Концлагерь «Ромашка» - А. Ш.

Георгина Матвеевна выдвинула ящик стола и достала из него небольшую коробку с гербом Департамента бойскаутских лагерей. В коробке оказались три жёлтых бойскаутских значка.

– Берите. Завтра в девять, когда вы покинете лагерь, значки должны быть прикреплены к вашей форме, и снять их можно будет только в воскресенье вечером, когда вы вернётесь. Всё остальное очень просто. Во внешнем мире запрещается красть, хулиганить и делать всё прочее, что предусмотрено Уголовным кодексом. Остальное разрешается. Я, со своей стороны, буду очень рада, если вы воздержитесь от вранья, хамства и будете вести себя вежливо, как и подобает бойскаутам. Ах да… отдельно для вас, мсье Олещук, замечу – за приставания к девушкам лагерь ответственности не несёт, и если от вас кто-то забеременеет, разбираться с этой проблемой будете самостоятельно.

– Конечно, Георгина Матвеевна. Постараюсь вас не разочаровать, – как-то двусмысленно ответил Андрей.

– Уж постарайтесь. Всем спасибо, можете идти.

Выйдя, мы переглянулись.

– Ты что-нибудь понял про беседу с этим Вольфом? – спросил я Олещука.

– Нет. Не люблю вещей, которых не понимаю. Хотя чего гадать – скоро и так узнаем.

В субботу ровно в девять, когда остальные бойскауты разошлись на занятия, за нами к подъезду администрации подъехал довольно раздолбанный «Форд». За рулём сидел Егор Егорыч – крестьянского вида мужичок, который, как правило, возил в лагерь овощи и прочую снедь.

– Я как-то по – другому себе это представлял, – заметил Белкин вполголоса.

– А ты чё, малец, думал, за тобой Круизёр приедет? – хмуро сказал Егорыч. – На Круизёрах у нас только губернатор гоняет. Ты ещё не губернатор, не?

– Нет.

– Ну так и нечего болтать, садись и езжай себе. Я, между прочим, большое одолжение вам сделал, что согласился везти в Белгород. Могли бы и на обычной фуре до города дотащиться, невелика честь. Да только стерва не согласилась вас в шесть утра из лагеря отпускать, когда фуры выезжают.

Мы загрузились в «Форд», Егорыч врубил на полную катушку какой – то блатной рэп под три гитарных аккорда, который русские почему – то называют шансоном, и мы поплелись в Белгород. «Форд», благодаря убитой подвеске, подскакивал на каждой кочке, а километров через десять, когда нормальная дорога кончилась и началось какое – то лоскутное одеяло в разноцветных заплатах, показалось даже, что происходит землетрясение. Егорыч невозмутимо правил рулём, изредка подвывая знакомые песни, и то и дело матюкался по поводу работы в субботу, погоды и зарплаты – впрочем, беззлобно. Тем не менее, матюки и вой, доносящийся из динамиков, раздражали нас троих – и больше всего, похоже, Олещука. Первое время мы молчали. Но когда Егорыч достал пачку дрянных сигарет и закурил нечто крайне вонючее, Олещук тоном, который заставил меня поёжиться, приказал:

– Вытащил сигарету изо рта или я выбью тебе зубы.

– Чё? – опешил Егорыч.

Олещук протянул руку, вытащил изо рта Егорыча сигарету и невозмутимо затушил её о приборную панель.

– Ты чё творишь вообще? А? Пацан, ты оху… Погоди, погоди! Не надо! Я ж за рулём!

Олещук угрожающе занёс над Егорычем кулак, и тот моментально скукожился и уменьшился в размерах чуть ли не вдвое. Разница в весовой категории, мышечной массе и общей форме у них была такова, что Андрей, если б захотел, мог превратить водителя в котлету за полминуты.

– Дядя, я серьёзно спортом занимаюсь, и мне твоё курево нюхать вообще неинтересно. И этим двум прекрасным парням – тоже. Чтоб ты понимал, ты тут не дрова везёшь, а элиту – слышишь, дядя? – элиту Белгородской области. Прально я говорю, парни?

– Конечно! – отозвались мы.

– Так вот. Слушай меня внимательно. Во – первых, живо открыл окна. Во – вторых, прекратил материться. Мы тут все без родителей, и когда ты начинаешь по матери кого – то там посылать – ты оскорбляешь самое святое, понял?

Егорыч медленно, с круглыми от ужаса глазами, кивнул.

– В – третьих, нам надоела эта ублюдочная музыка. Либо выключил совсем, либо нашёл что-нибудь поприятнее. Хотя я и сам найду.

Олещук покрутил колёсико поиска радиостанции и выбрал энергичную музыку вроде той, что ставили в спортзале.

Егорыч в продолжение всей этой сцены ехал со снятой с педали газа ногой, и «Форд», катясь по инерции, замедлялся, замедлялся, пока не остановился совсем.

