Страна счастливых - Ян Ларри
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГЛАВА ПЯТАЯ
Павел вернулся в Магнитогорск.
Потрясенный смертью отца, но более всего ошеломленный сознанием собственного ничтожества, Павел по целым дням не выходил из комнаты санатория, размышляя о жизни и смерти. Ему казалось: вся борьба, все его стремления, надежды и цели - все это мираж, прекрасный и обольстительный, но призрачный и нереальный.
Перед его глазами вставала кипучая жизнь, тенями скользили бурные эпохи; с хохотом и плачем бежали древние. На жирной земле появлялись голубые города. Сквозь ночь и ураган уходили с притушенными огнями корабли, и над хаосом, над созидательной горячкой, над толпами бегущих куда-то людей, над горячечным миром качался оскал смерти.
Игра!
Нелепая и жуткая потеха!
В мире несется микроскопической каплей наша планета, и страшный пассажир развлекает себя игрой.
Сон стал тревожным. Дни проходили в мучительных размышлениях о старой человеческой проблеме.
Однажды ночью он кинулся отыскивать Бойко.
Торопливо поднимаясь и опускаясь в лифтах по этажам, Павел переходил из одного помещения в другое. Он бегал по гулким ночным коридорам, заглядывая в каждую дверь. Он обшарил все лаборатории. Он несколько раз пытался связаться с Бойко при помощи телефона. Но тщетно. Профессор как будто провалился сквозь землю. Тогда в сознании Павла мелькнула мысль:
«Я должен спросить у Молибдена! Да, да! Я пойду сейчас к нему. Я отыщу его и спрошу: что есть жизнь? Он должен это знать».
Он уже хотел было выполнить свое намерение, но тотчас же полная апатия охватила его.
Что может сказать Молибден - этот пришелец старого мира?
– «Ближе к земле. Работы здесь непочатый край. А сгореть в работе - счастье каждого!…»
Да, да!
Именно так ответил бы Молибден на его вопрос.
Но разве здесь истина?
Нет, он никогда не поймет этого. Эпохи имеют различные цели, и то, что когда-то называлось смыслом, ныне имеет название общественной обязанности.
Не с одной работе смысл…
Павлу показалась скучной и бесцветной эпоха Молибдена.
Зависть к людям, построившим социализм, сменялась чувством жалости. Да, он жалел сейчас людей, у которых почти вся жизнь уходила на заботы о еде, одежде и жилище. В памяти его, по странной ассоциации, встали страницы старинного романа, в котором герой считал, что жизнь в социалистическом обществе будет безрадостной и серой.
Слепое бешенство охватило Павла. Ему захотелось вытащить этого дикаря из гроба эпохи, потрясти за воротник и, осыпая пинками, спросить:
– Вонючее животное! Мразь и слякоть! Что ты там бормотал о безрадостной жизни нашего времени?! Вонючий осел, протащивший свою жизнь по грязным лужам, о чем пророчествовал ты?! Ты был похож на корыстную свинью, которая считала, что человек, отвергающий гнусное пойло из барды, должен быть глубоко несчастным созданьем.
Он вошел в пустынный зал и, размахивая руками, вскричал:
– Ты думаешь, я боюсь ее?!
Но ледяной холод пронизывал его тело и клубком подкатывался к горлу. Хриплое дыханье вырвалось из груди. Павел обмяк и словно кому-то жаловался:
– Я боюсь ее несравненно больше, чем боялся ты… В сущности, тебе все равно. Она прекращала лишь твое существование. У меня же она прекращает жизнь. Ты не знал, что такое жизнь; ты даже в самых смелых своих фантазиях не мог представить творческого роскошества жизни.
– Я не хочу умирать! - закричал Павел, и голос его прокатился воплем.
Он прижался к дверям и, бледный как стена, смотрел безумными блуждающими глазами по сторонам. Он не заметил, как к нему подошел Бойко, и не почувствовал, как рука профессора опустилась ему на плечо.
– Он умер? - спросил Бойко.
Дрожа и лязгая зубами, Павел непонимающе смотрел на профессора. Тогда Бойко взял руку Павла и сказал:
– Иди за мной!
Павел покорно побрел за профессором.
* * *
Они сидели в мягких креслах, и солнечные туманы обтекали их призрачной золотистой пылью.
Лязгая зубами о края стакана, Павел выпил сиреневую жидкость и, закрыв глаза, опустил голову на грудь.
Бойко барабанил пальцами по столу, исподлобья наблюдая за Павлом. Потом, взглянув на широкое окно, в которое вливалось солнце, Бойко нерешительно кашлянул:
– Н-да… Так-то вот…
– Я искал тебя! - пробормотал Павел.
– Да? Ну, вот, видишь… Я чувствовал, что я кому-то нужен… Ну, вот…
Бойко поднялся и сделал несколько шагов по кабинету.
