Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон

— Ты пощупал ее грудь?

— Нет, я не щупал ее грудь. У меня не было времени ее щупать.

— А если бы нашлось время, ты пощупал бы?

— Мне это не пришло в голову. Я был слишком потрясен, чтобы думать о таких вещах.

— А она тебя щупала?

— Сэм, она меня грабила. Она рылась в моих карманах.

— Она была вооружена?

— Не думаю.

— Не думаешь сейчас или не думал в тот момент?

— А в чем разница?

— Сейчас ты можешь думать, что она была не вооружена, а в тот момент ты мог думать обратное.

— Не думаю, что я в тот момент думал, что она вооружена. Хотя, если подумать сейчас, я вполне мог бы в тот момент так подумать.

— И ты позволил невооруженной женщине обчистить твои карманы?

— У меня не было выбора. Я испугался.

— Женщины?

— Темноты. Внезапности…

— Ты испугался женщины.

— Хорошо, я испугался женщины. Но я не сразу понял, что это была женщина.

— Она что-нибудь сказала?

Официантка, принесшая Финклеру новую порцию кипятка, прервала их беседу. Финклер всегда требовал еще кипятка вне зависимости от того, сколько кипятка у него имелось. Треслав полагал, что таким образом он утверждается в своем праве командовать. Наверняка Ницше тоже требовал больше кипятка, чем ему на самом деле было нужно.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал Финклер официантке, улыбаясь ей снизу вверх.

„Он хочет, чтобы она его любила или чтобы боялась?“ — подумал Треслав. Его всегда восхищала эта благосклонно-повелительная манера Финклера. Сам он искал только женской любви. Быть может, в этом и заключалась его ошибка?

— Давай-ка разберемся, правильно ли я понял, — сказал Финклер, дожидаясь, пока Треслав нальет кипятка в чайник. — Эта женщина, эта невооруженная женщина нападает на тебя, а ты думаешь, что она хотела напасть на меня, потому что, возможно, она шла за тобой от самого дома Либора — который, замечу мимоходом, в последнее время неважно выглядит.

— Мне показалось, что он выглядит неплохо, учитывая его возраст и все такое… — сказал Треслав. — На днях я с ним виделся, а вот ты не пришел на ту встречу. Либор в норме. Ты беспокоишь меня больше, чем он. Как часто ты бываешь на людях?

— С Либором я тоже недавно виделся, и мне не понравилось, как он выглядит. Что касается „бывания на людях“ — какой в этом прок? Это не там ли, „на людях“, меня якобы поджидают грабительницы?

— Не стоит замыкаться в себе.

— Приятно слышать этот совет именно от тебя. Но я не замыкаюсь, я играю в покер по интернету. Это тоже какое ни есть общение.

— Полагаю, ты в выигрыше?

— Само собой. На прошлой неделе я выиграл три тысячи фунтов.

— Ни черта себе!

— То-то и оно: не чета тебе. Так что за меня не волнуйся. Но Либор слишком терзается. Он так крепко вцепился в память о Малки, что она скоро утащит его за собой.

— Этого он и хочет.

— Я понимаю, ты находишь это трогательным, но на самом деле это самоистязание. Ему нужно оторваться от своего ностальгического рояля.

— И заняться онлайн-покером?

— Почему бы нет? Крупный выигрыш его подбодрит.

— А как насчет крупного проигрыша? Невозможно всегда выигрывать — не так ли говорил кто-то из тех, о ком ты пишешь книги? Было известное философское пари — у Юма,[45] кажется?

Финклер посмотрел на него пристально. „Не смей упрекать меня в бессердечии, — казалось, говорил его взгляд. — Если я не пошел по пути Либора, посвятившего остаток дней поклонению памяти жены, это еще не значит, что я бессердечен. Тебе не понять моих чувств“.

Конечно, все это могло лишь вообразиться Треславу.

— Ты, должно быть, имеешь в виду пари Паскаля, — сказал наконец Финклер. — Только он рассуждал иначе. По его словам, если ты делаешь ставку на то, что Бог существует, ты практически ничего не теряешь при проигрыше. Но если ты ставишь против существования Бога, то в случае проигрыша…

— Ты окажешься в адском дерьме.

— Именно так.

— Но это как раз твоя ставка, Финклер.

Финклер посмотрел мимо него и приветственно улыбнулся кому-то в зале.

— Однако вернемся к нашей теме, — сказал он. — Ты выходишь из дома Либора, будучи, скажем так, не в лучшей кондиции, а эта бандитка, перепутав тебя со мной, идет следом несколько сотен ярдов до гораздо более оживленного места — что глупо с ее стороны — и там на тебя набрасывается. Не понимаю, каким образом этот инцидент связывает ее со мной? Или меня с тобой? Мы не очень-то внешне похожи, Джулиан. Я вдвое крупнее тебя, а у тебя вдвое больше волос…

— Втрое больше, как минимум.

