Путь-дорога фронтовая - Сергей Вашенцев

— Мы обязательно побываем в нем, — обернувшись к спутникам, сказал Петр Петрович. — Катенька, вы напомните мне, мы должны разыскать какого-нибудь старожила, он расскажет нам подробнейшим образом о парке. Григорий Митрофанович говорит, что кто побывает в нем, не забудет его на всю жизнь. Как много чудесного в нашей стране! — глубокомысленно произнес Петр Петрович.

Настроение участников бригады было приподнятое.

Подогревал его солдат-отпускник рассказами о хлебосольстве жены, об ожидавшем их добром ночлеге. «Только бы все были живы-здоровы», — добавлял он, как бы заклиная судьбу и отстраняя все беды и напасти от своей семьи. Чем ближе подходили к селу, тем он больше волновался, тем неувереннее чувствовал себя и тем чаще вздыхал и задумывался. Петр Петрович всячески старался поддерживать в нем бодрость духа, рисуя самые радужные картины.

— Представьте себе, голубчик Григорий Митрофанович, — фантазировал он, — приходим мы в село и встречаем у колодца прекраснейшую женщину, и вы узнаете в ней свою жену. Но вы не сразу открываете себя, прячетесь за высокую фигуру Ивана Степановича, а я подхожу

к красавице и спрашиваю:

— Не будете ли любезны сказать нам, где живет почтеннейший Григорий Митрофанович Савчук?

— Вы ищете Григория Митрофановича Савчука? — восклицает женщина в крайнем волнении. — Так это же мой муж. Он на войне. А вы его разве знаете? Вы принесли от него известие? Как тревожилось мое сердце! Как я стосковалась по нем! Как жду его! Пойдемте же скорей в мою хату, расскажите мне о нем!

— А кто это там прячется, голубушка, за тем высоким представительным мужчиной, не бачите? — спрашиваю я.

— Кто прячется? Где прячется? Ах!.. То ж мий чоловик…

Петр Петрович для вящей убедительности вставляет украинские слова, разыгрывая трогательную сцену.

Идти, однако, тяжеловато. Идут они медленно и доходят до села только к вечеру. Примерно посреди села стоит хата Савчука. Путники приближаются к хате, стучат. В окнах темно. Зажигается светец, слышатся шаги. Женский голос спрашивает, кто стучит.

— Видчини, Мария! — говорит, дрожа от волнения, Савчук.

Дверь отворяется, они входят в. хату, перед ними отступает женская фигура в рубашке.

— Что-сь такое? — говорит солдат женщине, как будто совсем не узнавшей его. — Мария! Голубка моя! Да я ж твой муж.

Но она не бросается к нему, не целует его, не плачет у него на плече. Она упирает руки в бока и равнодушно говорит:

— Пизненько прийшов!

— Где хлопцы?

— Хлопцив поховала, теперь живу с другим, — отвечает она, небрежно кивнув на перегородку, за которой, должно быть, кто-то спал.

Савчук зашатался. Опустился на табуретку. Женщина стояла перед ним неподвижно, как перед чужим.

Он сидел, охватив голову руками, и плакал. Плакал о хлопцах, о разрушенной семье, о разбитой любви.

Артисты стояли у двери, как тени, боясь пошевельнуться и своим присутствием нарушить тяжелую сцену.

— Так! — сказал Савчук, поднимаясь с табурета. — Усе! Прощевайте!

Они шли по темному селу, которое глядело на них черными окнами. Ни в одном не было света. Кто приютит их? Кто накормит? Солдат успокоил их. На конце села жил старший брат. Можно переночевать у него. Они дошли до крайней хаты. Солдат постучался. Опять в окнах мелькнул светец, послышался женский голос. Их встретила жена брата, высокая женщина с изможденным лицом. Всплеснула руками и бросилась к солдату на шею. Долго не могла выговорить ни слова, слезы душили ее.

— Де Василь? — спросил солдат, взволнованный не меньше ее.

Успокоившись, она ввела их в хату, стала раздувать печку.

Вот что узнал от нее Савчук о своей семье.

Жена его гуляла и с немцами, и со своими. Детей забросила. Младший умер от простуды, старший попал под немецкий танк. Брат Василь на войне. Известий от него нет.

Женщина залилась слезами.

— Горе! Горе! — повторяла она.

Солдат расспрашивал ее, как освободили село, что стало с колхозом, как она живет сама.

Живет неважно, трое детей. Колхоз немцы разогнали, скотину реквизировали.

Солдат развязал мешок, там были детские ботинки, ситец на платье, сахар, белый хлеб.

— Вот, — сказал он, — берите… Теперь у меня никого нет!

