Ноосферное образование в евразийском пространстве. Том 2. Книга 1 - Коллектив авторов

Сегодня, как никогда, ощущается востребованность душевного богатства русского духа, необходимость в усилении душевной памяти духа, оживлении его любви к священным ценностям русской культуры, формировании на такой основе патриотизма.

И это вполне возможно, поскольку дух есть свободная и разумная воля человека, наличие которой свидетельствует о развитом достоинстве, самосознании человека, действенности и продуктивности его творческого воображения, духовно преобразующего внутренний и внешний мир человека. Когда в человеке есть такой дух, тогда в нем есть и живая плодотворная мысль, объективно значимый, возвышающий человека смысл, красота и целостность жизни, о которой мечтали русские религиозные философы.

Быть в духе, значит быть хозяином жизни, способным к ответственному и свободному делу. Поэтому вопрос о пользе возрождения духа – чисто риторический.

Освоив в той или иной мере духовный опыт культуры, дух человека становится духом культуры. Он знает цель, идеал культуры – ответ на вопрос: ради чего? Он знает технологию культурного действия – ответ на вопрос: как достичь означенных цели и идеала? И он знает, какие средства приемлемы для достижения поставленной цели – ответ на вопрос о мере диалектического соотношения цели и средств. Единственное, чего не знает дух, – это спонтанное, непредсказуемое, не зависящее от его воли действие естественных жизненных сил души и действие сил природы и Бога.

И вот здесь, перед лицом великого незнания у человека появляется соблазн проигнорировать факт своего незнания и горделиво заявить о своем знании или же, преодолев слабость духа от встречи с сущим, последовать опыту традиционной культуры, учащей смирению и аскезе перед лицом сущего [17, с. 68].

Русские светские и религиозные мыслители, философски ориентированные педагоги целенаправленно исследовали особенности воспитания духа через национальную культуру и образование. В ходе этих изысканий были выявлены некоторые характерные черты отечественного образования, которые можно сгруппировать в три основные, отражающие сущностные стороны данного явления константы.

Под константами будем понимать постоянные, практически неизменные при тех или иных преобразованиях черты, делающие русское образование целостным, характерным, единым и неповторимым в своей сущности. Анализ констант позволит увидеть в самом общем виде природу отечественного образования и воспитания духа.

Первая константа: открытость, способность русской культуры и образования открываться иноземным влияниям, впитывать общечеловеческие ценности, обогащаться ими, преобразовывать их, сохраняя свою неповторимость и уникальность.

Еще И. Кереевский в статье «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», а вслед за ним и другие славянофилы заметили эту особенность, указывая на такие факты, как мирное призвание варягов, добровольное принятие христианства из Царьграда, братское сосуществование с различными финно-угорскими и другими народами севера Восточной Европы. К. Н. Леонтьев в книге «Византизм и славянство» (1875 г.) показал высочайшую степень открытости русского народа влиянию византийской образованности. Византийское влияние, добровольно принятое Русью в X в., способствовало поразительно быстрому расцвету культурного дела в Киеве, Новгороде, дало возможность зародиться православной религиозно-педагогической мысли, познакомило с эллинистической, греко-римской, уходящей своими корнями в античность и Древний Восток культурой. Кажется поразительным, что уже первое поколение русских людей крещеной Руси выдвинуло мыслителей не просто высокообразованных, но и обогащающих своими творениями мировую культуру. Ярким примером может служить митрополит Иларион и другие мыслители времени Ярослава Мудрого, которых можно считать дальними родственниками, предками русских религиозных философов XIX-ХХ вв. Счастливым для нашей культуры даром явилось то, что приобщение к мировой культуре Русь осуществила во время расцвета Византии, лидирующей в Х-XI вв. в ряду цивилизованных стран в области просвещения. Этот факт сыграл выдающуюся роль в становлении русского типа образованности, форм и методов воспитания и обучения.

