Жизнь коротка - Гордон Диксон

Но он на Земле! Он землянин! У него маленький белый дом и жена по имени Нан с карими глазами. Их дети будут похожи на нее, когда родятся. Или уже родились? Солнце… солнце печет невыносимо.

Шатаясь, как слепой, натыкаясь на скалы, падая и подымаясь, он вернулся в туннель, закрывая за собой все двери.

Рэнд и Диверс внесли Каменноликого в свою комнату. Дункан остановился и посмотрел на то, что недавно казалось ему человеком. Он думал, что ударил человека. На самом деле он уничтожил гигантского муравья. Удар почти перерубил шею, в ране виднелась белая влажная ткань. На полу, как насмешливый глаз, лежала бирка с буквами НН.

Диверс при появлении Дункана торопливо отошел за стол и сел, подозрительно глядя на него. Рэнд, сцепив руки за спиной, стоял посреди комнаты, не в силах поднять глаза.

Дункан медленно приблизился к нему и опустил голову, готовясь услышать чудовищный приговор.

И все-таки он был не готов. Слова жгли, как огонь. Он не смотрел на Рэнда, но искал в его тоне ложь, тщился уловить тончайшее коварство, которое докажет, что все это обман, мистификация…

Но голос Рэнда звучал ровно и спокойно, искренне и жестоко, и лишь морщинки вокруг глаз выдавали его муку.

— Диверс и я — владельцы компании, известной на Земле под названием «Лаборатория ДНК». Мы создаем живые организмы, способные трудиться на непригодных для человека планетах. Большей частью мы производим крупных насекомообразных существ для разработки металлических руд.

Наши «насекомые» — трех типов, по-разному выращенные и обученные. ДКН и АВТ управляют рудопромывочными желобами и добывают сырье. НН предназначены для контроля. Несколько лет назад один из АВТ сошел с ума — решил, что он человек. Эти годы мы с Диверсом пытались выяснить, что сломало его психику. Теперь мы знаем — благодаря вам. Мозг наших созданий состоит из тех же белков, жиров и углеводов, что и человеческий, и ничем ему не уступает, хоть и рассчитан на другие условия.

Мы породили то, в чем сами не разобрались. Диверс и я хотели продолжать проверку, но правительство нуждалось в металле и заставило нас поторопиться. Да и мы не особенно возражали, никак не ожидая, что нашим насекомым известно что-нибудь, кроме того, чему их учили.

Несколько часов назад вы потеряли личную бирку — может быть, ее сорвало захватывающим контейнеры крюком или случайно отлетевшим камнем, — так или иначе, вы утратили ощущение личности, и мозг ваш немедленно придумал новую. Мы не понимаем, каким образом могли у вас появиться представления о Земле, о человеческой жизни и культуре. Но мы понимаем, что вы чувствуете себя человеком.

Я бы немедленно все прекратил. Нужно время, чтобы изучить наши творения, провести с ними все мыслимые психологические проверки и узнать в конце концов, кого же мы создали. Существо, удовлетворенное выполнением порученной работы, или обреченного на муки несчастного человека в облике чудовища. Но мне не дают времени. Остается только одно, и я искренне надеюсь, что это поможет. Отныне мы будем создавать работников, не наделенных личностью. Хочу думать, что, не имея представления об индивидуальности, они не смогут ее утратить. Больше я ничего сделать не могу.

Рэнд замолчал. Его плечи поникли.

Дункан поднес к лицу руку. Он видел морщины на ладонях, волосы на тыльной стороне, резко выступившие суставы. Он чувствовал, как сердце перекачивает кровь. Это наваждение — если только его ощущения и мысли можно назвать наваждением — просто так не исчезнет. Наконец он поднял голову.

— Что произошло с тем, другим?

— Он хотел умереть.

— Я тоже, — прошептал кто-то, и Дункан узнал свой голос.

— В куполе у лощины стоит Распылитель, — сказал Рэнд. — Там мы уничтожаем пустую породу.

Пустую породу? Умереть так — все равно что не жить, а он жил. Последние несколько часов он жил! Для смерти должна быть причина.

Он перерыл свою память и судорожно ухватился за единственную подсказку. Когда-то людей казнили за преступления — а он виновен в обмане. Возомнил себя человеком. Ложь. Его зачали в лабораторных установках, а родили на конвейере. Он заявил, что его дом Земля. Тоже ложь. У него нет дома.

Он виновен. Приговор — смертная казнь.

— Я готов.

Рэнд достал из стенного шкафа резиновый костюм и стал одеваться. Диверс с безразличным видом сидел за столом, наблюдая за поднимающейся к потолку струйкой сигаретного дыма. Когда Дункан двинулся с места, его голова дернулась.

— У нас с вами есть общая черта, — проговорил Дункан. — Нам обоим не хватает человечности.

