Аквариумная любовь - Анна-Леена Хяркёнен

— Не увиливай, — сказала я и допила содержимое своего стакана.

— Мне пора.

Ханну посмотрел на часы и стал натягивать куртку.

— Куда это тебе вдруг понадобилось?

— У меня свидание.

Он ухмыльнулся. Мне вдруг стало ужасно обидно. Что я буду делать одна, если он уйдет? Мне просто позарез нужно было с кем-нибудь поговорить.

— Ну, что ж. Надеюсь, ты окажешься на высоте, — сказала я.

Он натужно улыбнулся:

— Угу. Ну, созвонимся еще. И свидимся, коли не ослепнем.

— Не дай бог.

Он кивнул, махнул на прощание рукой и ушел. Ни хрена мы не созвонимся, и он это прекрасно знал. Мы были не из тех друзей, которые созваниваются. Я даже не была уверена, что мы вообще друзья. Я теперь ни в чем не была уверена.

Ханну был единственным человеком из моей юности, кого мне действительно иногда не хватало. В детстве он был не такой, как все. Он был добрый. Он гладил нашу кошку во дворе и разговаривал с ней ласково-ласково: «Киска… хорошая…» И говорил он всегда странно. Во втором классе он спросил у учителя: «Видите ли, у меня на завтра запись к зубному, и в связи с этим мне придется пропустить утренние занятия в школе… не могли бы вы посоветовать, как мне поступить?»

А однажды к нам пришел кантор, чтобы провести лекцию о церковной музыке. Это был такой ма-аленький человечек с вечно озабоченным выражением на лице. Его звали Тюрис Тюллеро.

— Как зовут вас, молодой человек? — спросил он у Ханну.

— Анхельм Вальдемар Ройка, — ответил Ханну.

— Вы уверены? Может быть, вас все же зовут Ансельм? — уточнил кантор.

— Анхельм, — ответил Ханну и грустно уставился в окно.

Помню, как-то раз у нас в школе проводили дискотеку для старшеклассников. Я подложила носовые платки в лифчик и с нетерпением ждала вечера. А потом без пяти семь отец объявил, что не сможет меня подвезти. На улице как раз начинался дождь. «Если готова идти пешком, то вперед», — сказал он.

Я уже собралась было разразиться отчаянным плачем, даже набрала воздуха в легкие, как вдруг на улице послышался шум мотора. Выглядываю во двор — а там Ханну Токола на своем мопеде. Волосы уложены гелем, сигарета во рту.

— Вот решил заехать, надо же девчонку до дискотеки подкинуть. Пора прекращать этот детский лепет, — сказал он.

Я ему чуть на шею не бросилась. Всю дорогу я прижималась к его облаченной в косуху спине. Волосы намокли от дождя, и гель медленно стекал на воротник. Его волосы пахли шампунем и летней травой. Стояла осень семьдесят седьмого.

Я заказала еще кружку пива. Одно я знала точно: гораздо приятнее размышлять о грустных вещах в пьяном состоянии, чем пытаться понять их на трезвую голову. Сразу возникает иллюзия, что ты главный герой какой-нибудь хорошей киноленты.

Когда я наконец добралась до дома, на кухне у нас горел свет. Мама уже вернулась с работы.

— Где ты была? — спросила она, когда я вошла.

— С Ханну Токола встречалась.

— A-а. Там есть мясной суп…

Я уселась за стол. Мама налила мне супа в тарелку. На кусочках мяса сверху была склизкая белая пленка. Какая-то кожица или плоть. Крайняя.

— Я что-то не хочу есть. Извини.

Я встала, прошла в свою комнату и упала на кровать. Мама печально посмотрела мне вслед.

В нашей семье всегда смотрят печально. У нас не принято излишне демонстрировать свои чувства, будь то любовь или ярость. Меня в детстве никогда не били, на меня просто печально смотрели. А потому я подолгу изгоняла из себя неискоренимое чувство вины.

Интересно, если бы меня регулярно били об стенку, а потом бы совали головой в печку, стала бы я другим человеком? Какой примитивный анализ. Размышления о собственном детстве еще никому и никогда не шли на пользу. Взаимоотношения с отцом. Взаимоотношения с матерью. Взаимоотношения с братом. Взаимоотношения с кошками, собаками и баранами. На хер.

Мне предстояло снова увидеть Йоуни. Мне было не по себе, ведь я вконец растоптала его и без того не слишком высокое самомнение — у него и так позади неудачный брак. Мне следовало скрывать свое раздражение. Проявить больше терпения. Быть сильнее.

Почему так получается, что я, в жизни человек сильный и решительный, в постели хочу быть ведомой? Я всегда представляю себя только в роли объекта, пассивной жертвы. Не пристали ли подобные фантазии мужчинам — связанные девицы, сапоги из латекса?

А может, все женщины втайне думают об этом? Особенно те, кто руками и ногами борются за свои права? Может, они тоже в постели хотят быть рабынями?

