Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2) - Константин Симонов

- Ну-ну, чего ты? - брось расстраиваться, - сказал режиссер, так опасливо и нежно погладив жену по плечам, что Лопатин подумал: наверно, ей солоно приходится там, на работе. - Расскажите-ка лучше вы нашему Ромке, за что орден получили.

Все равно заставит у вас спросить.

Лопатин покосился на сидевшего рядом мальчика. Пока говорила мать, он не слушал. Доев картошку, сидел за столом и читал учебник. Как видно, в этой маленькой комнатке, где жили так тесно друг к другу, каждый привык заниматься своим делом, не мешая другим.

Лопатин задумался: как покороче ответить? Тогда, прошлой зимой, чего только не было в реляции редактора - представляя по совокупности, вспомнил чуть ли не все поездки на фронт...

- Наградили за то, что на подводной лодке плавал, - сказал Лопатин.

- Долго? - спросил мальчик.

- Двадцать дней.

- И много потопили?

- Ничего не потопили, - сказал Лопатин. - Мы не для этого ходили, а мины ставили в неприятельских водах. В два порта зашли под водой, мины там поставили и вернулись.

- И так ничего и не потопили? - снова спросил мальчик.

- Так ничего и не потопили.

- Наш Ромка счет только на боевые награды ведет - прямой и ясный, сказал режиссер. - Я по этому счету, раз сижу в Ташкенте, человек безнадежный. Мой старший брат, дядя Боря, хотя военная профессия у него, по мнению Ромки, плевая - художник в маскировочной роте, все же имеет медаль "За боевые заслуги".

А младший брат матери, дядя Лева - человек в нашей семье самый выдающийся, недавно прислал письмо, что орден Красного Знамени заработал, - как у вас! Танкист! Начал войну водителем, а теперь командир взвода. До войны был такой оторва, что дальше некуда. В башке ничего, кроме мечты иметь свою машину, Бросил вуз, законтрактовался на Север, к черту на кулички, за длинные рубли, привез их, меня выдоил, в долги залез, на двух работах вкалывал - механиком в гараже и на частной службе, через день возил академика, верней, его жену, и все-таки перед самой войной купил себе "форда". Старый, конечно. Отремонтировал, неделю покрасовался за рулем и пошел на войну. А теперь, с Ромкиной точки зрения, образец для подражания. Да так оно и есть на нынешний день!

- У дяди Левы еще медаль "За отвагу" есть, - сказал мальчик, недовольный, что отец, не вспомнив об этой медали, как бы поставил дядю Леву на одну доску с Лопатиным.

- Пока бог милует наше семейство! - сказал режиссер. - У старшего брата должность не самая рискованная, а Левка - танкист!

- А вы у танкистов бывали? - спросил мальчик.

- Мало, - сказал Лопатин.

У танкистов он действительно бывал мало, но, как горят танки, видел, и видел близко.

- Роман, доставай свой тюфяк. Твое время кончилось!

Мальчик нехотя встал с тахты.

- А я пойду, - сказал Лопатин.

- Наоборот, предлагаю заночевать, а утром прямо от нас - на студию, сказал режиссер.

Лопатин посмотрел на него с недоумением, Четвертому человеку здесь было явно не на что лечь, разве что на стол.

- Женька скоро на свое дежурство уйдет. А мы ляжем с вами на тахте, валетом, - объяснил режиссер.

Лопатину захотелось остаться здесь, в этой обжитой теплой комнатке, но он вспомнил о другом, неблагополучном доме, в котором ночевал вчера и в который нельзя было не вернуться.

- Нет, я пойду, - сказал Лопатин. - Я обещал Вячеславу Викторовичу, он будет тревожиться.

- Тогда одевайтесь, - сказала жена режиссера. - Пойдем вместе на трамвай. Мне до вокзала, а вам на четыре остановки раньше.

Она надела поверх лыжного костюма толстую вязаную фуфайку, поверх фуфайки - солдатский ватник и, заправляя волосы под ушанку, улыбнулась:

- Никак не лезут! Придется стричься, - и, быстро поцеловав уже улегшегося на раскладушку сына, вышла вместе с Лопатиным. - Я возьму вас под руку, ладно?

А когда прошли вдоль дувалов молча шагов сто, вдруг крепко прихватила пальцами руку Лопатина и спросила:

- Вы правда мало бывали у танкистов?

- Правда. Сначала их самих было мало. Потом как-то все не выходило. А потом Сталинград - там держались не танками. Почему вы спросили?

- Психую из-за брата... Позавчера у нас из карантина брали малыша. Вдруг, чудом, нашлись отец и мать. Отец танкист; после госпиталя один глаз цел, а другой, и все остальное, и лицо, и шея такие, что нет сил смотреть. Он к ребенку, а ребенок в ужасе от него! Ромка радуется - орден, орден! Илья ему вторит. А у меня в глазах это лицо! Хочется сказать им: да помолчите вы, не говорите о нем, не сглазьте! А сказать нельзя!

- Да, сказать нельзя. - Лопатин снова вспомнил, как горят танки, и несколько секунд стоял и молчал.

- Пойдемте! Ну, что вы стали? О чем вы думаете? У вас-то у самого ничего плохого не случилось? - снова беря его под локоть, спросила женщина. Спросила так, словно могла помочь. - У вас-то кто на фронте?

- Кроме меня, никого. Если вы о родственниках. А друзья - почти все.

Они молча прошли еще сотню шагов.

- Евгения Петровна!

- Да? Что? - не сразу ответила женщина.

- Вот вы второй год на этом эвакопункте. Скажите, много детей по дороге сюда, до Ташкента, не выдерживают...

- Умирают, да?

- Да.

- Некоторые умирают. А другие - как без вести пропавшие.

Про тех, кого больными снимают по дороге, на станциях, иногда подолгу не знаем, живы или умерли...

- А те, что сюда приезжают, в каком виде?

- Кто приезжает, почти всех ставим на ноги. Знаете, кого больше всех жаль, каких детей? Тех, кого уже во второй раз с места сорвали, а иногда и в третий. Сначала из-подо Львова - под Ростов. Оттуда на Кавказ, потом сюда! Наверное, надо было бы сразу сюда, но ведь кто же все знал заранее? Эти дети какие-то совсем себя потерявшие, в их голове все спуталось. У таких организм хуже борется с болезнями...

Они вышли к трамваю. Лопатину казалось, что в такой поздний час трамваи в Ташкенте пустые, как это бывало до войны.

Но они шли, наоборот, битком набитые: люди ехали в ночную смену на военные заводы. Первый трамвай пришлось пропустить:

негде было даже висеть. На второй все-таки сели и стали проталкиваться вперед. Но их растащило, и Лопатин уже не видел за головами и спинами маленькую, потерявшуюся среди них женщину, только слышал ее громкий заботливый голос, объяснявший, где ему надо слезать и куда идти.

Оборвав в давке два крючка полушубка, он выбрался из вагона на остановку позже, чем надо, и пошел обратно вдоль трамвайных путей.

Вячеслав Викторович был не один. Напротив него, лицом к двери, сидела Ксения.

- А я тебя уже два часа жду! Мешаю Вячеславу Викторовичу работать, едва Лопатин вошел, сказала она и пошла ему навстречу, знакомым жестом полураскрыв руки.

Он поцеловал ее, кажется впервые в жизни равнодушно, и сел за стол рядом с нею.