— Кроме того, я прибыл туда и уехал оттуда на машине, а ты был пешком. Что же заставило ее нас перепутать?

— Понятия не имею… Может, она никого из нас раньше не видела?

— Ага, и при взгляде на тебя подумала: „У этого парня явно толстый бумажник“. А потом случилось то, что случилось. Но я никак не возьму в толк: почему ты решил, что она могла охотиться за мной?

— Может, она знала, что ты выиграл в покер три тысячи фунтов. Или она могла быть твоей фанаткой. Может, начиталась твоего Паскаля. Ты же знаешь, какими бывают эти фанаты…

— А может, мы с Паскалем тут ни при чем.

Финклер подозвал официантку и потребовал еще кипятка.

— Видишь ли… — Треслав подвинул стул ближе, как будто опасаясь, что весь „Фортнум и Мейсон“ услышит его следующие слова. — Дело в том, что она сказала.

— И что она сказала?

— Правда, я плохо расслышал сказанное.

Финклер развел руки в стороны особым финклерским жестом, означавшим, что даже его беспредельное терпение на исходе. Когда Финклер так делал, он напоминал Треславу Всевышнего на горном пике в ту пору, когда Он разочаровался в избранном народе. Должно быть, Господь даровал свой жест всем финклерам в память о Завете. А нефинклерам вроде Треслава это не дано.

— Что бы там она ни сказала на самом деле или могла, по-твоему, сказать — ты выдашь эту фразу, в конце концов?

И Треслав выдал эту фразу:

— „Ах ты, жид“. Она сказала: „Ах ты, жид“.

— Это твои выдумки.

— С чего бы мне это выдумывать?

— Потому что у тебя извращенный ум. Я не знаю, почему еще. Может, ты услышал собственные мысли. Ты перед тем расстался со мной и Либором, шел и думал: „Ах вы, жиды! Поганые жиды!“ Эти слова вертелись у тебя на языке, и ты вообразил, что их произнесла она.

— Она не говорила: „Поганые жиды“. Она сказала: „Ах ты, жид“.

— „Ах ты, жид“?

Сейчас, услышав эту фразу в чужих устах, Треслав засомневался:

— Типа того.

— Типа того? Что еще она могла сказать типа „ах ты, жид“?

— Я уже думал над этим. Она могла бы сказать: „Ах ты, Джуль“, но откуда ей знать мое имя?

— Имя было на кредитках, которые она у тебя вытащила, дурья башка!

— Не называй меня дурьей башкой. Ты же знаешь, как я это ненавижу.

Финклер похлопал его по руке:

— Имя было на кредитках, которые она у тебя вытащила, недурья башка!

— На кредитках есть только инициалы: „Дж. Дж. Треслав“. Там нет имени Джулиан и тем более имени Джуль. Давай называть вещи своими именами, Сэм, — она считала меня евреем.

— И по-твоему, я единственный еврей в Лондоне, с которым она могла тебя спутать?

— Мы же только перед тем расстались.

— Случайное совпадение. Эта женщина, быть может, серийная антисемитка. Наверняка она каждого ею ограбленного называет жидом. Этим словом вы, неевреи, часто пользуетесь как ругательством. В школе употреблялись словечки „объевреить“ или „зажидить“, когда говорили про надувательство и воровство. Да ты и сам небось их употреблял. Вот что у вас прежде всего ассоциируется с евреями: воры и жулики. Может, она мстит таким, как ты? Может, она сказала: „За жидов“ в смысле „зуб за зуб“.

— Она сказала: „Ах ты, жид“.

— Ну, значит, она просто обозналась. Там же было темно.

— Там было светло.

— Но ты недавно ссылался на темноту.

— Я сгустил краски.

— Ага, и навел тень на ясный день.

— Это было поэтическое преувеличение. Все произошло хоть и не ясным днем, но фонари горели ярко.

— Достаточно ярко, чтобы отличить еврея от нееврея?

— Было так же светло, как сейчас здесь. Похож я сейчас на еврея?

Финклер издал один из своих телевизионных смешков. Треслав знал, что Финклер никогда не смеется по-настоящему, от души, — и Тайлер частенько жаловалась, что вышла замуж за человека, не способного смеяться, — но в своих телепередачах он мог заливисто расхохотаться в ответ на чье-нибудь замечание. Треслав поражался такому явному притворству, но сотни тысяч зрителей принимали хохот Финклера за чистую монету.

— Давай спросим об этом публику, — предложил Финклер.