Виттория Аккоромбона - Людвиг Тик

— Теперь ты все знаешь, — закончила мать, — скажи, что нам делать, если ты такая сильная.

Мать и Капорале замерли, ожидая приступа безумной ярости.

Но как же они были поражены тем, что Виттория осталась совершенно спокойной, даже более невозмутимой, чем прежде. Наконец она промолвила почти иронически:

— Ну, мама, что же дальше? Я-то гадала, какие чудеса вы хотите мне открыть. Мы не можем бежать в другую страну, для этого у нас не хватает средств; а здесь, на родине, нет никого, кто был бы настолько влиятелен и добр, чтобы защитить и содержать нас, и мы брошены на произвол судьбы. Единственный выход для нас — благородная добровольная смерть, по примеру великих римлян. Но для вас он неприемлем: наша религия считает самоубийство непростительным грехом. Тогда почему бы не принять предложение нашего «лучшего друга» — великого кардинала. Богатство, блеск, свобода брата, процветание семьи — вот что нам предлагают великодушно. При этом никто ничем не жертвует, кроме меня. Если бы я только согласилась с таким предложением? Да, будь на его месте такой человек, как папа Юлий II{78} или, скажем, Лоренцо Великолепный{79}, — это не было бы даже жертвой с моей стороны, потому что такой великий характер заставил бы меня полюбить его. То, что я думаю о браке, ты уже знаешь, мама. Добровольно отдаться слабому, презираемому мужчине, — как мне поверить, что духовный обряд может освятить этот жалкий союз? Только для тупой толпы, для хитрого священника да для жалких старых кумушек существует разница между законной и запретной связью. Если все мужчины кажутся мне ограниченными и жалкими, если сам брак мне противен, — но, как ты утверждаешь, каждая женщина должна покориться, — то я не понимаю твоего гневного возмущения в адрес нашего доброго старого покровителя.

— Я больше не могу называть тебя своей дочерью, — холодно заявила мать и покинула комнату.

Капорале был настолько удивлен, что не мог понять, все ли он правильно расслышал и понял.

— Оставьте меня! — крикнула Виттория, разражаясь слезами. — Я хочу быть одна! Видно, это моя судьба, — даже мать не поняла меня.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Старый кардинал сидел, глубоко задумавшись, в своей комнате, расстроенный и взволнованный. Его юный племянник, Франческо Перетти, стоял смущенно в углу, его глаза покраснели от слез.

— Все мои планы, — начал старик после продолжительной паузы, — рушатся. В них была радость моей жизни. С тех пор как я увидел тебя, несчастный, моим сердцем овладела какая-то загадочная привязанность. Тебе я хотел отдать все, что не получили от меня мои бедные родители, ибо они покинули этот мир раньше, чем я смог чего-то добиться. Твои успехи изменили бы к лучшему жизнь брата и заложили основу будущего благополучия и авторитета семьи. И вот ты здесь. День, когда я снова увидел тебя, был для меня днем счастья, самым прекрасным днем в жизни. Но вскоре я вынужден был признать свою ошибку: ты слаб, мягок характером и недостаточно мужествен, избегаешь работы, предпочитая развлечения, и — что еще хуже — вращаешься в плохом обществе. Мне пришлось отказаться от намерения устроить твою духовную карьеру, где я мог бы оказать тебе самую большую помощь, поскольку ты даже не скрываешь своего отвращения к достойному уважения сословию. Я начал колебаться в своем решении, хорошо ли я сделал, вызвав тебя в Рим, не лучше ли мне сразу снова отослать тебя в деревню. Но вышло еще хуже. В моем присутствии ты дрожишь и подчиняешься моей воле, а за моей спиной ты распущен, нагл и разыгрываешь преступника, перенимаешь манеры у здешних наследников богатых домов, как будто сам принадлежишь к ним. Ты пренебрегаешь уроками, которые я тебе преподал и благодаря которым ты мог бы завоевать уважение и добиться высокого служебного положения. Все учителя жалуются на тебя, и как бы ни хотели они польстить мне, ни один из них не возлагает на тебя больших надежд. Ты пошел на поводу у своих приятелей и вверг себя в пучину разврата, ты позорно губишь свою жизнь, и как бы я ни любил тебя, твоя смерть показалась бы мне, наверное, меньшим несчастьем, чем твое нынешнее существование.

Перетти подошел ближе к дяде, униженно встал на колени перед ним.