Печальным был этот ужин. Жена брата рассказала, что делается у них в селе, кто из односельчан погиб, кого угнали в Германию, перечисляла по именам, по фамилиям, солдат качал головой, он всех знал.

Наутро артисты отправились в путь. Солдат с ними. Невестка уговаривала его погостить хоть несколько дней, отдохнуть, но он не согласился. Перед самым уходом в хате неожиданно появилась его жена. Должно быть, узнала у соседей, где они ночевали, и прискакала сюда. Бросилась к мужу. Она, конечно, плохая, скверная, беспутная, причитала она. Но ее хулят больше, чем надо. Она любила его, ждала его. Она и сейчас любит его. У нее и сейчас осталась любовь к нему, сегодня она не могла совладать с собой и прибежала, чтобы позвать к себе в хату. У нее есть самогон, она зарезала для мужа двух кур.

Солдат оттолкнул ее.

— Иди, зови к столу своих фашистов, если догонишь их! — зло крикнул он и отвернулся.

Больше не сказал ни слова. Жена ушла.

— С кем она сейчас живет? — спросил он.

— С Петькой хромым, сапожником.

Выйдя за околицу, Савчук обернулся и долго, долго глядел на село, как бы прощаясь с ним навсегда.

Глава пятнадцатая

При въезде в Умань на контрольно-пропускном пункте актеры расстались с солдатом Савчуком, и он на попутной машине отправился догонять свою часть, так и не использовав отпуска. Прощание было трогательным. Все обнялись с ним, не исключая Катеньки, на глазах у которой показались слезы. Солдат уехал. Актеры направились в город. По обеим сторонам шоссе стояли разбитые и сожженные немецкие машины, при поспешном отступлении брошенные врагом.

Машин было много, они тянулись чуть ли не на километр. Стояли они и за городом, и в пригороде, и в самом городе.

Наши шоферы — любопытный и запасливый народ. Многие из них останавливались у трофейных автомобилей, рылись во «внутренностях» и не прочь были отвинтить и положить себе в кузов какую-нибудь запасную часть.

Мимо этих машин самых разнообразных марок актеры шли молча, все еще находясь под впечатлением тяжелой драмы солдата. Первым нарушил молчание Петр Петрович.

— Я уверен, что вы, Катенька, не могли бы так поступить! — воскликнул он.

Катенька ничего не могла возразить и молча кивнула головой.

— Такой отличный человек — и так подло обманут! — не мог успокоиться добряк. — Представьте теперь его состояние. Одинокий, обиженный, с разбитым сердцем. Как дальше сложится его жизнь? Останется ли он жив или будет искать смерти?

Обмениваясь этими горестными впечатлениями, шли они по разрушенному городу. От некоторых домов остались одни стены, другие повреждены снарядами. Многие здания стояли без стекол. На столбах висели оборванные провода. Здесь и там зияли воронки. Намучившиеся под чужой властью жители, казалось, проснулись после тяжелого сна, со смешанным чувством недоверия и радости вглядывались они в лица солдат и офицеров, порывисто бросались навстречу, когда их о чем-нибудь спрашивали, охотно приглашали к себе, угощали скудными припасами и с нескрываемым волнением глядели на тушенку и сало, которые вынимали солдаты из своих вещевых мешков. Небольшая группка артистов в странных полувоенных-полуштатских одеяниях вызывала их удивленные взгляды. Но было что-то, очевидно, очень привлекательное и трогательное в солидной фигуре Петра Петровича, бодро шагавшего впереди, в монументальном Иване Степановиче и в изящной Катеньке, потому что ни единый смешок не вырвался ни у кого.

— Правильно ли мы идем? — забеспокоился вдруг старый актер. — Какая нам нужна улица? Здесь нет ни одной таблички.

Показания прохожих, к которым он поминутно обращался, были самые разноречивые. Одни говорили, что надо идти прямо, другие — направо, третьи — налево.

— А на какой улице помещается комендант? — пытался уточнить Петр Петрович. — Почему нет табличек?

— Немцы, как пришли, поснимали наши таблички и повесили свои с новыми названиями улиц. А когда их прогнали, немецкие таблички сбросили, и улицы остались пока безымянными, — объяснил кто-то.

— Пойдемте в таком случае сначала направо, по Первой Безымянной улице; если там не найдем коменданта, вернемся и пойдем налево, по Второй Безымянной улице, — добродушно посмеялся Петр Петрович. — Времени у нас все равно много. Володя, наверно, еще плывет по раскисшей дороге.

Как они ошиблись в Володе! Не успели они свернуть на Первую Безымянную улицу, как за углом увидели Володю. Он стоял около эмки у тротуара, по которому следовали артисты. Вид у Володи при этом был мрачный и недовольный.