«Если», 2005 № 04 - Журнал «Если»

Пленница медленно поднялась на ноги.

— Я передам старейшинам, что ты говорил, — произнесла она, уже не стараясь добавить в голос мальчишеской хрипотцы. — Перескажу все, слово в слово. Боюсь, впрочем, они не согласятся признавать такую власть.

— Значит, у вас будут другие старейшины, — произнес ван Гариц вслед уходящей.

Когда ван Гариц подошел к ожидавшим его спутникам, ван Мурьен спросил безразлично:

— Мы возвращаемся в столицу?

— Нет. Мы идем дальше. Но идем не по лесу, а по дороге, как и следует идти владетелю по своим законным землям.

— В Огнёво никого не окажется.

Приподняв бровь, ван Гариц глянул на мудрого дядю, и тот подавился очередной заготовленной фразой. Что касается солдат, им было все равно, они радовались, что дальше поскачут по нормальной дороге, а не будут волочиться среди малопроходимой чащобы.

Предостережение ван Мурьена сбылось с математической точностью: деревня, к которой они подошли спустя несколько часов, оказалась пуста. Все кругом носило следы поспешного и недавнего бегства: похлебка, брошенная в печах, была горячей, на кроснах натянуто грубое деревенское полотно, позабытая курица заполошно металась между молчаливых домов, но, кроме этой курицы, в деревне не оказалось ни одной живой души. Даже кошки, предчувствуя беду, покинули обжитые места.

А вообще деревня оказалась большой и красиво обустроенной. Дома, рубленные из столетних сосен, полукругом раскинулись над светлым озером, очевидно, не слишком богатым дорогой рыбой, но исправно поставляющим мужицкую утеху: ершиков и снетка. Полей вокруг не было, а покосы и огороды радовали глаз рачительного хозяина. Дома обшиты тесом, да и крыши были тесовые, каких в других местах ван Гарицу видеть не доводилось. Сразу понятно, огнёвцы жили богато и богатства своего не скрывали. Если вспомнить, что примерно раз в двадцать лет Огнёво, как и должно при таком названии, выгорало дотла, вместе со всеми нажитками, то подобная кичливость казалась просто оскорбительной. Ведь это отец и дед ван Гарица изничтожали непокорную деревню, а она назло графской власти немедля отстраивалась, причем на избы шел самый отборный, корабельный лес, за каждый ствол которого потравщика можно было немедленно волочить на плаху. Теперь ван Гариц понимал своего отца, отдавшего бессмысленный приказ поджечь деревню, после чего отряд едва сумел утечь от огненной стихии. А как еще можно уязвить неуязвимого лесного мужика? Росчисть всегда создается огнем.

Граф долго ждал в молчании, чуть заметно кривя губы, выслушивал донесения, суть которых сводилась к одному слову: «Никого». Наконец распорядился:

— Павий, солдат определить на постой, обычная разнарядка, по пять человек в дом. Да внушите им, чтобы не вздумали дурить. Покуда это мирная деревня, никакого мародерства я не потерплю. Чтобы все хозяйство оставалось в целости.

— Какое же мародерство, если нет никого? — удивился вахмистр.

Граф отвернулся, не посчитав нужным ответить.

Планами своими он поделился лишь с ван Мурьеном, да и то ближе к вечеру. Изба, даже большая и опрятно убранная, не слишком подходящее место для двух аристократов, но после долгих ночевок в мокром лесу, всякий шалаш покажется раем, а каша, оставленная хозяевами в печи, сойдет за изысканное блюдо, особенно если щедро сдобрить ее найденным в кадушке топленым маслом.

Ван Мурьен, привыкший, если нужно, довольствоваться мужицкими яствами, наевшись, растянулся на хозяйской перине и благодушно спросил:

— И что дальше?

— Дальше мы подождем несколько дней, солдаты отдохнут, я съезжу на охоту, а мужики тем временем подумают о своей судьбе.

— Ваша светлость полагает, что они умеют думать?

— О своей шкуре умеет думать кто угодно. А если они не придумают ничего толкового, то я все равно не стану жечь дома. Я оставлю в деревне небольшой отряд, человек десять под командованием нашего вахмистра, а потом, если мужики так и не образумятся, здесь появятся переселенцы из Пашинской пущи.

— Уголь… — напомнил ван Мурьен. — Пашинские угли годятся только на стенах рисовать.

— Научатся, — мрачно пообещал граф. — Сами не научатся, ба-тожьем научу.

— Кстати, — оживился дядюшка, — вы заметили, что к непокорным огнёвцам вы относитесь гораздо мягче, нежели к смиренным па-шинцам? Тут вы уговариваете, а там грозите палкой.

— А что, бывает иначе? С нерадивым рабом именно так и поступают. Когда огнёвцы смирятся, с ними будет такой же разговор. Власть считается только с тем, кто ей не подчиняется, а когда подданный взнуздан, его можно доучить плеткой. Впрочем, и здесь лишняя жестокость вредна. Вам, дядюшка, никогда не приходилось объезжать коней? Это искусство многому научает в плане внутренней политики.