– Ну и чего ты встал? Поехали. Убивать я тебя не собираюсь.

Опасливыми движениями, точно боясь спровоцировать гориллу или тигра, сидящего рядом с ним, Егорыч двинул рычажок и опустил боковые стёкла, а потом стал прибавлять газу.

– На дорогу смотри, не отвлекайся, – подбодрил его Олещук.

По лицу Егорыча скатилась капелька пота, хотя было совсем не жарко. Я улыбнулся. В отношении Олещука Георгина Матвеевна несомненно ошиблась – он ко встрече русского мира со всей его неустроенностью был явно готов.

В первый раз в сознательной жизни мы с Тимой Белкиным въезжали в город, да ещё в такой крупный как Белгород, поэтому мы буквально превратились в зрение. Олещук был в Белгороде проездом и бывал в Москве, но даже его глаза блестели – то ли при мысли о самом городе, то ли при мысли о девушках, которые его здесь ждут.

С западной стороны в Белгород вела четырёхполосная трасса, переходившая в Сумскую улицу – по обеим сторонам её росли пирамидальные тополя, стройные, выстроившиеся в строгом порядке, как караульные, и изредка вязы. Домов поначалу не было видно, но мы жадно запоминали всё, что видели – автозаправку слева, дымящие трубы какого – то завода, китайские электромобили и наши новенькие «Лады Мега», над которыми, как говорили в лагере, уже не смеются иностранцы. Потом по правую сторону шоссе показались первые домишки – сперва совсем старые, деревянные, покосившиеся, имевшие такой вид, точно там лет двадцать никто не жил, кое-где чуть ли не с дырявой крышей, однако с торчащей телеантенной и проводами. Чуть приглядевшись, можно было удостовериться, что дома, точно, жилые – кое-где древняя хозяйка или хозяин в видавших виды трениках сидел на крылечке или сердито возился во дворе, ругаясь на кур, путавшихся под ногами. Потом деревянные дома сменились кирпичными, новыми, явно построенными в самые последние годы, с высокими кирпичными же заборами – так что нельзя было рассмотреть, что творится во дворе, но верхушки зданий, торчавшие из – за заборов, глядели на мир очень важно и внушительно, как отъевшиеся коты.

Чуть погодя Сумская улица преобразилась наконец уже в настоящий город – двух – трёхэтажные симпатичные офисные здания, с мелькавшими баннерами «Продам!», «Сдаётся», «Самая дешёвая аренда в Белгороде» говорили о том, что здесь, на окраине, идёт бойкая экономическая жизнь.

На тротуаре справа я вдруг заметил двух парней лет двадцати двух, в форменной одежде дворников. Улица была подметена, и, видимо, другой работы у парней сейчас не было, потому что вид у них был скучающий. Я припомнил, что в десятых и начале двадцатых годов дворниками в областных столицах были, в основном, азиатские мигранты, а потом их почти везде заменили подросшие бойскауты, которые не отличились в своё время ни в учёбе, ни в спорте, ни талантами.

– Слышь, Егорыч, это же бывшие бойскауты, да? – спросил я.

– Да – а, – заметил тот, скользнув взглядом по дворникам, – это те, которые… не элита. Наверное, с Севера распределили. Год назад тут привозили парней из Вологды и Архангельска и Бог знает ещё откуда.

– И что, они теперь на всю жизнь дворники?

– А как повезёт, парниш. Может, на всю жизнь. А может, и нет. Эти ребята, которые из ваших, из бойскаутов, они… странные. Вроде бы простые парни на вид, но не пьют, почти никто не курит, как инопланетяне какие. Один раз в своём дворе подошёл я к такому. Парнишка у нас сантехником работает – знаешь, совсем компанейского вида, лицо приятное, курносый, вежливый всегда. А была суббота, футбол только что кончился, Лига Чемпионов, и я – мне поделиться – то с кем – то хочется, понимаешь, эмоции после матча распирают, прут изнутри, как чайник кипящий – так я подхожу к нему с бутылкой пива и говорю: «Земеля, давай знакомиться. Я Егор Егорыч, а тебя как звать?» Так ты представляешь – он как бутылку пива увидел, на меня косо так посмотрел и чуть в меня не запустил этой бутылкой! Как энтот вот, сердитый, – водитель опасливо покосился на Олещука, но тот милостиво промолчал и продолжал глядеть в окно. – Честно тебе говорю – с пивом подошёл, не с водкой же! Чего он так взвился? Знать, у вас в лагерях мозги совсем начисто промывают, раз оттуда выходят такие чудные, – Егор Егорыч покрутил пальцем у виска и замолчал.

Мы остановились возле недурно отреставрированного жёлтого особняка.

– Так, и что теперь? – поинтересовался Белкин.

– Вылазьте. Моё дело было довезти вас до входа, а дальше сами. Завтра в полседьмого вечера приеду на это же место.

– Эй, Егорыч, погоди. Что значит сами? К кому идти – то? – спросил я.