в Железную Башню, как материал, который предстоит отработать. Твой орден не сделал ничего, чтобы облегчить твою участь, напротив, с тем документом, что у меня сейчас перед глазами, твоя голова представляется шахтой, полной алмазов, не хватает только надписи на лбу «я знаю все». Милосерднее было тебя казнить, а не отдавать мне.

Вернулся Коган с бутылью, заполненной молочно-серой жидкостью и изогнутой трубкой. Каратель опустил механизм пониже и поставил емкость на брус сверху.

— Открой рот.

Хан сжал губы и замотал головой.

— Я тебе зубы выну, если не откроешь! — пообещал Коган и снял с пояса знакомый клинок с крючком на конце.

— Убери нож, ты попортишь эльфу лицо! — прикрикнул арий.

— Да, мэтр, — мрачно согласился каратель, стукнул пленника по животу и тут же зажал ему нос.

— Не сопротивляйся, Кеннир, будет только хуже, — прозвучал невозмутимый совет из-за занавески.

Теплая мерзкая жидкость полилась Хану по пищеводу. Он даже и не понял, что это такое. Глотать было нельзя — смесь, попадая в носоглотку, душила и выжимала на глазах слезы, а Коган неумолимо поддерживал голову пленника запрокинутой.

— Пока достаточно.

Стоило карателю отпустить его шею, Ханлейта сразу же вырвало.

— Не эстетично, эльф. Все живые существа одинаковы: привлекательны, когда чисты и здоровы, а стоит нарушить хрупкое равновесие, как наружу выливается вся гадость. Я готов слушать дальше.

— Я же сказал — не рассчитывай, — прохрипел Хан.

— Тогда продолжим.

Сидя в своем убежище, Эверон явственно вздохнул. Возможно, ему надоело или арий просто не выспался, встав в такую рань. Пытка продолжилась, пока не опустела бутыль. Эверон молчал.

— Что дальше, мэтр?

— Принеси воды.

Коган подмигнул своей жертве, оставляя наедине с арием.

— Дальше… Знаешь, что будет дальше? Ты будешь ежедневно ждать моего появления и приказа «довольно», завершающего боль. А затем сравнивать, что неприятнее: мерзнуть на голом металле, висеть под потолком или слышать поворот ключа в замке. Я взываю к твоему здравому смыслу, Ханлейт. Прекратим все это. Что за сфера отправилась в Аверну?

— Я не намерен делать твою работу легче.

— Понятно. Коган, вернемся к вчерашней процедуре, но я выберу символ сам, — обратился Эверон к карателю, занесшему ведро в камеру.

— Отлично, мэтр. Лошадку я натянул на вышивальные пяльцы, она почти высохла.

— Оцелот — эмблема Эрендола. Как считаешь, эльф, ты достоин носить символ своей страны? Ответ — нет, раз ты в Железной башне. Приступай, Коган.

— Один момент! Я прикую ему ноги, мэтр. Не хочу получить по яйцам, как вчера в кадык. Эта сволочь все еще может ударить.

Арий не возражал и не проронил ни слова, пока каратель снимал с Хана кожу. Тишину пыточной нарушала лишь вода, стекающая со стен тоннеля и журчащая под полом, да прерывистое дыхание пленника. Ханлейту показалось, что сегодня было мучительнее… «Зря я начал отвечать на вопросы Эверона! Он вытянул из меня больше, чем я сам понял. Эта мразь умеет допрашивать!»

— На твоем лице застыло чувство вины и сожаления, Ханлейт. Не сейчас, а вообще. Ты в чем-то обвиняешь себя настолько сильно, что считаешь пытку заслуженной. Перед кем ты виноват? О чем сожалеешь? Или о ком? О женщине, которая умерла? Она погибла из-за тебя? Архонт любила тебя? Как ее звали? Коган, ты закончил?

— Почти, мэтр. У него что-то с сердцем — я аж пальцами слышу, как стучит. Вот-вот концы отдаст.

— Ты добавил в воду лекарство?

— Конечно, мэтр.

— Полечи его и довольно на этом.

Коган отложил инструменты, взял ведро окровавленными руками и окатил пленника с ног до головы с противоположного конца комнаты. Такого Хан не ожидал: вода резанула по ранам нестерпимой болью. «Она же соленая!» — понял он.

— Громко кричишь, любовь моя, — удовлетворенно шепнул каратель, покидая пыточную.

Чуть заколыхалась черная тряпка, стало легче дышать, — это арий применил свою магию. Зачем? Да какая разница? Ханлейту было очень плохо.

Хан лежал на решетке пола. Цепи с запястий и щиколоток исчезли. Над головой и по стенам пробегали диковинные тени, а прямо в глаза бил свет одинокой свечи, казавшейся неприлично яркой в пустой пыточной. Она была воткнута прямо в металл, а густые потеки воска вокруг говорили о том, что свеча горит давно. По спине лилась кровь и капала в тоннель. Кто-то тихонько всхлипывал. Фиона.

— Перестань, больно.

— Это чистая вода, тебе станет легче.

«Точно, вода», — сообразил Ханлейт, поняв по силуэту на стене, что одержимая макает тряпицу в плошку и выжимает на раны.

— Твой мэтр «лечит», поливая голое мясо солью.

— Это не он, это все Коган. В воде должно было быть лекарство от заразы, а не соль. Но мэтр узнает, я расскажу!

Фиона всхлипнула и утерла рукавом лицо.

— Ты что, плачешь?

— Они испортили тебя! Такие красивые картинки! Мне не поправить.

«Одержимые не умеют плакать», — подумал Ханлейт и тут же забыл об этом. «Я валяюсь перед ней голый». Ну и ладно. Мысли были короткими, как всполохи.

— Дай мне попить.

Девушка протянула фляжку. Вялому от слабости Хану она показалась невероятно тяжелой. А напиток внутри был терпковато-сладким, приятным на вкус.

— Это что?

— Белое вино, разбавленное. Я у мэтра попросила.

— Меня сейчас вырвет. Фиона, что в меня влили?

— Ничего ужасного. Простоквашу. Но Коган мог…