Религиозные мыслители отмечали, что на характер образования окозало влияние то, что Русь почти на 500 лет позднее большинства родов Европы приобщилась к христианству (988 г.). К этому времени русский народ имел свою высокоразвитую языческую культуру, получившую отражение в устной народной словесности, мифологии, обрядах, праздниках, многочисленных и разнообразных традициях воспитания детей. Эта основа была необычайно крепка и жизненна, во многом она сохранилась до XIX в., частично – и до XX в. Молодое для Руси христианство, соединенное с этой основой, стало более жизнеспособным и достигло «цветущего» (термин К. Н. Леонтьева) состояния, когда на Западе уже обозначился кризис религиозного мировоззрения.

В XV в. Россия вновь открывается влиянию уже гибнущей Византии, впитывая религиозность и культуру монастырских форм образования, православных мыслителей и учителей исихастского направления (исихия – безмолвие, умная молитва, практика душевно-религиозного образования; исихазм теоретически обоснован византийским монахом Григорием Паламой). Исихазм в специфических русских условиях усилил предвозрожденческие веяния, привел к осмыслению ценности человека, но не в категориях античной или европейской науки, а в форме православных представлен. Главным проводником и преобразователем византийского исихазма на Руси стал последователь Сергия Радонежского, мыслитель и монах Нил Сорский. Московская Русь впитала, таким образом, в качестве традиции приоритет святости, духовно-нравственного воспитания по отношению к рациональному знанию, традицию поиска абсолютного добра и справедливости.

Именно в XV в. культура России обрела свою самобытность. По словам Е. Н. Трубецкого, «Россия увидела в небесах свой собственный образ», названный в народе поэтично-религиозными словами – Святая Русь.

Начиная с XVII в. Россия открылась западноевропейским влияниям, которые усиливались век от века.

Н. А. Бердяев вслед за В. С. Соловьёвым считал благом для русской культуры ее способность к «европеизации», хотя в этом процессе, отмечал он, есть много «тяжелого и болезненного». Открытость России, по его мнению, сочеталась со стремлением к сохранению своей национальной неповторимости. Своеобразие культуры России Н. А. Бердяев видел прежде всего «во взаимодействии двух потоков мировой истории – Востока и Запада», что породило ее особое качество, особый мир, который он назвал «Востоко-Западом». Своеобразие это заключается в парадоксальной ситуации, когда «одаренный и способный к восприятию высшей культуры» народ не стал «народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы», являясь «более народом откровений и вдохновений» [18, с. 44–45].

Н. О. Лосский, опираясь на широкий круг русских источников и религиозно-философских исследований, говорил, как о коренной черте нашего национального характера, о «способности усваивать всевозможные черты любого национального типа», которую Г. В. Флоровский поэтически называл даром всемирной отзывчивости. Действительно, российская культура и образование в XVIII–XIX в. были открыты германской, центральноевропейской и французской культуре, а в XX в. несомненно наблюдается тяга к англо-американской культуре. Однако открытость сочетается с замыканием в собственной традиции, специфической отечественной культуре.

Вторая константа: традиционность, опора на традиционную культуру и эмпирически сложившуюся систему образования. Если открытость можно сравнить с внешним дыханием, то в данном случае речь идет о дыхании внутреннем, о постоянной обращенности к собственной истории, к основам народной организации жизни.

Безусловно, эти две константы находятся в диалектическом единстве. Зрелая и способная к развитию культура и образование, эта, по образному выражению П. Ф. Каптерева, нить педагогического предания, являлась основой для интенсивных внешних заимствований. Данная характерная черта отмечалась и исследовалась русскими мыслителями от любомудров и славянофилов до современных философов и педагогов. Например, Д. С. Лихачев пишет, что «в русской жизни непременно что-то остается от старого и даже от неправдоподобно старого, а с другой стороны, есть страстность, развивающая это старое и взыскующая нового» [19, с. 234].