— Ваше Преосвященство, — промолвил он умоляющим тоном, — позвольте мне поцеловать вашу добрую руку. О дорогой, самый замечательный дядя, простите еще раз заблудшему. Я исправлюсь, я буду больше прислушиваться к вашим предостережениям, только…

— Ну конечно, — оборвал его Монтальто, — теперь появляется новое приключение, самое сумасбродное из всех. Молодой человек решил жениться, белобрысый мальчишка без бороды, ума и опыта хочет теперь представить себя в роли супруга и обзавестись своим домом. Если действительно должна состояться помолвка, то нужно еще несколько лет подождать, пока ты не освоишься в свете и не обратишь на себя внимание уважаемых семей, — но сейчас?! И на ком? На женщине без положения, правда, говорят, она талантливая поэтесса, известная своей красотой и многочисленными поклонниками, — какой вздор!

— О дражайший, почтеннейший отец, — воскликнул Франческо, — да, именно так я должен называть вас, потому что вы для меня как отец — добры, душевны, более чем благородны. Поверьте, мое чувство — не юношеская влюбленность, ваше милостивое разрешение может осчастливить меня и сделать совсем другим человеком. С тех пор как я в первый раз увидел восхитительную Аккоромбону, я изменился, исправился, я распрощался с компанией, которую вы справедливо браните, и больше не хочу их видеть, ибо я теперь знаю, как должны думать и вести себя благородные люди. Если вы поможете мне достичь высшего счастья, я оправдаю ваши надежды. Если же вы откажетесь дать свое согласие — ах, мой самый дорогой, единственный, вы называете меня слабым, и я действительно таков, — если вы останетесь неумолимы, то моя слабость обернется отчаянием и ускорит мою гибель. — Он снова заплакал и в бурном порыве бросился к ногам своего дяди. Тот сидел совершенно спокойно, невозмутимо глядя на него сверху и задумчиво перебирая его светлые локоны.

— Твоя избранница, должно быть, достойная, смелая и отважная особа, — промолвил он спустя некоторое время, — я никогда ее не видел, но ее отца я, кажется, знал много лет назад как порядочного человека. Ты уверен, что эта сильная натура сможет любить и уважать тебя, если будут устранены препятствия?

— Ее брат Фламинио, которому я открыл свое сердце, — ответил юноша, — подаёт мне надежду. Он рассказал мне, что за удивительное создание его сестра. Она ненавидит Луиджи Орсини, который уже давно нагло объявил о своих притязаниях на ее руку, и считает: только с тихим, добрым, кротким мужем она могла бы быть счастлива в браке.

— Пусть снизойдет на тебя благословение Господне, — промолвил кардинал, снова кладя руку на голову стоящего перед ним на коленях племянника, — да исполнятся твои надежды. Однако ты сам знаешь. Франческо, что я не могу наградить тебя богатством, увы, немногое я могу сделать для тебя. Поговори с ее матерью, она слывет умной, рассудительной женщиной. Принеси мне ее согласие и согласие дочери, может быть, этот союз составит твое счастье и счастье всей нашей семьи, если только оно возможно. То, что она отвергла знатного, могущественного Орсини, делает ей честь. Что она желает незнатного и кроткого мужа, говорит о ее разуме и о том, что для нее простое, тихое счастье выше, чем блеск и великолепие. А теперь ступай, мы еще вернемся к этому разговору.

Молодой Франческо был в таком восторге, что не заметил, как выскочил из дома и оказался на улице. Один из его прежних необузданных приятелей попытался заговорить с ним, но он возмущенно оттолкнул парня, ставшего ему теперь ненужным. Он помчался к дому Аккоромбони.

Мать была одна в своей комнате и уже настолько овладела собой, что довольно спокойно размышляла о своем возможном будущем. В крайнем случае она намеревалась отправиться в Абруцци к своей зажиточной родственнице и жить там вдали от всех тем, что осталось от ее состояния. Что такое бедность, она успела узнать и с содроганием вспоминала обстановку, которую видела много лет назад. Юлия снова задумалась над тем, почему она, немолодая женщина, боится смерти больше, чем ее строптивая дочь, и ужас матери постепенно таял, хотя она не могла понять Витторию, ее еретические взгляды на брак, доброе имя и все общепринятые правила благоразумия и добропорядочности, зачастую нарушаемые самыми одухотворенными и замечательными женщинами и самыми благородными и высокопоставленными мужами.

Взгляды Виттории приводили ее в ужас, хотя порой ей казалось, что дочь права, называя привычную накатанную жизненную колею, по которой проходит так много людей, скучной, однообразной. Собственная юность Юлии прошла перед ее глазами в более ярком свете, и многие воспоминания и чувства, которые она считала уже давно умершими, с новой силой вспыхнули в сердце.