Фея Альп - Элизабет Вернер

Однако адвокат не обнаруживал желания подвергать себя опасности получить отпор и удовольствовался вежливым поклоном издали, на который барон Эрнстгаузен ответил весьма чопорно; Валли же наклонила головку так серьезно и благонравно, как будто совершенно примирилась с родительской охраной. Разумеется, в этой головке давно уже был готов план кампании, и она тотчас принялась за его выполнение.

Сначала она обняла и поздравила невесту, для чего ей пришлось выпустить руку отца, потом как нельзя любезнее приветствовала баронессу Ласберг, наконец, почувствовала прилив безграничной нежности к Эрне и благополучно отвлекла ее в сторону. Отец посмотрел им вслед несколько подозрительно, но Герсдорф оставался на другом конце зала, а потому Эрнстгаузен успокоился и решил, что превосходно выполнит свою обязанность телохранителя, если не будет спускать глаз с врага. Он не подозревал, какая коварная интрига приводится в исполнение за его спиной.

Перешептывание в оконной нише заняло немного времени; затем Эрна вдруг исчезла из зала, а Валли с самым непринужденным видом вернулась к отцу и с увлечением стала беседовать со знакомыми. Однако она хорошо видела, как Эрна вернулась, подошла к Герсдорфу и сказала ему несколько слов; он казался слегка удивленным, но поклонился как бы в знак согласия, и маленькая баронесса с торжеством развернула свой веер; военные действия начались, и папаша на большую часть вечера получил мат.

Тем временем Нордгейм нетерпеливо оглядывался вокруг, ища глазами племянницу. Он разговаривал с гостем, который только что вошел в зал; этот гость не принадлежал к числу обычных посетителей дома, но, по-видимому, имел право на особое внимание, по крайней мере, Нордгейм встретил его так любезно, как встречал лишь очень немногих. Как только Эрна показалась вблизи, он направился к ней со своим собеседником и представил ей его:

– Эрнст Вальтенберг, о котором я тебе говорил, – моя племянница Эрна фон Тургау.

– Я имел несчастье не застать дам во время моего визита вчера, и потому мадемуазель еще не знает меня, – сказал Вальтенберг, кланяясь.

– Нет, знает: я много рассказывал о вас за обедом, – быстро возразил Нордгейм. – Такой путешественник, как вы, изъездивший весь земной шар и явившийся прямо из Персии, представляет исключительный интерес для дам, а в моей племяннице вы найдете особенно внимательную слушательницу, если станете рассказывать о своих путешествиях: все причудливое и необычное в ее вкусе.

– В самом деле? – спросил Вальтенберг, глаза которого с нескрываемым восторгом устремились на красивую девушку.

Нордгейм заметил это и улыбнулся; не дав племяннице времени ответить, он продолжал:

– Уверяю вас! Но прежде всего мы должны постараться, чтобы вам было уютно в Европе. Я буду очень рад, если мой дом окажет этому хоть некоторое содействие, его двери всегда открыты для вас.

С предупредительной любезностью протянув гостю руку, он отошел. Без сомнения, он намеренно свел этих двух людей и оставил затем одних, но Эрна ничего не заметила. Она приняла нового знакомого равнодушно: заморские гости были не редкость в доме Нордгейма, который всюду имел связи; однако беглый взгляд на этого человека заставил ее заинтересоваться его оригинальной наружностью.

Вальтенбергу было лет сорок с лишним; его не особенно крупная, сухощавая фигура говорила о выносливости и привычке к трудам и опасностям путешествий; смуглый, почти коричневый цвет лица указывал на долголетнее пребывание в тропических странах. Он не был красив, но тем большее впечатление производили глубокие морщины, проведенные на его лице не годами, а перенесенными испытаниями. Вьющиеся черные волосы обрамляли широкий лоб, серые, стального цвета глаза под густыми бровями смотрели хмуро, но были способны загораться страстью. В общем, в его внешности было что-то необычное, чужеземное, резко выделявшее его среди блестящих, но в значительном большинстве неинтересных, бесцветных людей, заполнивших залы. И голос Вальтенберга отличался своеобразным тембром – его глубокий, низкий звук тоже был нездешним. Однако правила, принятые в обществе, были знакомы этому человеку в совершенстве: то, как он сел подле Эрны и начал разговор, обличало в нем светского человека.

– Вы приехали из Персии? – спросила Эрна, подхватив слова дяди.

– Да, по крайней мере, это последнее место, где я был. Я уже больше десяти лет не ступал на европейскую почву.

– Но ведь вы – немец? Вас так долго удерживала вдали служба?

– Нет, я следовал собственной склонности. Я не принадлежу к числу домоседов, которые прирастают к своему дому и родине, меня с самых ранних лет тянуло в широкий мир, и я всецело отдался этому влечению.

– И за десять лет вы ни разу не почувствовали тоски по родине?

– Признаться откровенно – нет. И теперь я вернулся лишь для того, чтобы привести в порядок кое-какие дела, и не думаю, что мое пребывание здесь будет продолжительно: ведь у меня нет семьи, которая привязала бы меня к стране, я одинок.

– Но сама родина должна была бы привязывать вас к себе, – заметила Эрна.

– Может быть, но я достаточно скромен, чтобы не воображать, что она во мне нуждается. У нее есть слуги лучше меня.

– А вы в родине нуждаетесь?

Такое замечание было довольно необычно в устах молодой дамы, и Вальтенберг посмотрел на нее с удивлением.

– Я вижу, вас это возмущает, – сказал он серьезнее. – Тем не менее должен признаться, что это так. Поверьте, жизнь, которую я вел много лет вдали от всяких рамок и стеснений, посреди природы, блещущей расточительным великолепием, действует как опьяняющий волшебный напиток; кто попробовал этот напиток, тот уже не может обходиться без него. Если бы мне пришлось надолго вернуться к показному, полному условностей существованию так называемого общества, под серое зимнее небо, мне кажется… Но это опять-таки еретические воззрения в глазах привыкшей к поклонению молодой дамы, стоящей в самом центре общества.

– И, может быть, все-таки понимающей вас, – сказала Эрна с горечью. – Я выросла в горах, среди величавого уединения, вдали от мира и сутолоки, и до сих пор тяжело переношу недостаток солнца и золотой свободы моего детства.

– Даже здесь? – спросил Вальтенберг, указывая на залитые морем света залы, полные блестящих гостей.

– Здесь больше, чем где-нибудь. – Эрна ответила едва слышно, и взгляд, который она бросила на оживленную толпу вокруг, был странно усталым и печальным. Но в следующее мгновение девушка, как будто раскаиваясь в том, что позволила себе сделать это невольное признание, шутливо сказала: – Впрочем, вы правы, это еретические воззрения, и мой дядя едва ли согласился бы с ними. Он, напротив, намерен опять втянуть вас в наше общество. Вы позволите мне познакомить вас вон с тем господином? Он, наверно, заинтересует вас как одна из наших первых знаменитостей.