Везунчик Джим - Кингсли Эмис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только вчера днем я думала: какие у нас с тобой возникли отношения, какая это нынче редкость. Но нет: я жестоко ошиблась. Наивная, восторженная дура, вот кто я!
— Маргарет, как же ты не права сейчас, как ты была права вчера! — перебил Диксон. — Отношения вроде наших не заканчиваются одним нелепым эпизодом, не могут закончиться! Человек не машина, он куда сложнее устроен, не каждый его порыв поддается скорому объяснению.
Диксон продолжал в том же духе, Маргарет смотрела ему в глаза. Избитые фразы если и не убеждали ее, то по крайней мере помогали Диксону выдерживать ее взгляд. Маргарет покачивалась на скрещенных ногах — она всегда занимала эту позицию, ибо ноги у нее были стройные и длинные, их действительно стоило показать. В нужный момент она чуть подалась в сторону, так что на очки упал свет и стало невозможно проследить ее взгляд. Эти яркие, слепые стекла смутили Диксона, однако он не прервал марша, он двигался к цели — какая разница, клятва это будет или признание. Не беда, что цель пока в тумане, а пункт «Искренность» приравнен к болоту и старательно огибается, — главное, что по достижении цели Диксона ждет привал. Пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог.
Впрочем, вскоре оскорбленная добродетель уступила место упрямому раздражению, потом — просто раздражению, потом Маргарет повесила гнетущую паузу и сама же ее сняла несколькими «Боже!».
— Джеймс, — простонала она в конце концов, приглаживая волосы судорожной ладонью, — давай оставим этот разговор. Я устала. Господи, как я устала, сил никаких нет. Я хочу лечь — сегодня почти не спала. Уходи. Мне надо побыть одной. Ты должен понять.
— Разве ты не пойдешь завтракать?
— У меня нет аппетита. В любом случае завтрак уже закончился. Если я спущусь, придется разговаривать, делать вид, что все замечательно. А это выше моих сил. — Маргарет почти упала на кровать и смежила веки. — Умоляю, оставь меня одну.
— Тебе точно ничего не нужно?
— Точно, — выдохнула Маргарет. — Иди же.
— Помни, что я сказал.
Диксон выждал несколько секунд. Ответа не последовало, и он осторожно прошел в свою спальню. Там Диксон тоже лег, закурил и стал тасовать события прошедшего часа. Выкинуть из головы Маргарет ему почти сразу удалось: да, с ней все непросто, но с ней же всегда так; да, тошно вспоминать, что она ему говорила, и паче того, что он ей говорил — но где варианты? Зато Каллаган была на высоте, хоть временами и пыжилась. И рассуждала очень здраво. А еще у нее искренний смех; вкупе эти показатели выдают далеко не такое стойкое «брежение» общественным мнением, как показалось на первый взгляд. Диксон занервничал: вспомпилось несносное сияние ее кожи, удручающая ясность взгляда, неумеренная белизна кривоватых зубок. Диксону немного полегчало от мысли, что связь Каллаган с Бертраном перечеркивает эти качества. Кстати о Бертране: нужно либо помириться с ним, либо держаться от него подальше. Последнее не в пример эффективнее, вдобавок поможет держаться подальше заодно и от Маргарет. Если Аткинсон позвонит, как договаривались, Диксону маяться от силы минут сорок.
Он раздавил окурок в пепельнице (потратил на это занятие добрых полминуты) и побрился. Вскоре с лестницы донеслось лающее «Диксон», Диксон выскочил на площадку и свесился через перила.
— Меня звали?
— Диксона к телефону. Диксона к телефону.
В гостиной сидел Бертран со своими родителями и своей девушкой. Крупной головой он кивнул на телефон, продолжая внимать отцу, который, образуя в кресле острый угол и сильно смахивая на поломанного робота, говорил с раздражением:
— В детских рисунках видно то, что мы называем чистотой, так сказать, восприятия — иными словами, способ мыслить языком, так сказать, стихий, по мере того как они, гм, стихийно появляются перед глазами юного художника. Взрослые, напротив, заранее знают, что и как будет, следовательно… следовательно…
— Джим, это ты? — рявкнул Аткинсон. — Как дела в паноптикуме?
— Рад тебя слышать, Билл.
Пока Аткинсон пересказывал, против обыкновения многословно, суть судебного разбирательства из «Мировых новостей», спрашивал мнение Диксона по поводу ключа к призовому кроссворду и вносил нелепые поправки в программу развлечений в доме четы Уэлч, Диксон пялился на Каллаган. Каллаган слушала Бертрана — тот вещал об искусстве. Сидела она прямо, будто палку проглотила, сжав губы, одета была (Диксон только теперь заметил) точь-в-точь как накануне. Такая правильная, и в то же время ее забавляют прожженные простыни и столешницы — а Маргарет не забавляют. При этой девушке вдобавок спокойно можно есть яичницу руками. Сфинкс, типичный сфинкс.
