Сила есть Право - Рагнар Редбёрд

Как, в самом деле, могут быть определены свободными и равными граждане, которые таковыми не являются, которые никогда не были «свободными и равными» в каком бы то ни было осмысленном значении этой фразы? Как они могут быть признаны людьми, если их жизни полностью управляются чугунными нормами, если каждое их движение очерчено и ограничено уголовной ответственностью, и если даже их тайные мысли неизменно находятся в состоянии безмолвного подавления?

Нет, однако, никакого оправдания утверждению, что люди сами определили те законы, которым им приказывается подчиняться. Ложно ли это утверждение, или является правдой, оно никогда не оправдает диктатуру большинства и любой другой вид диктатуры.

Конституция, согласно которой рождаются все другие законы, была принята не нами, но носящими парики особами, которые уже давно сгнили в земле. Нами, фактически, управляют кадавры[122] — обитатели могил.

Почему соглашения, совершённые мёртвыми, лежащими в гробах, связывают и душат живых, пульсирующих, дышащих созданий?

Их кости давным-давно разложились на озон и удобрения — тех, кто создал и подписал Билль о правах, Великую хартию вольностей,[123] Нагорную проповедь, Декларацию независимости, нашу знаменитую Конституцию и проч. и проч. Сгнили мозги, которые состряпали их, и пальцы, которые написали и заверили их печатями. Также сгнили и их иррациональные и инфантильные философии. Сгнили в глубине души и те, кто по принуждению подчиняются голосам из могил.

Нет сомнений в том, что эти старые документы в своё время послужили своим целям, но «новые обстоятельства приучают к новым обязательствам»,[124] и новые времена требуют не только новых лидеров, но и новых деяний.

Опять же, большинство актов Конгресса — макиавеллевская[125] работа высокопоставленных негодяев, проклятье на них — чьи настоящие имена забыты всеми, кроме приверженцев летописей и издателей учебников для общественных школ.

Что касается общего права, то оно есть наследие тех интересных старых времён, когда саксонские и норманнские эрлы[126] (они были истинно благородны, так как завоевали своё положение, рискуя жизнью в битвах) вершили «правосудие» прямо, посредством сучковатых дубинок, ножей и колунов с длинными рукоятками. Это был единственный вид «закона», понимавшийся нашими «нецивилизованными» предками, потому что они не были «воспитаны» в глубоком убеждении, будто бы правительство и законы «черпают все свои справедливые силы из согласия управляемых».[127] Подобное выражение повергло бы их в конвульсии, а тот, кто произнёс его, был бы признан ими отменным дураком.

Нет сомнений в том, что наши предки были в некоторой степени грубы своими манерами, в некоторой степени им недоставало обаяния и культуры, но с точки зрения жёстких фактов они были бесспорно разумны. Они не прокрадывались на публичные митинги и не бахвалились «свободой», «справедливостью» и «равенством возможностей» или «правами человека», хотя они прекрасно знали, что не только их жизни, но и то ничтожное, чем они обладали, существовало «с позволения» их завоевателей и хозяев. Они принимали свою позицию временной, и когда были готовы, честно вторгались в кольцо рока, чтобы вновь испытать судьбу.

Если бы они смогли ожить сейчас, то в каком бы стыде и отвращении эти старые пираты и флибустьеры уставились на своё «мягкотелое» потомство, идущее в торжественной процессии, с мозолистыми загрубевшими руками, согбенными спинами, облачённое в дешёвые тряпки, мимо алтаря их идола, называемого избирательной урной, кидая в её позолоченную утробу отпечатанные воззвания к правосудию, милосердию, свободе. «Мира нашему времени! о, Господи! защиты, лёгких денег» — «Больше законов! Больше законов! Больше законов!» Как долго гоготали бы наши белокурые чистотелые предки? Несомненно, они продолжали бы хохотать, пока не ухохотались до того, что умерли бы вновь.

«О, — сказали бы они, — подумать только, что наше семя должно было так низко пасть!»