– Собственно говоря, безграничный страх смерти - удел всех смертных. Под впечатлением смерти твоего отца ты почувствовал его острее. Немалое значение оказала на твою острую восприимчивость твоя болезнь. Словом, я не должен был отпускать тебя.
– Оставим это… Я видел смерть, которая должна была бы примирить меня с ней. Я слышал слова, которые, точно кислоты, разъедали страх перед смертью. Но разве я примирился со смертью?… Я сейчас спокоен, но, кажется, я вскоре утеряю вкус к жизни… Да, да, не смейся, пожалуйста.
– Смерть, дорогой мой, соль нашей жизни. Без нее жизнь была бы пресной и безвкусной.
– О, - возмущенно вскричал Павел, - какая чепуха!
Бойко покачал головой.
– Ты оттого и любишь жизнь, что она не вечна. Оттого жизнь и прекрасна, что рано или поздно - она оставит тебя. Самое благоразумное - это не думать о смерти.
–Тебе не кажется, что ты говоришь пошлости?
Бойко взглянул иронически на Павла:
– Ну, и что же?…
– Ничего…
– Ты прав, конечно, пустые человеческие слова никогда не объяснят нам ничего. Смерть есть смерть. Необходимое, для всех видов биологическое явление. Вот смысл всяческой философии по этому вопросу. Отвращения и страха перед смертью мы никогда не поборем в себе, но сейчас я хочу сказать о другом. Если когда-нибудь страх перед смертью бросит тебя снова в дрожь, ты направишься к медику и попросишь его осмотреть тебя. Ты болен сейчас, - это для меня ясно. Твой панический ужас перед смертью объясняется нервным состоянием. Запомни, Павел, что дети и здоровые люди никогда не считают серьезной эту мысль. Они весьма скептически относятся к смерти. Ты это знаешь, конечно?
Павел кивнул головой.
– К чему трагедии? - пожал Бойко плечами, - вспомни, как раньше просто смотрели на смерть!
– Раньше люди кончали самоубийством, - возразил Павел, - и я думаю, что в старину люди не ценили жизни. Ведь она же была так бесцветна и неприглядна!
– Напрасно ты думаешь,-сказал Бойко, - что в старину жизнь была бесцветной. Она не была так благоустроена, эти несомненно. Однако, люди не находили поводов жаловаться на нее. Суровая и бедная жизнь старого времени была наполнена большим смыслом борьбы, и это ты знаешь сам прекрасно. Разве ты не завидовал им?
– Я переносил себя в тот мир…
– Ты преклонялся перед ними!
– Нет, это было лишь простое уважение к тем людям.
– И это не помешало тебе кричать в операционной о свинстве старых людей.
– Разве я кричал?
– Кричал твой страх. Но это неважно. Иди к себе. Говорить нам больше не о чем. Ты пробудешь здесь еще две декады на положении больного и две декады как прикрепленный к санатории. Я выпущу тебя, когда ты перестанешь думать о смерти.
Павел замолчал.
– Ступай к себе! - сказал Бойко, повертываясь спиной к Павлу.
Затем вдруг Бойко остановил его.
– Я вспомнил сейчас, - сказал профессор, - величественные стихи поэта старого века:
Даже когда на кладбище положат
И мраком
И снегом
Закроют мою грудь,
Я буду из могилы, как из темной ложи,
Слушать
Оркестрируемый трубами
Труд.
– Нам никогда не понять величия этих суровых строк, - сказал Бойко.
* * *
Страх смерти, охвативший Павла, пропал так же внезапно, как и появился.
Санаторный режим, холодные души, покой, диэтическое питание с богатым количеством фосфатов, вернули Павлу ясность мышления и радостное ощущение жизни. Веселый, жизнерадостный, он стыдился минутной своей слабости и при первой встрече с Бойко признался в этом.
– Ты был прав, - сказал Павел, крепко сжимая руку Бойко, - мысли о смерти, как я уже убедился, недоброкачественный продукт слабых организмов. Мне сейчас смешно и стыдно. Мне неудобно смотреть на тебя после того…
– Ладно, ладно! - проворчал Бойко, - побольше фосфатов, почаще под холодный душ, и слабости исчезнут сами собой.
– Однако, - засмеялся Павел, - мне грозит другая опасность: заболеть от безделья.
– Это менее опасно! - сказал Бойко. - Впрочем, я разрешаю тебе читать газеты, а через несколько дней ты можешь делать небольшие прогулки по городу… Газеты можешь взять у меня.
* * *
С ворохом газет Павел поднялся на крышу санатории и с жадностью принялся за чтение.
Развернув «Правду»8, он пробежал глазами московскую жизнь, пометил карандашом несколько статей, которые считал необходимым прочитать сегодня, и, отложив газету в сторону, взял ленинградскую газету «Вперед»9.