— У вас весьма здравые суждения, — пробормотал ван Мурьен, — но я бы сначала обучил пашинцев ремеслу, и только потом начал набирать переселенцев… Впрочем, у меня слипаются глаза. Предлагаю обсудить тонкости выездки лошадей завтра…

На следующий день депутации от огнёвских углежогов не появилось, и через день ван Гариц, как и собирался, отправился на охоту. О настоящей загонной ловле речи идти не могло: лес незнакомый, да и людей мало, так что граф взял с собой только Павия, обещавшего показать, как следует перенимать непуганую дичь на водопое.

Ван Мурьен ехать отказался, ворчливо предсказав, что дичь в здешних лесах очень даже пуганая, и охотники ничего не добудут.

Кони на скрадной охоте только мешают; в путь отправились пешком, взяв луки и широкие копья, с каким хоть на медведя, хоть на человека ходить сподручно. Дядюшка лишь головой качал, глядя на сборы: не рыцарское это дело — пешая охота; прежде даже медведя у берлоги собаками травили, сидя на коне. А царственному племяннику и обычай не в обычай, набрался в заморских университетах всякой прехитрости, а ведет себя словно простой мужик.

Уходили на охоту после полудня, тоже не по-рыцарски. Настоящий охотник берет зверя, когда тот на дневку ложится, а загонщики поднимают его криками и шумом, выгоняя под графскую стрелу и свору, сберегаемую выжлятниками. Все у молодого графа не как от предков завещано, а попробуй поправить, осадит, словно простого слугу… Ван Мурьен долго смотрел вслед отъезжающим, задумчиво щипал ус, порой переводил взгляд на небо с размытыми облачками, обещающими на завтра сильный ветер. Потом вернулся в избу и велел зажарить себе на обед единственную оставленную в деревне курицу, хотя ван Гариц еще вчера распорядился, чтобы забытая птица никакого ущерба от постояльцев не претерпела.

Все-таки в одном дядюшкины пророчества не сбылись: дичь на водопое в здешних местах никто не бил, и охота оказалась более чем удачна. Две косули пали жертвой охотников, так что возник вопрос, как донести добытое в деревню. Графу тащить на плечах тушу — невместно, а оставлять одну из косуль на берегу темной речушки очень не хочется.

Извечный спор между жадностью и спесью не был закончен; Павий повел носом и тревожно произнес:

— Дымом тянет. Кабы не пожар…

Одна из косуль была немедленно брошена, вторую взвалил на плечи Павий, и охотники скорым шагом направились к деревне. На молодого графа было страшно смотреть. Павий даже расслышал, как господин процедил сквозь зубы:

— Ну, если сиволапые сами на свою деревню пал пустили…

К домам добраться не удалось, дорогу преградил огонь. Ветер, поднявшийся заутро, раздувал пожар, пламя стремительно распространялось по россыпи молодых елочек, пролетало над головами, змеилось среди прошлогодней травы. Семнадцать лет назад эти места уже горели, подожженные гневливым отцом ван Гарица, и сейчас огонь разлетался по знакомым местам, распространяясь по ветру быстрее, чем может бежать человек. Вторая косуля уже давно была брошена, оба охотника мчались напролом, прикрывая рты одеждой, отчаянно пытаясь выйти из-под ветра, но непролазный молодой ельник не давал свернуть в сторону, а огонь ширился, трещал, сплетаясь в огненные вихри, дым душил, и ван Гариц сам не понимал, почему он еще бежит, а не упал давным-давно, наглотавшись угарной смерти.

Он еще осознал, как они выдрались на крошечную прогалинку и увидали, что путь перекрыт новыми зарослями переплетшихся елочек, занявшихся пляшущим огнем, так что пути вперед не было. Трава вокруг пылала уже в нескольких местах, лесные мыши заполошно метались между кочек, безнадежно ища спасения. Павий зашелся кашлем и, согнувшись, упал. Гариц сделал еще пару шагов, свет в глазах померк. Последнее, что привиделось помраченному сознанию: отпущенная два дня назад крестьянка, которая шла сквозь самое огненное пекло и словно бы никуда не торопилась.

Лесные балаганы ничуть не были похожи на богатые избы большого села. Но и здесь на постройки шел добротный сосновый лес, засыпанные землей потолки были из цельных бревен, лишь ошкуренных и даже для виду не отесанных. Ван Гариц лежал, глядя в бревенчатый накат, силился понять, где он и как сюда попал. Саднила обожженная кожа, дышалось трудно. Откуда-то сбоку доносился тяжелый хрип. Гариц через силу повернул голову и увидал Павия. Вахмистр лежал на широкой лавке, прикрытый серой рединкой, и, видимо, был без сознания.