Лицо Диверса напряглось. Он начал что-то отвечать, потом вдруг замолчал и отвернулся.

Рэнд посадил Дункана в маленькую открытую машину и вел ее все дорогу до купола. Яркий свет резал глаза, но Дункану виделось желтое ласковое солнце. На каменистой равнине он видел раскачиваемую ветром траву. Серый кролик выскочил из норы, на миг принюхался, затем юркнул обратно.

Распылитель был больше и шире человека. Дункан заглянул в его прозрачную дверь и увидел, как мерцает внутри воздух, подобно воздуху пустыни.

Рэнд опустил руку ему на плечо.

— Вы слышите меня? — Его лицо было бледно за маской костюма, а рука заметно дрожала. — Вам надо только войти и закрыть дверь.

Дункан шагнул вперед.

Рэнд сжал свою руку.

— Постойте. Пусть наваждение исчезнет!..

Дункан подумал, что это могло быть и с приговоренным к смерти на Земле. Придет священник; а потом врач предложит заглушить страх. Как разрешено законом.

Но он не желал легкой смерти.

Дункан шагнул внутрь и своей рукой закрыл дверь — думая о солнце.

Он еще мысленно крикнул: «Я человек!..»

Разрушительные силы добрались до человеческой плоти за резиновой оболочкой тела, и его смерть была болезненной и мучительной. Как он и хотел.

Харлан Эллисон

ФЕНИКС

Вот «о’генриевский» рассказ в чистом виде, пример того, как много значат последние несколько строк.

Я похоронил Таба в неглубокой могиле под зыбким красным песком. Скорее всего захлебывающиеся злостью ночные твари все равно раскопают труп и раздерут его на части, но на душе мне стало легче. Сперва я вообще не мог смотреть на Маргу и ее свинью-мужа, однако в конце концов настало время двигаться, и мне пришлось перераспределить груз — уложить как можно больше из ноши Таба в наши три рюкзака.

Сперва нелегко было вынести их неприкрытую ненависть. Но еще десять миль по плывущему под ногами песку, по этой проклятой кроваво-красной пустыне высосали последние крохи сил. Они знали, и знал я — нам надо держаться вместе. Иначе не выжить.

Солнце висело в небе огромным глазом, пронзенным острой пылающей иглой, — глаз истекал кровью и окрашивал пустыню в багровый цвет… Почему-то мне захотелось выпить чашку хорошего кофе.

И воды, я хотел воды. И лимонада — полный стакан, со льдом. И мороженого, можно на палочке.

Я потряс головой — бред какой-то…

Красные пески. Нет, это не может быть реальностью, мы шли по картинке. Песок был желто-багряным, бурым, серым; не красным. Если только не ткнуть солнце в глаз — тогда земля обагрится кровью. Господи, ну почему я не в Университете!.. Там в коридоре, совсем рядом с моим кабинетом, фонтанчик с охлажденной питьевой водой. Как я скучал по этому фонтанчику! Вот он, прямо у меня перед глазами — прохладный алюминиевый корпус, педаль и струя воды. Господи, Господи, я не мог думать ни о чем, кроме этого прекрасного старомодного фонтанчика.

Какого черта я здесь делаю?!

Разыскиваю миф.

Миф, который уже обошелся мне в каждый отложенный цент, в самый последний грош, когда-либо мной сэкономленный на чрезвычайный случай, на черный день. А это не чрезвычайный случай, нет, это просто безумие. Безумие, которое взяло жизнь моего друга, моего партнера.

Таб… Его нет — тепловой удар. Разинутый рот, выпученные глаза; он отчаянно пытается вздохнуть, язык высунулся, лицо почернело, вены на висках вздулись… Я приказывал себе не думать об этом — и не мог думать ни о чем другом. Я видел лишь его лицо, искаженное предсмертной гримасой; оно мерцало передо мной, как мираж, как столб раскаленного воздуха на бесконечном горизонте. Лицо, каким я его запомнил в тот последний момент перед тем, как засыпать красным песком. И оставить на растерзание тем мерзким тварям, которые только и могли жить в этой адской пустыне.

— Привал будет?

Я оглянулся на мужа Марги. Я все время забывал его имя, я хотел его забыть. Тупой и слабовольный тип с длинными волосами, которые собирали всю влагу с его скальпа, и та стекала маслянистыми каплями по тыльной стороне шеи. Он откинул волосы назад, и те грязным свалявшимся матом легли на лысеющую голову, завиваясь над ушами. Его звали не то Курт, не то Кларк… Я и знать не желаю. Невообразимо представить его на ней в прохладной белой постели — где-то гудит кондиционер, их тела слиты воедино в порыве страсти. Не желаю иметь с ним ничего общего — но вот он, тащится в десятке шагов позади, согнувшись почти вдвое под тяжестью рюкзака.