Может, во всех этих стереотипах есть доля правды и женщины действительно мечтают о том, чтобы их взяли силой — хотя бы играючи, — потому что хотят освободиться от всякой ответственности, избавиться от чувства вины… Не знаю, не знаю…

Я ждала от Йоуни чего-то необыкновенного. Мне хотелось, чтобы он вдруг совершил что-нибудь радикальное, дошел до крайности, сломал все преграды.

Я все время чего-то от него ждала. Что он поймет меня до конца, покажет мне всю беспредельность мира. Сделает меня свободной.

Я думала, что есть какой-то секрет, чудесное средство, при помощи которого он сможет вытащить меня из этого хаоса. У него ведь не менее богатая фантазия. Так почему же он не захотел этого сделать? Испугался?

А может, он и сам зашел в тупик. И ему нужны были мои силы и моя поддержка. А у меня их не было.

— Во сколько уходит твой поезд?

Мама стоит в дверях, накинув на плечи теплую куртку.

— В три, — отвечаю я, уставившись в потолок.

— Тогда у нас еще есть немного времени. Я кофе сварила.

У нее такой постаревший вид.

Почему в детстве я так часто ее стыдилась? Что бы она ни делала, все казалось мне каким-то деревенским и незатейливым. Однажды она крикнула нам с Сеппо из окна: «Идите обедать, у нас сегодня цыплятина!» Цыплятина. Хотя любой сопляк во дворе знал, что следует говорить «бройлер».

Я встала с постели, сходила в ванную умыться и пришла на кухню пить кофе. Голова моя потихоньку прояснялась.

— Все-таки хорошо, что ты приехала, — сказала мама.

Все-таки. Я промычала в ответ что-то одобрительное. Рот у меня был занят булкой.

Когда спустя пару часов я уезжала из дому, мои мысли были уже далеко. Я не знала, о чем говорить, а потому делала вид, что вожусь с сумками и собираю продукты в дорогу.

— Ты уж там постарайся… — сказала мне мама напоследок, перед тем как я закрыла за собой дверь.

«Ты уж там постарайся». Постарайся что?

Йоуни топтался на вокзале, на голове у него была шапка-ушанка с опущенными ушами. Я на ходу выпрыгнула из поезда, не дожидаясь, пока он остановится, и, спотыкаясь, бросилась к Йоуни. Подбежав, я вцепилась в него и прижала к себе изо всех сил. Он слабо ответил на мои объятия. Я отстранилась от него и посмотрела ему в глаза. Он тихо улыбался.

— Здорово, что ты приехала, — сказал он.

14

Мы не касаемся того, что могло бы вызвать размолвку. Мы много говорим о том, как мы ценим друг друга. Мы держимся за руки, когда гуляем по улице. Мы все время вместе. Мы все время рядом. Мы обнимаем друг друга. Наши отношения стали необыкновенно нежными и невероятно странными.

Йоуни не притрагивается ко мне. Он окружает меня заботой и нежностью, но так невинно и так по-товарищески — ужасное слово — и даже немного рассеянно, и это никогда не заканчивается сексом. И так как сексом это не заканчивается, мне кажется, что что-то не так.

Я тоже к нему не прикасаюсь. Лишь иногда, проходя мимо, могу потрепать его по спине или заднице, но говорю при этом о чем-нибудь отвлеченном. И мне невыносима даже мысль, что мы вновь поругаемся либо до секса, либо после него. Либо во время.

На первое мая в общаге было полно народу. Йоуни привел своих друзей-журналистов, а я пригласила Мариту и пару коллег из пиццерии.

Марита сидела в углу на диване и жевала картофельные чипсы. На ней было черное шифоновое платье, в ушах — большие золотые кольца. Черные вьющиеся, как у Барби, волосы спадали до самой груди. Я впервые заметила, что она чем-то похожа на быка.

Ирена подцепила себе какого-то психолога. Он странно улыбался: не улыбка, а нервный тик. Ирена с упоением целовалась с ним, сидя в кресле.

В свое время я точно так же целовалась с гитаристом из местной группы, когда мы с ним встречались в общественных местах. То же нетерпеливое движение рук, те же страстные поцелуи взасос.

Гитарист был моим «третьим». Его звали Йеде. Он носил поношенную косуху и был на два года младше меня. И я думала, что теперь-то у меня все будет в порядке, уж теперь я раскроюсь.

Йеде крутил меня и так и сяк, пробовал всевозможные позы, ему все было интересно, но в конце концов ничего из этого не вышло. Я все время ждала, когда же все это кончится, боялась, что он выскользнет из меня или, наоборот, разорвет меня пополам. Сзади мне было больно, спереди скучно, а на боку мне казалось, что я — развалившаяся на льду моржиха, которая вот-вот отдаст концы. Вот и попробуйте в таком положении быть страстной женщиной.