Единственно равенство перед законом — это всё, что мы имеем в виду, — ноет извечный софист — коварный лжец! Посмотрим! С помощью какого рационального метода могут любые две тяжущиеся стороны быть поставлены в позицию безоговорочного «равенства перед законом»? Прежде всего, истец и ответчик всегда обладают совершенно разными физическими и духовными характеристиками, разным личным обаянием, и — отличным друг от друга размером банковского счёта. Также все судьи, присяжные и судебные чиновники различны по темпераменту, возможностям, храбрости и честности. Каждый имеет свои собственные специфические идиосинкразии,[128] предубеждения, недостатки, предрассудки и — цену. Опять же, каждый может быть более или менее нечестен или более или менее субъективен в отношении финансового давления и кастовых предубеждений. Никакие два человека не рождены подобными друг другу, каждое отдельное существо рождается, без преувеличения, под своей собственной звездой, все люди делаются из разного материала, управляются разными идеалами, воспитываются и формируются на разных фабриках, посредством разных процессов.

Даже если все трибуналы правосудия были бы основаны на слепой бесстрастности и управлялись независимо от стоимости, было бы ясно видно, что «равенство перед законом» остаётся всё той же химерой, сном, и не имеет никакой реальной ценности. «Равенство перед законом» — просто бессмысленное лозунговое словцо, что-то вроде известного иезуитизма «свобода, регулируемая законом».

Установленный закон может формально жаловать равные права и привилегии неравным гражданам, но он не может сам претворить себя в жизнь — он должен провести свои распоряжения через человеческую среду, а эта среда заполнена до краёв высшими, низшими и неравными.

Никакая приверженность букве закона никогда не доказывала, что сила не может сама управлять своей повозкой через впряженную четвёрку. И популярная (во всех землях) поговорка говорит, что в любом случае, «один закон для богатого и другой — для бедного». Бедный никогда не сможет быть поставлен рядом с богатым — даже ограблением богатого.

Являются ли они наиболее приспособленными или нет, сегодняшние держатели богатств никогда не должны позволить себе быть ограбленными без жестокой борьбы.

Рано или поздно, пробьёт час этой борьбы в её самой острой форме, но богатые не должны страшиться его. Если они вовремя приготовятся, исход битвы не только докажет их власть, но и сделает её неприступной — если они достойны. Чтобы быть уважаемыми и защищёнными, аристократы должны полагаться на вооружённую мечом силу, а не на бумажные кредиты, консолидированные ренты и долговые расписки.

Если же состоятельным будет суждено стать побеждёнными и ограбленными, само по себе это будет решающим свидетельством того, что они не наиболее приспособленные и не лучшие. На этой Земле нет такой вещи, как равное правосудие.

Все легальные трибуналы основаны не на идеальных принципах правосудия и честной игры, но на эффективно вооружённой силе. Это трюизм.[129] Обирание под ружьём заложило угловой камень каждого здания суда в христианском мире и везде. Так как в таком случае могут разбойники и ограбленные — орёл и голубь — цыплёнок и ястреб — быть поставлены в позиции подлинного равенства перед временными чиновниками, которым специально платят и которые назначены «отстаивать закон», то есть принудительно приводить в жизнь диктатуру сильнейших?

Все судьи — пробравшиеся во власть мстители, вооружённые до зубов, а все палачи — лицензированные убийцы, натренированные убивать. Эти слова произносятся не из пренебрежения. Убийцы и мстители! Ха! Если бы это было так…

Истинно, «ищущие Бога»[130] страдают от голода, но львы ищут жертву.

Когда оккупационная армия основывается на территории врага, она оглашает определённые правила «процедуры» для организованной передачи собственности и личностей побеждённой стороны в абсолютное обладание и под неограниченный контроль победившей стороны. Эти «правила процедуры» вначале могут принимать форму приказов, изданных генералами, но по прошествии времени они развиваются в своды указов, прецедентов и в конституции. Несомненно, все законы были и остаются мандатами удачливой воюющей стороны или скорее мандатами нескольких искусных личностей, которые вдохновили их.

Равенство перед законом — это противоречие терминов, потому что сам по себе закон есть воплощение неравенства. Это верно только в субъективном смысле, потому что все, кто подчиняются закону, являются в равной степени слугами тех, кто создали его или мотивировали его создать.