— Билл, большое спасибо за звонок, — произнес Диксон чуть громче, чем требовалось. — Извинись, будь добр, перед моими родителями. Скажи, что я уже бегу.
— От меня передай юному Джонсу, куда ему следует засунуть свой гобой.
— Всенепременно. До свидания.
— В этом, Кристина, вся соль мексиканского искусства, — говорил Бертран. — Примитивизм как таковой не может иметь ни положительной, ни отрицательной коннотации. Надеюсь, это теб-э-э понятно?
— Да, абсолютно понятно, — закивала девушка.
— К сожалению, миссис Уэлч, я должен прямо сейчас покинуть ваш гостеприимный дом, — начал Диксон. — Мне тут позвонили…
Все посмотрели на Диксона: Бертран — нетерпеливо, миссис Уэлч — строго, Уэлч — недоуменно, девушка Бертрана — с любопытством. Прежде чем Диксон пустился в объяснения, в дверном проеме возникла Маргарет. За ее спиной маячил юный Джонс. Недолго же она пробыла умирающим лебедем — может, Джонс поспособствовал восстановлению сил?
— А-а-а, — сказала Маргарет. Она всегда так здоровалась с «аудиторией» — выдавала на выдохе затяжное нисходящее глиссандо. — Всем привет.
Присутствующие стали делать телодвижения разной степени неуместности. Уэлч и Бертран заговорили одновременно, миссис Уэлч забегала взглядом с Маргарет на Диксона и обратно, Джонс, бледный, как простокваша, топтался в пороге. Затем Уэлч, продолжая сыпать словами, вскочил со стула и метнулся к Джонсу точно разбитое церебральным параличом членистоногое. Диксон, боясь, что сейчас его опять не услышат, подался вперед. Уэлч вещал о «гармонии». Диксон кашлянул и произнес громко:
— Увы, я должен откланяться. — Голос ни с того ни с сего сорвался. — Ко мне совершенно неожиданно приехали родители. — Выдержал паузу, на случай возгласов сожаления и просьб не лишать своего общества. Таковых не последовало. — Большое спасибо за теплый прием, миссис Уэлч, — зачастил Диксон. — Я получил массу удовольствия. А теперь мне действительно пора идти, как это ни печально. До свидания, леди и джентльмены.
Избегая смотреть на Маргарет, Диксон в полной тишине прошел к двери. От похмелья осталось ощущение, что он в любой момент может упасть замертво или рехнуться. Всего-то. В спину ухмылялся Джонс.
Глава 8
— А, Диксон! Диксон, на два слова.
Именно эта фраза ассоциировалась у Диксона с повесткой. И со старшим сержантом из кадровых — носителем пронафталиненных представлений о правилах приличия. В частности, старший сержант считал необходимым сначала удалить сержанта-срочника из зоны слышимости рядового состава, а уж потом подвергать шквалу оскорблений и угроз по смехотворному поводу. Уэлч использовал фразу в качестве короткой торжественной прелюдии к бурному аллегро своего недовольства по каждому новому пункту «дурного впечатления», культивируемого Диксоном; «два слова» предвещали свеженькую епитимью от кафедры исторических наук с целью прозондировать потенциал младшего преподавателя Дж. Диксона. Этой же фразой Мики сигнализировал Диксону о своем желании поговорить, а то и поспрашивать о жизни и культуре в Средние века. На сей раз повестка пришла от Уэлча — он подергивался в дверях тесной преподавательской, которую Диксон делил с Голдсмитом. Как человек разумный, Диксон мог бы связать позывные с похвалой за работу над алфавитным указателем для Уэлчевых заметок, с предложением ставки по Medium Aevum[14], с приглашением на разгульную вечеринку; как Диксон, Диксон задыхался от мысли о неминуемости катастрофы.
— Я готов, Профессор.
Плетясь за Уэлчем в соседний кабинет и гадая, что будет темой обсуждения — постельное белье, увольнение или постельное белье и увольнение, Диксон вполголоса низал оскорбительные фразы — их при самом скверном раскладе должно было хватить на первые пять минут. Диксон также чеканил шаг, отчасти чтобы не терять присутствия духа, отчасти чтобы заглушить собственное бормотание, отчасти потому, что сегодня еще не курил.
Уэлч уселся за стол, где царил тщательно продуманный беспорядок.
— Итак, Диксон…
— Я слушаю, Профессор.