Запах денег - Артур Кангин

Слух о могучих загулах Стёпы Лапина покатился по просторам российской земли.

Как теперь его только не обзывали в прессе?! И шакалом, и львом, и даже жидо-массонской мордой.

Кто-то считал его совестью нации, а кто-то шутом гороховым.

Главное, о нем говорили!

Толковали взахлеб.

Телевизионная программа “Время” помещала новости о кульбитах Стёпы перед повествованиями о президентских вояжах. “Голос Америки” назвал его наследником батьки Махно. “Голос Ирака” — шахидом, подрывающим устои неверных изнутри.

Степан на первых порах стеснялся оголтелой славы, а потом попривык и вошел во вкус. Когда средства информации замолкали о нем на пару часов, он явно тосковал и кусал ногти.

Ошеломительные гулянки изобретать стало все труднее, а тут еще муха заснула. Дело-то шло к зиме.

Ткнулась Олечка мордой перед алтарем с мясной миской, смежила очи, скрючила лапки.

Лежит словно экспонат в зоологическом музее.

Как жить дальше?

У Стёпы похолодело сердце.

Гулять сразу бросил.

Без Оли скоморошествовать не было ни сил, ни желания.

Принялся за привычный труд. Сколотил подрамники, натянул холсты.

Стал живописать и чуть не взвыл с тоски. Лезут какие-то помойки, вшивые бомжи, милиционеры-оборотни, отрыгивающие зернистой икрой олигархи-живоглоты… Вся современная нечисть.

Заперся Стёпа в мастерской, никого не пускает.

Пробовал вискаря за воротник принять, но как глянет на подоконник, на сияющую светом мудрости княгиню Ольгу, так с души воротит.

Друзья, поклонники, козырные критики звонят-трезвонят, просят рассказать о текущих планах.

Опять жена Светлана и любовница Люська нарисовались.

Стёпа отключил телефон…

А потом не выдержал, яростно соскучился по люду, не будешь же вечно лицезреть распростертую муху, связался с друганами, коллегами, зазвал домой.

Те сразу бросились к новым, в помоечном стиле холстам, и пошли ахи да охи.

Гениально! Наконец-то! Фундаментально! Гоголевская шинель!

От похвал Стёпа порозовел.

Сразу жить захотелось, пить и есть, целовать упоительных женщин.

Коллегам и корешам он налил вискаря, себе — кефира.

Новые поклонники в один голос:

— Выставка в Манеже! Срочно!

Выставка удалась на “ять”.

Народ, чтобы взглянуть на Лапина, готов был снести милиционеров и дубовые двери.

Критика застыла с кривой ухмылкой, а потом кувырком хвалить. “Горечь истины”. “Триумф беспощадности”. “Микеланджело нашего времени”.

Стёпа в мастерской подходил к окну и тревожно вглядывался в почивающую княгиню Ольгу.

Дело-то к апрелю. Пора проснуться…

И она воскресла!

Лениво подергала лапками, перевернулась вниз брюшком, почесала височки, потрясла жемчужными крыльями.

— Оленька! Родная! — забегал вокруг нее Стёпа. — С добрым утречком!

А муха молчит, ни гу-гу.

— Хоть полсловечка! — помертвел Степан.

Оленька взлетела, спикировала к своей мисочке, принялась подбирать крошки.

— Я тебе мясца порежу! — всполошено побежал на кухню Степан. — Поешь и заговоришь! Как же!..

Но муха не заговорила ни в апреле, ни в мае.

Наступило лето.

Чтобы не рехнуться, Степан работал как угорелый, но в какой-то нервной, синкопированной манере.

То счастливых рыбаков живописует, то горемычных бомжей с портвешком “ 777” у вокзального костра.

Слава не убывала, картины раскупались влёт, а критика его из-за эстетических шатаний нарекла русским Ван Гогом.

Стёпа ходил черный, как хохлацкая ночь.

Однажды не вытерпел, налил до верху стопарь вискаря, сделал жадный глоток, а муха Оленька спикировала ему на плечо и хрустальным голоском:

— Не пей! Давай лучше попробуем рисовать в свежей манере!

Стёпа швырнул в угол стакан, да и в озорную присядку по мастерской.

Раз-два! Раз-два!

Застоялась кровушка! Застоялась родимая!

А мы ее разгоним.

Вот так! Вот этак!..

Оленька! Очнулась, родная!

Капсула 19. ЧЁРТОВА ДЮЖИНА ТРУБОК

Фантастически разбогатевший бизнесмен Павел Шелудько свою удачу связывал с вишневой, тщательно обкуренной трубкой.

Загрузишь в нее добрую жменю мексиканского табачку-самосада, пыхнешь океанским лайнером на весь кабинет, башка просветляется и мыслью крепнет. И сразу он не простой Павел Шелудько, в недавнем прошлом тамбовский пацан с задворков, а чародей, гений.

Мысли скачут, как блохи на сковородке!

Куда загнать траулер с хамсой… Где танкер по дешевке мазутом залить… Как торгашей-мешочников в Стамбул доставить…

Трубка Павлу Шелудько от отца досталась. А тому от деда, героя русско-японских морских баталий.

И, главное, на забористый запашок вишневой трубки девки набегали. Одна краше другой. Ноги! Руки! Бедра! Лодыжки! Щеки! Груди! Ах, что говорить?!

Озорные забавы Эрота держали Пашу, в его неполные сорок лет, в отличной форме. Живот с отчетливыми дольками мышц. Плечи развернуты. Тройной подбородок почти не приметен.

Но вот незадача… Посеял трубку на пляже. Гужевался там с одной фифой, Настенькой, мисс-бикини Сочи и Магадана, хватил коньячка. Вернулся домой, нет трубки. Опрометью на пляж, но и там пусто.

Пару деньков вообще не курил. И сразу бизнес пришел в смятение, съехал наискось.

Баржа с мешочниками налетела на риф. Мазут оказался низшего качества, отказывался гореть. Хамса в траулерах протухла возле мыса Доброй Надежды.

Трубка! Все дело в ней, в любимой.

Паша кинулся по элитным бутикам. Недоверчиво щупал и даже нюхал дорогостоящий товар.

Всё не то! Либо душок подозрительный. Или форма гаденькая, подрывающая авторитет бизнесмена.

Нашел зазнобу в занюханной лавчонке у порта. Старик с кривым и горбатым носом протянул ему чудо.

Трубка из дуба! С предгорий Урала!

Запах, цвет, форма…

Павел заплатил деньги, поцеловал трубку, и спрятал ее во внутренний карман жилетки, поближе к сердцу.

Магия трубки из дуба не заставила ждать.

Заказы на Пашу повалили царские. Партнеры вели себя с честностью новоафонских монахов. И девку подцепил, Леночку. Не девка, а лесная ягодка!

Дубовую трубку Павел Шелудько носил теперь только в бронированном кейсе. А в нем — спутниковый маячок. Потеряет кейс, не беда, в любой точке планеты его отыщет.

К тому же, Паша предпочитал кайфовать в мексиканском дыму дома, когда у дверей возвышался дюжий охранник, с добрыми руками на “калаше”.

Все тишь, да блажь, но тут на город налетел шальной ураган, столетние дубы с корнями выкорчевал, крыши с домов снес. А Пашины суда у причала пощелкал друг о дружку, как орехи. Пяток же траулеров с хамсой, ждавших разгрузки в бухте, камнем пошли ко дну.

Павел, не выходя из кабинета, трое суток кряду, шмалил дубовую трубку.

Потом его озарило.

Норд-ост дубы вывернул, а эта сволочь, трубка, из дуба.

Шелудько швырнул изменницу в помойное ведро.

А через пару деньков отправился шукать новую трубку.

Не может без нее, привык…

В самом изысканном салоне города увидел изделие из парагвайской ивы.

Но сооружают ли трубки из ивы?

Ивовыми кольями закололи Дракулу и прочих упырей-вурдалаков. А тут, вдруг, курить…

— Из ивы знатнее всего, — заверил Павла коренастый продавец со сросшимися мохнатыми бровями. — Желудок лечит, нервы фиксирует. И, вообще, способствует бизнесу.

— А Парагвай почему?

— Там ивы наших дубов крепче.

— Заверни.

Пришел домой и сразу поплыл в облаках сладкого дыма, нырнул в нирвану просветленной невесомости.

Как прочищает мозги!

О норд-осте метеорологи за месяц предупреждали. Времени было вполне достаточно, чтобы дёрнуться, принять меры.

С прошлым покончено… Думать о будущем!

И дела закипели у Паши. Прикупил новые суда. Отправил новых мешочников в Стамбул. По дешевке отхватил кенгуриного мяса в Австралии.

И тут нагрянули милиционеры, оборотни в лампасах, стали настойчиво предлагать свою крышу.

А морды у ментов — зверские, вылитые упыри…

Павел пообещал подумать, времени ему дали до утра, а сам до рези в легких затянулся мексиканским табачком из мексиканской трубки.

И вдруг озарило!

Милиционеры злы на ивовую трубку, она же им гроб, дыба.

Вот и пришли.

Господин Шелудько в ознобе ужаса сжег трубку в охотничьем камине.

Полгода курил одни сигареты. Менты больше не докучали ему.

Но шмалить самые лучшие “Мальборо” — какая гадость!

На сорокалетний юбилей возлюбленная Леночка подарила ему трубку.

— Дорогой Пашенька! — сморщила она земляничные губки. — Трубка так идет к твоему лицу.